Не открывая глаз от щели, Боря снял тапочек и пощупал свою ногу — ступня у него была плоская, он никогда раньше не замечал, что она у него такая…
«Это я! — холодея, подумал Боря, — это я… Значит, он мой отец?… Может, он врёт?!
— Надымили мы крепко, — сказал Слава и отодвинул дверь.
IV
Боря влетел в купе.
— Боря! — вскрикнул Борис. — Боря!
Боря стоял посреди купе сжавшийся, готовый бежать назад.
— Боря, сынок!
Зажмурившись, Боря бросился к отцу, уткнулся головой в его живот, обхватил руками.
— Ты хотел, чтобы я выродился? Хотел?!
— Хотел, очень хотел! Боря, милый! — Борис целовал его в голову, слёзы текли по щекам.
— А баба Катя всегда говорила, что ты не хотел.
— Врали они тебе, сынок, всё врали. Ты им не верь, — размазывая по лицу слёзы, говорил Борис.
— Боря! — раздался в коридоре женский голос. — Ты где, Боря?!
Слава решительно выглянул из купе:
— Он здесь. Заходите…
Мать Бори вошла в купе.
— Боря…
Мальчик прижался к отцу.
— Он хотел. Он хотел, чтобы я выродился. Вы обманщики!
— Оля, иди к нам. Я всё время ждал.
— Чего ты ждал, Борис?
— Встречи. Иди к нам!
— Почему же ты не разыскал меня? — не замечая, что он пьян, осевшим голосом спросила Ольга.
— Откуда я знал, где ты? Да теперь какая разница. Я нашел тебя, я тебя прощаю, какая разница. Я нашёл сына! Иди сюда.
— Слишком поздно.
— Поздно? Отцу поздно встретиться со своим родным сыном!
— Пойдём отсюда, Боря! — пытаясь оторвать сына от Бориса, крикнула Ольга. — Пойдем он пьян!
Мальчик вцепился в отца, повернул к матери злое, мокрое от слёз лицо и закричал:
— Ты обманщица! Это мой папа, я хочу быть с ним! Пусти!
— Он, Боря, пьян и всё врёт, — серьёзно, как к большому обратилась Ольга к сыну. — Он не хотел, чтобы ты родился, поэтому я и институт бросила, и к бабе Кате уехала. Баба Катя и дядя Федя тебе самые родные люди, а он чужой, совсем чужой. Ждал, пока сын большим станет, да? Зачем же он тебе теперь? Или коньяк разбудил в тебе отцовские чувства? А его ведь четыре раза в день кормить надо, одевать, обувать, купать, стирать на него, гулять с ним, учить его, не спать ночи, когда заболеет. Где же ты на всё это возьмёшь время, когда протрезвеешь? Пусти ребенка, он мой. Пусти! Слышишь! — Ольга с силой потянула сына к себе.
— Он не хочет идти к тебе и к твоему рыжему бугаю. Мой сын не хочет идти к папочке, которого ты для него нашла, у него есть родной отец. Проваливай к своему рыжему, слышишь?! — Борис оттолкнул её, она ударила его по рукам.
Слава подхватил растерявшегося мальчика и вынес его из купе, следом за ним вытолкнул Олю, запер дверь и остался один на один с Борисом.
— Пусти, солдат, не шути!
— Не пущу.
— Я по-хорошему прошу.
— Не могу. Нельзя сейчас.
— Пусти! — Борис схватил Славу за ворот гимнастёрки.
Слава молчал, глаза его смотрели спокойно и твёрдо.
— Пусти от греха!
— Нет.
— Ах, так? Ты заодно с нею? На! — Борис ударил Славу головой в лицо. Ослепленный ударом, Слава косо осел на полку. Борис рванул дверь, но она упёрлась в «собачку» предохранителя. Пока он отжимал её, Слава пришёл в себя и ударил Бориса по ногам. Подсечённый, Борис упал на колени, и уже в следующую секунду Слава крепко держал его обеими руками за горло. Из разбитой губы текла кровь. Слава увидел в зеркале, как течёт она черной струйкой, и такое зло взяло его, такая обида: явится красавец домой с разбитой губой и распухшим носом! Он тряхнул Бориса так, что тот сразу обмяк.
