Дома Алимов, томясь ожиданием, прилег на топчан и, неожиданно для себя, задремал…
Он вскочил, протирая глаза: рядом стоял Василий Петрович и теребил его за рукав рубашки.
— Простите, садитесь, пожалуйста, я сейчас соберу поесть.
— Некогда сидеть! Саша просила, чтоб я тебя привез, она у меня капризница, — желая сгладить откровенный смысл вырвавшихся слов, сказал старый шофёр.
— Саша дома? Я звонил, звонил.
— В больнице она.
— Ничего, ничего — сказал Алимов побелевшими губами, — ничего!
— Поехали! — Василий Петрович махнул рукой.
Они вышли на дорогу и сели в машину.
— Ты босой, — сказал Василий Петрович Алимову, — иди обуйся.
Алимов пошёл, надел туфли.
— Поехали?
— Ничего! Ничего! — ответил Алимов. Всю дорогу они молчали, Алимов боялся расспрашивать: слово «больница» парализовало его.
Начались пригороды, потянулся огороженный забором сад. В саду белое здание с чёрными впадинами окон — больница. Машина остановилась. Они спрыгнули на пыльную дорогу. Василий Петрович вытер большим грязным платком вспотевшее лицо и крадучись вошёл в больничный двор. Алимов шел позади и думал, как странно идёт Василий Петрович, будто боится кого-то разбудить. Они почти пересекли двор, когда наперерез им побежала девочка в вылинявшем халате и белой косынке. Они не обратили на неё никакого внимания, но девочка догнала их, идущих к парадному входу, и повисла у Алимова на руке.
— Я увидела тебя! Увидела в окно!
— Саша! — крикнул Алимов, крикнул так громко, что все бывшие в эту пору во дворе вздрогнули и оглянулись. — Саша! — повторил он так же громко. — Саша!
Огромные чёрные глаза Саши были рядом, в них прыгали озорные искорки. Её ярко-красные губы были полу-открыты, щёки пылали, волосы выбились из-под косынки, легкие горячие пальцы сжали его руку — живая, желанная, нежная Саша! Он обнял её за плечи, крепко прижал к себе и на виду у всех любопытных поцеловал в полураскрытые губы.
— Кто разрешил тебе встать с постели? Ах, Саша, Саша! — недовольно и смущенно бормотал старый шофёр.
— Ты видел, папка видел? И радуйся! А ты говорил, что он забыл, видел? Говорил, что я ошиблась, видел? Видел, как он меня любит? Правда? — спросила она у Алимова.
— Да Саша, да!
— Что да? — лукаво спросила Саша.
— Ах, Саша, будет, весь двор слушает, — сказал Василий Петрович.
— И пусть, пусть, ты, папка, всегда всё испортишь, — рассердилась Саша, — я же его столько ждала!
— Не сердись. Я люблю тебя, — сказал громко Алимов и засмеялся. — Люблю!
— Ну, не кричи так. — Саша смущённо приложила палец к его губам. — Не кричи!
Подбежала палатная сестра.
— Больная, сейчас же в палату! Кто вам разрешил встать! У вас температура!
— Никто. Я сама. Увидела их из окон и побежала! Я себя прекрасно чувствую.
— Прекрасно. Сейчас же в постель! Нынче с шести и до семи вечера у нас приём посетителей, — обратилась она к Алимову и Василию Петровичу.
Саша послушно оставила Алимова, обняла и поцеловала в щёку отца.
— Да ты, как огонь, — испугался Василий Петрович.
— Ты, папка, всегда выдумываешь, мы — шофёры! — и покачнулась. Алимов подхватил её на руки.
— Я отнесу её, она не дойдёт, — сказал он испуганно медсестре. Сестра кивнула. Алимов понёс Сашу к белому больничному зданию.
Василий Петрович остался стоять, а потом с пустыми руками, повисшими без дела, крупным шагом пошёл следом за ним. Он сам бы с радостью донёс дочь до кровати, но с этой минуты чужой для него человек получил на Сашу все права, а он должен был отступить.
Алимов миновал двор и, провожаемый любопытными взглядами нянечек, медицинских сестёр, выздоравливающих, вошёл в больничный коридор.
— Сюда! — показала медсестра. Они остановились у двери палаты.
— Теперь всё. Теперь Саша пойдёт сама, — сказала сестра, — вам в палату нельзя!
Алимов поставил Сашу на ноги и ещё раз поцеловал в губы, тихо и нежно. Сестра видела их прощание, ничего не сказав, отвернулась.
— Отдохни, — сказал Алимов, — через час мы придём с отцом.
— Я должна тебя видеть каждый день, а здесь посетителей пускают только два раза в неделю.
— Ерунда! — сказал Алимов. — Мы будем видеться каждый день.
— Саша, — строго сказала медсестра, открывая дверь в палату, — довольно, иди! И вы идите, — обратилась она к Алимову. — Через час встретитесь.
Алимов сделал несколько шагов, как дверь палаты отворилась и Саша тихо окликнула его:
— Сережа!
В два прыжка Алимов оказался рядом с Сашей.
— Тсс! А то сестра услышит, — она приложила палец к губам, — знаешь, если бы ты сейчас не приехал, я бы сама к тебе явилась. Папке Сеня Лысцов всё рассказал, всё, понимаешь? Даже, если бы была температура сорок, всё равно села бы на попутку и — к тебе!
— Саша! — возмутилась вернувшаяся медсестра. — И вы хороши, — набросилась она на Алимова, — ей лежать надо!
