Вернулся в купе Боря.
— Мама не спит, она книжку читает, она сказала: «Сидите себе, пожалуйста».
Поезд замедлил ход. Старуха запричитала:
— Берите, соколики, берите, уже встаёт!
Проводив старуху, мужчины вернулись в купе. Борис вынул из чемодана бутылку коньяка, Фёдор принёс жареную курицу.
— Ну что ж, давайте выпьем, — сказал Борис и разлил по розовым пластмассовым стаканчикам коньяк. — Вы куда едете? — спросил он Фёдора.
— В отпуск, родственники у меня в Баку. Так за что выпьем?
— А ни за что, под стук колёс, — подмигнул Борис.
— Это у Куприна в «Поединке» пьют под стук колёс.
— Да-да…
— Вы любите Куприна? — спросил Фёдор.
— Манерно пишет. Как это там… «Сильна яко смерть любовь, стрелы её — стрелы огненные!»
— Эти слова он берёт эпиграфом к «Суламифи» из библейской «Песни Песней», — поправил Фёдор. — Вот послушайте: «Положи мя яко печать на сердце твоём, яко печать на мышце твоей: зане крепка яко смерть любовь, жестока яко смерть ревность; стрелы её — стрелы огненные». Прекрасно, по-моему!
— Ну-ну, я не спорю, — покровительственно сказал Борис, — я всего лишь жалкий экономист, а вы, судя по всему, в университете литературу читаете?
— Нет, я её дома читаю.
— Я под стук колёс не согласен, — сказал Слава. — Давайте лучше за новое знакомство.
— Молодчина солдат! За новое знакомство. Свежий тост! — Борис высоко поднял стаканчик.
Чокнулись, выпили.
— Вы бы жену к нам пригласили, а то мы тут ужинаем, а она одна, — сказал Борис.
— Точно, неудобно как-то получается, — поддержал Слава.
— Она не совсем здорова…
— Всё равно неудобно, — сказал Борис. — Разрешите, я пойду её приглашу?
— Попробуйте.
Борис долго не возвращался. А когда, наконец, вернулся, хмуро, ни на кого не глядя, бросил:
— Да. Она плохо себя чувствует.
— Ждём прибавления семейства, — застенчиво пояснил Фёдор.
— Отгадайте, что такое: «Маленький, удаленький, сквозь землю прошёл — красную шапочку нашёл?»
— Ты сперва ешь, — прервал его Фёдор, — ешь, а потом загадки будешь загадывать. Когда я ем…
— Я глух и не-м-м! — радостно подхватил Боря.
Борис вышел в коридор. Покурить. Следом за ним поспешил Боря и стал кататься на поручне окна, а потом помчался по красной ковровой дорожке через весь вагон.
— Дядя Боря, откройте туалет, ручка не поворачивается!
— A-а, сейчас!
Борис подождал Борю за дверью, а когда тот вышел и встал рядом, вдруг наклонился и начал расшнуровывать его ботинок.
— Что вы? — заинтересовался Боря и стал с азартом помогать Борису.
— Чулки, брат, у тебя сбились надо поправить, а то ножку натрёшь.
Он взял в руки маленькую Борину ступню, а тот, сопя и кряхтя, приклонившись к его коленям, расшнуровывал второй ботинок.
— Смотрите, дядя Боря, у меня и там чулок сбился.
Борис крепко обнял мальчика и поцеловал его.
«Скажите какие нежности, — подумал вышедший из купе Слава, — так любит детей…»
В коридор вышла Борина мать. Окинув Бориса и Славу уничтожающим взглядом, взяла сына за руку:
— Тебе пора спать, идём умываться. — И насильно потащила его умываться.
— Странная женщина, — тихо сказал Слава, — что мы ей сделали, чтобы так на нас смотреть?
Борис ничего не ответил.
— Может, ещё выпьем? — спросил он, когда вернулись в купе.
Фёдор и Слава отказались.
— А я выпью. Зуб разболелся. — Он выпил подряд два стаканчика коньяка, лёг на полку и отвернулся лицом к стенке.
— Это плохо, что Боря вас отцом не называет, — пожелав Фёдору спокойной ночи, сказал Слава. — Вам с ним, чем дальше, тем тяжелее будет, вы его попробуйте как-то уговорить.
— Да, — вздохнул Фёдор, — чем дальше, тем труднее. Он, может, и называл бы меня отцом, если бы наша бабушка Катя не внушала ему с пелёнок: твой отец ирод и подлец и так далее, он, мол, бросил тебя. Боря это крепко запомнил и меня теперь отцом называть не хочет. Какой же ты мне, говорит, отец — ты хороший, ты мой родненький дядя Федя. А отец подлец, он даже не хотел, чтобы я выродился.
III
Ложась спать, Слава опустил на окне плотную дерматиновую штору, и шум поезда, летящего в мартовской ночи, стал почти неслышен. Чуть постукивало, да гудел воздух в белой вентиляционной сетке на потолке. Голубовато-сиреневый огонь ночника холодно освещал белый потолок, белую простыню, недопитую бутылку коньяка. «Эх, и засну сейчас, — подумал Слава, — засну — и еще минут пятьсот как не бывало!»
— Солдат, а солдат?
— Да?
— Закурить у тебя не найдётся? — Борис сел на полке. Слава вынул из кармана галифе пачку «Шипки». Борис закурил, жадно затянулся.
— Вставай, солдат, выпьем, дома отоспишься!
— Спасибо, не хочется.
— А мне очень хочется. Я тебя прошу, давай за компанию! Я тебя очень прошу. Будь другом. Давай выпьем.
Слава нехотя спустился вниз, обулся, натянул гимнастерку.
Нетерпеливыми руками Борис налил по полному пластмассовому стаканчику коньяка себе и Славе.
— Будем!
— Фу, крепкий!
— Крепкий. У тебя отец есть?
— Нет.
— А у меня есть и отец, и мать. В селе живут, сельские жители, старики.
— У меня только мама. Отца я совсем не помню. Наверное, здорово — иметь отца?!
— Давай, солдат, еще выпьем. Не хочешь? Как хочешь, а я выпью.
— Борис выпил один за другим два стаканчика коньяка, закурил.
— Вы коньяк, как воду, пьёте.
— М-да. Не берёт.
— Скоро вы будете дома. Утром. А потом ещё двести минут и я буду дома, — сказал Слава.
— На чёрта мне нужен этот дом! Кто меня там ждёт? — зло выкрикнул Борис. Левая щека его задёргалась, лицо при свете ночника было фиолетовым, старым.
— Никогда ещё мне не было так одиноко, как сейчас, так неприкаянно. А всего несколько часов тому назад я был счастлив… Я думал, что возращаюсь домой победителем: блестяще защитил кандидатскую диссертацию, и не где-нибудь, а в Московском университете, в неполных тридцать лет это не так уж плохо. Рубеж, к которому я шел все годы, был взят. И вдруг всё полетело к чёртовой матери! Все! Я вошел в их купе и остолбенел. И сразу понял, понимаешь, солдат, сразу понял, что Боря — мой…
В соседнем купе проснулся маленький Боря. Повертелся с боку на бок и решил сходить в туалет. Он надел тапочки на войлочной подошве, которые поставила ему мама, и, открыв дверь так, как учил дядя Федя, выскользнул в коридор. В длинном коридоре тускло, в полнакала горели плафоны. Боря посмотрел на один из этих плафонов, пощурился и пошел к туалету. В тамбуре перед туалетом и в самом туалете было довольно прохладно, Боре расхотелось спать. Поднявшись на цыпочки, он посмотрел в зеркало, улыбнулся своей розовой заспанной мордашке, вспомнил, как большой Борис из соседнего купе развязывал ему ботинки, потом ещё раз нажал ногой педаль унитаза и долго её не отпускал, изучая, как шумно льётся вода и как мелькает, кружится там, внизу, в дыре, что-то тёмное, летучее, грохочущее, обдающее ночной свежестью, закрученным ветром. Ещё раз посмотрел в зеркало, показал себе язык, гавкнул два раза и, довольный собой, вышел из туалета и пошел по узкой ковровой дорожке к своему купе.
— Какой он, к чёртовой матери, ему отец? Он же рыжий, рыжий! Ты же его видел. Я его отец, я! Ты понимаешь? Я же не виноват в том, что она уехала и ничего мне не сказала, главное, я же не знал о том, что будет ребёнок. Я был уверен в том, что его не будет.
Боря услышал этот сдавленный шепот из приоткрытой двери купе, мимо которого проходил, и остановился.
— Я её любил… и до сих пор… Упрямая, как буйволица. Её только любил, ты же видишь, мне тридцать лет, а я до сих пор не женат. Понимаешь, я ей говорил: «Подожди!» — Мы же только на третьем курсе тогда были. Я не хотел стать неудачником, я искренне любил науку, дело любил, как и всякий мужчина. Настоящий мужчина — это прежде всего дело, дело и ещё раз дело! Я понимаю, что виноват сейчас перед ним, перед Борькой. Но и она тоже хороша. Хорошая штучка. Эгоистка.
Маленький Боря повернул голову так, чтобы было видно солдата, посмотрел на него хорошенько и снова стал разглядывать Бориса. Тот налил из бутылки в стаканчик, выпил и продолжал:
— А Борька расти будет, вырастет, ему станет за двадцать, у него появится девушка, и он тоже будет мечтать о деле. У него моя хватка. Ну и что — всё опять повторится сначала?! Я уверен, что, если возникнет подобная ситуация, она сама будет его отговаривать от женитьбы, стеной встанет между ними. Вот я лежал и думал: а может быть, мне изменило чувство юмора? Может, это правда смешно — все мои планы, может, это ничего не стоит? И жить надо было совсем по-другому? А?
«Как он много слов знает и все подряд говорит!» — с уважением подумал маленький Боря.
— Я всё время держал себя в рамках, я шёл к своей вершине, — Борис криво усмехнулся. — Женщин я всегда выбирал таких, чтобы с ними было просто… Я всю ночь об этом думал. Задавил я что-то в себе, без чего вся жизнь становится бессмысленной суетой. И всё это, задавленное мной самим, сейчас для меня сошлось в одну точку: всё это собралось в моём сыне, в Борьке.
«Интересно, кто это его сын?» — подумал Боря, стараясь получше повернуть голову и высовывая от усердия язык.
— Это мой сын. Какого чёрта я должен отдавать его какому-то рыжему Фёдору? Я, может, всю жизнь мечтал о сыне. Она его и Борей в честь меня назвала. Зачем ей этот Фёдор? Я готов… Нет, ты скажи, ты скажи, солдат?!
— Не знаю. Мне трудно разобраться… Они ждут ребенка.
— Ребенка, ребенка. На чёрта мне нужен их ребёнок! Ну и пускай остается с этим Фёдором, а мне отдаст моего сына. Мне нужен сын, понимаешь? У нас и рот, и нос — всё одинаковое. Я плоскостопый. Я разул его, взял в руки его маленькую плоскостопую ножку, и у меня в душе всё перевернулось! Я чуть не задохнулся. Я вчера открыл дверь в их купе и обомлел. Она. Оля. Она и сына в мою честь назвала Борисом. Всё это как сон…