— Ну, понял?
— Понял.
— Садись и сиди.
Борис кое-как встал, не глядя на Славу, сел на своё место у столика. Слава вытер носовым платком кровь.
Рассвело. На окрестной земле стояло серое утро. Из окна медленно катившегося вагона, у самого края белёсого неба, виднелась длинная голубая гора со срезанной вершиной, вся в дымных разводах тумана и слабом мерцании редких огней.
Поезд шёл в коридоре между розовато-бурыми товарными вагонами, мазутными цистернами, открытыми платформами с антрацитом, с игрушечно красивыми оранжевыми тракторами, с новенькими тёмно-зелеными грузовиками, что сидели на задних колёсах вплотную друг за другом, задрав косо вверх тупые морды радиаторов.
— Станция! — громко сказал кто-то в коридоре.
Борис надел пальто, нахлобучил шапку, надел перчатки, потом снял их, сунул в карман. Слава сидел, отвернувшись к окну. Борис поднял чемодан на полку, расстегнул замок-молнию, вынул и поставил перед Славой бутылку коньяка. Щека у того дрогнула, но он не пошевельнулся, продолжая глядеть в окно.
— Прости, солдат, — глухо сказал Борис. — Выпей за моё здоровье.
Слава поднялся, взяв бутылку за горлышко.
— Я тебе по башке сейчас этой бутылкой!
Борис не дрогнул. Глаза его смотрели прямо, в них не было ничего, кроме пустоты.
— Бей, я тебя не жалея ударил.
— Возьми свою бутылку, на своём банкете за своё здоровье выпьешь. — Подойдя к нему вплотную, Слава с силой засунул бутылку в карман пальто Бориса. — Как я теперь с такой рожей домой приеду? — С мальчишескими слезами на глазах, он резко отвернулся от Бориса, сел на своё место к окну.
— Ударил бы, а? Легче станет, ударь. А коньяк я от всего сердца, а не как компенсацию за твою разбитую губу. У тебя губа, а у меня, может, вся жизнь… Как мне пройти мимо его купе?!
— Пройдёшь…
— Да? Ты так думаешь? — меняя сокровенный тон, холодно сказал Борис. — Ну, ладно… пока!..
Он открыл дверь и, стуча чемоданами, пошёл к выходу. Поезд остановился.
— Помогите! — всполошенно закричала женщина.
Слава выскочил из купе, кричала Оля.
— Он попросился в туалет, а сам обманул, бросился за ним, за Борисом!
Мешая друг другу, Ольга, Фёдор и Слава выпрыгнули из вагона на перрон. Боря уже был там. Он увидел Бориса, стоявшего между чемоданами, и кинулся было к нему, но в это время белокурая накрашенная девушка в серой шубке из искусственного каракуля, смеясь, повисла у того на шее. Мальчик отшатнулся от отца, повернулся к вагону, увидел бегущих к нему мать и отчима и юркнул в толпу. Слава опередил Ольгу и Фёдора, догнал Борю, схватил его за плечо. Боря увернулся и, не раздумывая, нырнул в спасительный просвет между вагонами. Через мгновение колёса вздрогнули и покатились. По всему поезду сорвали сразу пять стопкранов, но всё уже решилось.
Слава первым бросился под вагон, перелез на ту сторону, где лежал мальчик, и растерялся, увидев его тело.
— Надо перетянуть жгутом, — услышал Слава чей-то совет и стал быстро выпрастывать брючной ремень. Он стоял перед мальчиком на коленях и краем глаза увидел и запомнил на всю жизнь, как Борис лез под вагоном с ногой сына в руках.