XLV
Оля, Олежка и тётя Катя жили в вагоне, в комнате Сергея Алимовича. Алимов и Слава временно поселились в рабочем общежитии. Оля устроилась работать лаборанткой в лабораторию строительства. И теперь тётя Катя целыми днями одна воевала с Олежкой.
Отношения у Оли с Фёдором не налаживались. Он ходил хмурый и молчаливый. Но то, что он садился за стол, когда Оля наливала ему тарелку борща и с аппетитом ел, что каждый вечер приходил в их вагон поиграть с Олежкой и посмотреть как Оля будет купать сына, то, что, не отказываясь и не возражая, брал из рук Оли своё чистое, выглаженное бельё, то, что позволял ей молча провожать себя до палисадника (он по-прежнему жил в общежитии) — всё это радовало обеих женщин, давало тему для бесконечных разговоров. Особенно обрадовали Олю хмуро брошенные Фёдором слова:
— Что ж вы парня навеки там оставили? Съездили бы вы, тётя Катя, за ним.
Оля радовалась, что Фёдор все время помнит о Боре и что теперь посылает за ним тётю Катю, а не её значит, она ему небезразлична.
Но молчал, как каменный, когда она провожала его до калитки, и уходил не оглянувшись. Он уходил, а Оля плакала: «Не нужна я ему, не нужна, вот, как этот штакетник, а он мне с каждым днём все дороже делается. Где же раньше глаза мои были? Он не знает, что Боря от нас отказался. Это мама правильно сделала, что скрыла от него. Боря, Боря!»
Оля давно съездила бы в город: у неё остался ключ от квартиры Бориса, но она боялась это сделать раньше срока. Она так рассчитывала на свиданье — от этой встречи зависело всё: останется ли Боря с отцом или, увидевшись с матерью, не захочет с ней расстаться… Чтобы так случилось, сын должен истосковаться по ней, его должно измучить одиночество.
«Какая жестокость, какая жестокость, — сжимала виски Оля, — но, что делать, что делать, если только жестокость и выдержка могут спасти меня и Борю? Я уже видела, к чему приводят компромиссы. Я должна запастись терпением, что бы мне это ни стоило. Ехать мне к нему ещё рано. Прошла только неделя. Сейчас Борис ещё нянчится с сыном, каждый день устраивает ему праздники, он ещё ничем не успел обидеть Борю. Время. Время. Надо ждать. Надо терпеть. Прости меня, родненький! Прости. А что, если Борис выдержит испытания, что если мы ему просто мешали? Что буду тогда делать я, как проживу без Бори? Лишь бы ему, лишь бы ему было хорошо. Сколько испытаний, бедный ребёнок…»
Сердце её всё изныло. Узнав, что Слава едет в город, Оля не выдержала и попросила его:
— Славочка, на ключ, зайди к Боре, посмотри, как он там живёт. Всё, всё разгляди, Славочка, не заплаканы ли у него глаза, умыт ли он, расчёсан, во что одет, чистая ли на нём одежонка, что целый день делает, что кушает, как устраивается с ним Борис, на кого оставляет, гуляет ли, что ему читает, какие у него новые игрушки, всё, всё, Славочка, и в комнате как, и вообще… Узнай, скучает ли Боря за мной, бабой Катей и Олежкой. Только спроси от себя, чтоб он не догадался, что это я тебя к нему послала, от себя спроси!
Слава и Алимов ехали в город вместе. Алимов хотел достать для Саши чистого свиного нутряного жира и мёду, Слава вез в типографию очередной номер газеты.
— Мне сегодня обязательно надо вернуться, чтоб успеть к Саше проскочить, а то, когда я не приезжаю, она не ужинает. Такая вредная, даже со своей болезнью не считается, — счастливый этим обстоятельством, говорил Алимов. — Я на время Сашиной болезни комнату в городе сниму, — мечтал он вслух, — мне так будет удобнее, ты как считаешь?
— Да, конечно, — сказал Слава и подумал: «Мало было несчастий, а теперь вот ещё и Саша… Пришла беда — отворяй ворота…» Но в глубине души он надеялся, более того, был почти уверен, что все беды, надвинувшиеся на них, пройдут, что они выдержат испытания судьбы. Главное — держаться вместе. «Гуртом и батька легче бить», — как говорит тётя Катя.
XLVI
Условившись с Алимовым встретиться в пять часов вечера на автобусной станции, Слава со странным чувством ожидания и боязни подошёл к дому, где жил Боря. Вставил в замочную скважину ключ, открыл двери и вошёл в темный, тихий коридор. Тяжелый затхлый воздух заставил его поморщиться. Двери во все комнаты были закрыты. За которой из них Боря? Слава не помнил расположения комнат и задержался, ожидая, что Боря сам подаст голос. Но Боря молчал. «Может быть, спит?» Слава приоткрыл одну дверь и попал на кухню. Стол был заставлен засохшими кефирными бутылками, грязными сковородками, кастрюлями, в которых, как пух, серела плесень, под столом стояла батарея пустых винных бутылок. «Обстановочка», — подумал Слава и приоткрыл другую дверь — затоптанный грязный пол, окурки, по стульям грязные рубашки, брюки, скомканное полотенце. Двери в следующую комнату были открыты, кто-то громко дышал в ней простуженным носом.
— Боря! — позвал Слава. — Боря, ты здесь?
— Слава! — закричал Боря. — Слава! Родненький! — И в голосе его зазвенели слёзы.
Слава быстро вошёл в следующую комнату и наткнулся на пустой ночной горшок, из которого шёл удушающий резкий запах. Слава нагнулся и накрыл горшок.