Утром Оля вышла следом за Борисом на лестничную площадку.
— Борис!
— Только не здесь, — перебил он её и, показывая на закрытые двери соседей, добавил, — здесь везде уши!
Они вышли на улицу и шли несколько минут молча. Оля откинула со лба вьющуюся прядь, сжала виски.
— Борис, — начала она, — этому надо положить конец. Ты сам, только сам должен объяснить Боре, что обязанности отца тебе не под силу, что нам лучше уехать. Это будет лучше для всех и, в первую очередь, для Бори. Но ты всё это должен объяснить ему сам, иначе он никому не поверит. Вот ты его убеждаешь, что вашему счастью мешают «некоторые люди», а ты подумал, что будет с ним, если мы уедем?
— Ты могла бы и остаться.
— Я-то тебе зачем?
— Не мне, а Боре, смешался Борис. — Вообще семья…
— Семья — усмехнулась Оля, — как у тебя язык поворачивается. Прошу тебя, верни нам прежний покой, убеди Борю, что нам всем надо уехать домой.
— Этого я делать не буду! — крикнул Борис, останавливаясь посреди улицы. — Как бы тебе и твоему рыжему бугаю ни хотелось, не буду! Уезжайте! Скатертью дорога! Мы и одни, без вас, проживем!
Оля повернулась и быстро пошла к дому. Она поняла, что искать и находить выход ей надо самой. Фёдор молчит. Не знаешь, что у него на душе… Но Фёдор в деле с Борей не помощник… И тут Оля подумала о Славе. Слава и Олежка. Вот её помощники.
— Боря, — сказал она сыну, — Боря, мы больше не можем здесь оставаться, нам надо ехать домой. Посмотри, как баба Катя похудела, и мне трудно. Мы же с твоим отцом — чужие люди. Наверно поэтому твой отец и пить начал, мы ему мешаем, портим жизнь, так делать нельзя, понимаешь? Будет лучше, если мы все уедем домой.
Боря долго молчал, потом сосредоточенно глянул на мать, сказал:
— Ты не обижайся, я останусь с папой. Он — несчастный, один, а вас вон сколько: ты, баба Катя, Олежка, — он посмотрел на Ольгу вопросительно и добавил, — дядя Федя?
— Да, и дядя Федя, — утвердительно кивнула Оля.
— Я останусь с папой, — сказал Боря и простодушно признался, — папа давно этого хочет.
«Что ж, значит нужно пережить ещё один эксперимент, — подумала Оля, сжимая виски. — Значит, надо Бориса и Борю оставить один на один?» — Сердце её замирало от ужаса: а вдруг Борис выдержит испытание?!
XXXIX
Еще в день приезда Фёдора на стройку жена начальника участка кабель-крана, работавшая в отделе кадров управления, сказала о Фёдоре своему мужу:
— Ты заместителя ищешь, там приехал какой-то человек. Устроился бетонщиком, а сам мастер электро-механического завода. В трудовой книжке штук двадцать благодарностей, ордена, видно, хороший специалист.
Начальнику участка кабель-крана было уже за пятьдесят, он много работал на великих сибирских реках и за рубежом и был так искренне предан делу, что не счел для себя унизительным разыскать Федора в общежитии и предложить ему вакантное место.
— Грех вам в бетонщики идти с вашей квалификацией. Вы мне позарез нужны.
Фёдор работал со всевозможными электрическими механизмами с четырнадцати лет и был знатоком своего дела. Начальник участка понял это, едва они обмолвились десятком замечаний по поводу кабель-крана. Он не сомневался, что Фёдор ухватится за его предложение, и уже прикидывал в уме, как хорошо пойдёт, покатится теперь работа при таком «заме».
— Спасибо, — сказал Фёдор, — останусь в бетонщиках.
— Да как же так?! Да в чём дело?
— Извините. Эта работа меня больше устраивает…
— Какой-то смурной парень, что ты мне в «замы» сватала, — сказал начальник участка вечером своей жене, — а мастер, видать, экстра. Поживём, увидим, я от него не отстану.
Когда работа по вырубке шестого блока была в самом разгаре, Федор неожиданно согласился перейти на кабель-кран, но не заместителем начальника участка, а старшим машинистом смены.
— Пообвыкну, почувствую машину, а там посмотрим, — сказал он начальнику.
Слава очень обрадовался этой перемене в жизни Федора и сразу же попросил:
— А вы покажете мне кабель-кран? Я там еще ни разу не был.
— Можно, — буркнул Федор, — завтра я в утренней смене. Приходи.
На другой день, когда Слава сказал в редакции, что идет на кабель-кран, Смирнов дал ему задание:
— Заодно, старик, накатай лирический репортажик. Мы по кабель-крану давно ничего не давали.
У Славы был редкий дар: когда ему нужно было что-то запомнить для будущей статьи, в нем словно сразу включались магнитофон и кинокамера. И что бы он в это время ни говорил, что бы ни делал, эти аппараты стрекотали в нем сами по себе с той четкостью, на которую и способны только механизмы.
Вот и сейчас, разговаривая с Фёдором, осматривая его новые владения, Слава включил свою «аппаратуру», и будущий репортаж уже писался сам по себе…
«Обыкновенные подъемные краны по сравнению с ним жалкие лилипуты. Представьте себе махину высотой с шестнадцатиэтажный дом и длиной в целый квартал (сто сорок метров). На эстакаду вас поднимает скоростной лифт, люди внизу становятся с каждым мгновением все меньше и меньше.
— Стоп. Приехали, — говорит старший машинист смены Фёдор Кузнецов, и мы выходим на стальную площадку, напоминающую мост. Сплошь видны большие шестигранные гайки, словно шляпки грибов.
— Сколько здесь гаек?
— Триста пятьдесят тысяч, — говорит Фёдор, — впервые в стране эстакада собрана на высокопрочных болтах. Триста пятьдесят тысяч болтов, триста пятьдесят тысяч гаек — и все затянуты вручную. Сначала пневматическим гайковертом, а потом вручную тарировочным ключом. В этот ключ вмонтирован динамометр. По расчету при рычаге в один метр гайку надо заворачивать с усилием в сто девять килограммов. Ни больше ни меньше. Если не довернуть — все разболтается, если применить большее усилие — будут рваться болты.
В машинном отделении страшный гул и скрежет, рубчатый металлический пол под ногами дрожит мелкой дрожью. Вращаются огромные, чуть ли не в два человеческих роста, красные литые маховики лебедок, бегут тросы. Ревут, похожие на слонят, голубые корпуса агрегатов, преобразующих переменный ток в постоянный. Высоко на щите силового управления, как на широкоформатном экране, горят красные лампочки. Разговаривать здесь невозможно, и мы не задерживаемся — все равно мне не понять хитросплетения механизмов.
Входим в кабину пульта управления. Федор садится за рычаги, курит, стряхивает пепел в выставленную шибку кабины, похожей на веранду.
— Фёдор, как меня слышишь? Прием, — неожиданно раздается голос из рации.
— Хорошо тебя слышу, хорошо, что хотел?
— Куда ты опустил щиты, которые должны идти к Лысцову?
— Они там, в котловане.
— Что у вас стряслось? — врывается в эфир женский голос.
— Аня, где находятся щиты? — спрашивает в микрофон Федор.
— Здесь, на стошестидесятой отметке.
— В блоке или где?
— Рядом с блоком.
— Роман, щиты находятся на стошестидесятой, рядом с блоком. Как понял? Приём.
— Ага, понял. Всё нормально.
— Роман, следи за контрагрузами!
— Там внизу операторы, — поясняет мне Фёдор. — Одна на левом берегу на отметке в сто шестьдесят метров, а другой — на нашем, на правом берегу вон, видишь, сидит на бровке.
От башни кабель-крана бегут над пропастью струны тросов, по ним ездит тележка, ее грузоподъемность двадцать пять тонн.
Гудит сирена. Опасно. Над котлованом проходит груз.
— Вира!
Фёдор подает правый рычаг на себя. Тросы натягиваются, многотонный пучок арматуры приподнимается над площадкой нашего, правого, берега. Левый рычаг — вперед. Двинулась тележка, качнулся и поплыл подвешенный к ней груз. Он уходит от нас все дальше и дальше и уже кажется маленькой вязанкой хвороста.
— Майна!
Правый рычаг от себя. Круглый указатель, вращаясь, отсчитывает метры, отсчитывает глубину погружения в ущелье. Десять, пятнадцать, двадцать… Груз опускается на левом берегу. Там, где работает звено Лысцова. В полукилометре от нас…» — так мысленно Слава писал свой репортаж.
Он с радостью отметил, что Федор в чистой рубашке, гладко выбрит, и в глазах его уже теплится живой огонек участия к жизни. Он был рад за Фёдора и горд тем, что тот управляет такой громадиной: с высоты эстакады перед глазами была вся стройка.
— Я вижу, тебе очень нравится?
— Ничего работёнка, — Фёдор скупо улыбнулся, — ребята хорошие, все заядлые охотники, я ведь тоже охотник.
— Да? А я никогда не слышал.
Фёдор пожал плечами.
— Приглашают в пятницу на кабана пойти в горы, хвалят здешние места. Мухтар обещал ружьё одолжить. У меня хорошее было, настоящая тулка.
— Я бы тоже пошел на кабана, — сказал Слава.
Федор ничего не ответил.
Славе стало обидно, что Фёдор не приглашает его с собой на охоту.
— А я в книжном видел «Гренландский дневник» Рокуэла Кента, — сказал он.
— Да? Купи.
— А я уже купил и на твою долю одну.
— Зря. Здесь книги мне не нужны. Да и вообще… — Не договорив, Фёдор загасил о каблук окурок, бросил его в окошко.
— Фёдор, — раздалось из рации, — возьми бадью со сто шестидесятой.
— Сейчас.
По тому, как радостно схватился он за рычаг, Слава понял, что Федор все время был в напряжении, боялся, что разговор примет нежелательный оборот. Они говорили о механизмах, книгах, охоте, а думали о другом…
— Я пойду, — сказал Слава, — надо материал в номер сдавать. Можно, я про твой кабель-кран напишу?
— Валяй, — Фёдор пожал плечами, усмехнулся, — по знакомству хочешь прославить? Ещё не за что.
— Ну, пока, счастливо тебе на новом месте. — Слава улыбнулся и вышел из кабины пульта управления.
XL
Алимов каждый день ходил в тоннель смотреть, как идут дела на шестом блоке. Все люди в звене Семена Лысцова работали неистово, с тем упоением, которое и даёт только работа, почти не перекуривали и не говорили между собой. Даже Кузькин и тот не отлынивал, и его захватил общий ритм.
Алимов не переставал радоваться своей победе и не замечал надвигающейся грозы, а она, между тем, уже заходила над его головой.