Машина скорой помощи въехала прямо на перрон. Мальчика и его ногу положили на клеёнчатые носилки, торопливо прикрыли серой простыней и вкатили в кузов.
Вслед за матерью в машину хотел влезть отчим.
Борис остановил его за руку:
— Я.
Они посмотрели в глаза друг другу, и Фёдор отступил.
— В какую больницу повезёте?
— Во вторую городскую, — ответил молодой черноглазый врач с измученным от ночного дежурства лицом.
— Мы сейчас поедем за ними, я знаю, где вторая городская. Только идем заберем вещи из вагона, — сказал Слава Фёдору.
V
Слава чувствовал себя неискупимо виноватым. Как вернешь назад ту последнюю, решающую секунду, когда Боря вырвался из его рук и шмыгнул под вагон? Почему именно в эту секунду тронулся поезд? Как вернуть всё на прежнее место? Как сделать, чтобы у Бори была нога, тёплая, быстрая нога, а не забинтованная култышка…
И Слава суетился, старался что-то делать: то бежал на рынок, то в больницу, то в гостиницу, где они с Фёдором остановились. Когда Слава приходил в больничную палату, где у кровати Бори неотлучно дежурила Ольга, она не поднимала на него глаз, не отвечала на его вопросы. Борис тоже чуждался его. Только Фёдору нужны были Славины старания, Славино присутствие — не находись с ним рядом полузнакомый солдат, он бы совсем потерялся.
Никогда прежде Слава не чувствовал жизнь так остро, не видел всё так пронзительно чётко, как в эти дни. Вечером накануне отъезда ему вдруг нестерпимо захотелось запечатлеть всё виденное и пережитое на бумаге, не дать ему уйти, забыться…
В холодном, тускло освещенном гостиничном номере, робко постукивало незакрепленное замазкой оконное стекло. Этот стук и пугающая чернота за окном мешали Славе сосредоточиться. Он записывал скупо, надеясь на свою молодую память.
«Поезд. Ночь. Красивая женщина. Мальчик. Отец и отчим. Мать беременна. Мальчик и его отец узнают друг друга. Мальчик сразу полюбил отца, а отчима возненавидел. Удивительное у детей чувство родного, как они жестоки.
Поезд опаздывал, стоянка была сокращена. До сих пор чувствую, как схватил его за рубашку и как материя выскользнула из пальцев. Я виноват. Я так боялся, что он умрёт, но он будет жить, врачи говорят, что всё будет хорошо, что Боря поправится. Боря относится ко мне хорошо. А Ольга и Борис так, как будто я главный виновник. В каком бы Боря тяжёлом состоянии ни был, он всегда очень радовался, когда я приходил его навещать. Сейчас я только из больницы, ходил прощаться с Борей. Я сказал ему:
— Выздоравливай, брат, скорее и пиши мне, я тебе из дому целую посылку значков пришлю. — Отвинтил от гимнастёрки все свои значки и отдал Боре. Он очень обрадовался и сказал мне:
— А папа для меня коляску никелированную купит. Колёса в ней будут от настоящего велосипеда, я со всеми мальчишками буду гонять наперегонки, скажи! Ты почеши мне мизинец на левой ноге, почеши, так чешется!
…Фёдор теряется с Борей, на него жалко смотреть. Права большого Бориса он признаёт. Борис — личность. Он всех поставил на ноги, Боря лежит в отдельной палате, операцию ему делал лучший хирург, мальчик окружён вниманием. Фёдор блекнет перед Борисом, хотя он много знает и очень начитан. Борис менее развит, но у него есть какая-то своя сила, сила личности, если можно так сказать. А у Фёдора всё приобретенное, он слишком уважает чужие авторитеты. Для него книга — закон. Притом закон непреложный. У них с Борисом сложились удивительные отношения — один предупредительнее другого. «Пожалуйста, извините, будьте любезны» — так и сыпят друг другу, притом без всякого сарказма. Словно соревнуются в великодушии. Позавчера Борис предложил Фёдору деньги — пятьсот рублей новыми: