— Причём здесь мой тон! Так нельзя!.. А мы награждаем… Это ведь обман. Я протестую!.. — Он замешкался, ища глазами сочувствующие лица. Взгляд его упёрся в насмешливо улыбающегося Смирнова. Он совсем растерялся, крикнул: — Очковтирательство! — И сел.
И тогда снова вскочил снабженец и начал говорить, что это безобразие, что Алимов — незрелый человек и нечего разбирать его глупые заявления, с ним и так всё ясно.
— Кто ещё хочет высказаться? — спросил секретарь парткома, прерывая снабженца.
— Несколько слов, — тихо сказал главный инженер, он встал, улыбнулся всем ослепительной дружеской улыбкой. — Товарищи, я попросил бы не задевать здесь чувство личного достоинства, не надо. В заявлении Алимова есть доля истины. Какая доля? Это вопрос. Может быть, и небольшая доля, но все-таки я попрошу прислушаться. Бетон в шестом блоке действительно не идеального качества. — «Главный» говорил под протокол, он был опытным бойцом и знал, как повернуть дело, как представить себя объективным человеком и вместе с тем подстраховать на всякий случай. — Конечно, Алимов проявил торопливость и грубость в суждениях. Но я верю, что он не спасает себя, а пытается искренне защитить то дело, которое, на его взгляд, кажется правым. Но какими методами он это делает? Вот вопрос. Вот о чём стоит серьезно поговорить. Здесь не случайно высказывались слова возмущения в его адрес, совсем не случайно. У Алимова есть тенденция противопоставлять себя не только руководству стройки, что вообщем-то не так страшно, — «главный» многозначительно улыбнулся, — но и рабочим — это гораздо хуже. Мы должны воспитывать нашу молодежь, это наш долг. Алимову, мне кажется, нужно прислушаться к той товарищеской, доброжелательной критике, что здесь прозвучала. Подумать о том, что его окружают не враги, а друзья, и исходить из этого положения.
— Можно мне сказать? — поднялась Станислава Раймондовна. Без каски и своей обычной брезентовой робы, в серо-голубой кофточке, она выглядела совсем домашней старушкой. — Товарищи, я всё слушаю, и как-то мне странно. Не по делу мы говорим. Мы же не форму заявления обсуждаем и не характер Алимова. Речь совсем о другом, и суть в другом. В заявлении говорится о бумаге из НИИ, об испытании проб шестого блока. Где эта бумага, есть она?
— Есть, — секретарь парткома утвердительно хлопнул по папке.
— Прочтите её, пожалуйста.
Секретарь парткома зачитал письмо из научно-исследовательского института.
— Видите, какая важная бумага, — Станислава Раймондовна обвела взглядом присутствующих, вздохнула. — Важная бумага, товарищи. Я ещё со своей стороны хочу к этому добавить, что в районе шестого блока проходит очень опасная трещина, ее глубина сто пятьдесят метров и раскрытие до пятидесяти сантиметров. Тут шутки плохи. Бетон здесь должен быть идеального качества, даже сверхидеального. Я знаю Алимова не первый день, он не такой уж паникёр, как тут товарищам представилось. Отбирать часы, давать опровержение в газету, может быть и не нужно. А вырубать, наверно, придётся. Следует назначить комиссию по шестому блоку, пусть она и решает. То, что нам сейчас кажется неважным, второстепенным, может дорого обойтись. Заключение НИИ и трещина — более чем веские аргументы. Вырубая блок, мы потеряем много времени, но всё-таки этот ущерб не сравним с тем, который может принести катастрофа, когда вода хлынет в котлован, когда спорить о шестом блоке будет поздно. У меня есть предложение назначить по шестому блоку комиссию во главе с главным инженером Виктором Алексеевичем Ермиловым.
— Я не смогу… — начал было «главный».
— Ничего, ничего, это нужно, — прервал его секретарь парткома.
— Как комиссия решит, так тому и быть, а заставлять Алимова брать всю ответственность на свои плечи мы не имеем права, — Станислава Раймондовна улыбнулась Алимову и села, строго поджав узкие, почти сиреневые губы.
— Других предложений нет? — спросил собравшихся секретарь парткома. — Кто за предложеие Станиславы Раймондовны, прошу голосовать… Единогласно. Так и запишем: создать комиссию во главе с товарищем Ермиловым, поручить разобраться в кратчайший срок. Всё ясно, переходим к следующему вопросу. Алимов свободен.
Всё это произошло за какую-то минуту. «Главный» не стал сопротивляться: «У старухи слишком большой авторитет, ловко она посадила меня в калошу, молодец. Не надо было мне торопиться брать слово».
XXXVI
Главный инженер отдал приказ вырубать рекордный блок. Приказ был доведен и до Семёна Лысцова, завтра его звену предстояло начать работы.
— Крутют мозги! — сказал Сеня, зло срывая с бутылки фольгу.
— Все паразиты! — услужливо подхватила Верка, ещё не зная в чём дело.
— Паразиты, — подтвердил Сеня и, чокнувшись с Веркой, залпом выпил полстакана водки.
— Ты хлебашкам занюхай, хлебашкам, — совала ему в нос кусок чёрствого хлеба Верка.
Слава сидел на лавочке у стены вагона, читал в меркнущем свете вечера учебник русского языка: он решил ехать поступать в университет.
— То рекорд, часы дарют, а то назад вырубай. Не люблю я этого. И так здоровля нет, понимаешь! Святкин, так тот озлился и прямо в глаза им сказал, этой комиссии: «Нет такого закона!»
Слава прислушался. «Неужели будут вырубать? Неужели Алимов добился?»
— Все паразиты! — радостно воскликнула Верка. — А закусить чем? Вот я лучком, огурчиком, ничего, что привялый.
Стукнула калитка, пришёл Алимов.
— Зубришь? — Проходя мимо Славы, он ласково хлопнул его по плечу.
— Все паразиты! — не унималась Верка.
Слава остановил Алимова за руку:
— Что, будут вырубать?
— И ты уже знаешь? — засмеялся Алимов. — Ну и беспроволочный телеграф!
— Сеня жалуется Верке, я услышал.
— A-а… Сене я сейчас всё объясню. Значит, он уже в курсе?
— В курсе. Ему надо объяснить, всем надо объяснить.
— Объясню, с удовольствием! — Алимов быстро пошёл к вагону, из коридора шагнул прямо в Сенину комнату.
— Здравствуйте! Что ж, Сеня, сам пьёшь, а мы со Славой хоть пропади! — Алимов протянул соседу руку, тот на секунду замешкался, потом радостно пожал её, встал, засуетился, обметая ладонью крошки со стола.
— Садись, садись, — не веря своим глазам, сказал Сеня, — Славик, иди с нами!
Когда в комнату вошёл Слава, хозяин почувствовал, что Алимов не уйдет, что он действительно хочет мириться, и лицо его осветила детская счастливая улыбка.
— Сейчас я принесу чашки, — сказал Алимов.
— Я сам, — Слава опередил его, вернулся с двумя чёрными чашками от кофейного сервиза.
Сеня разлил водку по стаканам и чашкам.
— Неужели выпьешь? — удивленно спросил он Алимова.
— Выпью! — Алимов сверкнул чёрными глазами. — За мир! За дружбу! За взаимопонимание! На высшем уровне! Будем здоровы!
Все четверо чокнулись, выпили.
— Сеня, так я пойду, — сказала Верка, вытирая бледные губы. В обществе Алимова она всегда чувствовала себя плохо.
— Давай, — сказал Сеня, внутренне соглашаясь, что за этим столом Верке теперь не место.
Потом был длинный разговор. Алимов показывал Сене присланную из НИИ бумагу и объяснял, почему обделку шестого блока лучше вырубить, чем оставить. Он говорил о скорости воды, о водопроницаемости бетона плохого качества и еще о многих технических вещах, причем говорил серьезно, с цифрами и выкладками. Сеня слушал его, кивал тяжелой лысеющей головой и всякий раз спрашивал:
— А может и ничего, а? Святкин говорит: бастовать будем, и Кузькин кричит — бастовать, на хрена, кричит, попу гармонь! Мы, кричит, не ваньки-встаньки! Фёдор молчит, Мухтар тоже нервничает. Опять же, если как смотреть, мы тоже люди!
— Нет, Сеня, надо признать ошибку, — говорил Алимов, — надо быть мужчинами, главный инженер — и тот признал. Думаешь, мне хочется вырубать этот блок, думаешь, я не понимаю, как это трудно и тяжело?
Спор решила бумага из НИИ.
— А печати-то нет? — выставил последний аргумент Сеня.
Но Слава подтвердил слова Алимова, что бумаги, которые пишутся на фирменных бланках, не нуждаются в печати.
— Ладно, — согласился, наконец, Сеня, — если надо, так надо. Мы не враги.
— Я завтра буду в тоннеле вместе с вами, — сказал Алимов. — Я ребятам все объясню, ты только поддержи меня.
— Поддержу, — обещал Сеня, — допьем, что ли?
— Допьём! — бесшабашно крикнул Алимов и стукнул по столу маленьким крепким кулаком.
Всю ночь Алимова мучила боль в желудке. Чтобы заснуть он несколько раз принимался считать до тысячи, чтобы отвлечься от боли, думал о Саше, вспоминал детский дом, в котором прошло его детство, отрочество и начало юности. Под утро ему приснился сон-воспоминание…
…Светало. В зеленоватом небе тихо таял белый месяц. Влажные от росы, тускло блестели рельсы. Вокруг белой маленькой будочки у переезда, по обе стороны от железной дороги, окутанной высокими густыми садами, отдыхал от дневного зноя аул. Метрах в трёхстах от переезда, прямо по улице, которая одним своим концом упиралась в железнодорожный шлагбаум, за тремя воротами с каменными арками, словно отдельное государство, спал городок в гранатовом саду. Там в раскрытые окна спален светили ярко-алые цветы на гранатовых деревьях. С каждой ночью алых цветов оставалось всё меньше, потому что они становились зеленоватой круглой завязью. Но и совсем маленькие гранаты уже были увенчаны резной короной, как будто для того, чтобы отличить их царственное положение среди прочих плодов.
За тремя воротами с высокими каменными арками, словно отдельное государство, спал городок в гранатовом саду. А глава этого государства — пожилой и грузный человек, облокотившись о полосатый журавль шлагбаума, курил папиросу «Беломорканал».
Шестнадцатилетний Сергей стоял в сторонке, на сером гравии у самых шпал. Он не думал о своих друзьях-товарищах, которые в этот час ещё спали в высоких и чистых спальнях, в гранатовом городке, где Сергей прожил десять лет. Он ни о чём не думал, его душа была настолько заполнена ожиданием и неизвестностью, что никаким другим чувствам пока не оставалось места. Он ехал в Баку поступать в институт.