— Да это, Катенька, всё лишнее, — пробовал урезонить её Гриша.
— Ты же, Гриша, не любишь чай и не знаешь, а мы с мамой любим, мы больше понимаем? Я тебе не мешаю, и ты мне не мешай, — обиделась Катенька. — Давай лучше чай вскипятим, стаканы найдём.
— Так это, Катенька, на кухне всё есть.
— Тогда пошли туда, уже скоро же проснутся!
Грише пришлось отложить все дела и подчиниться Катеньке.
Нелюдимый, властный госпитальный шефповар Иван Алексеевич, лысый толстяк с поломанным и оттого огромным левым ухом и тяжелым взглядом заплывших свинцовых глаз, к большому удивлению Гриши, охотно пошёл под команду Катеньки.
— Ой, какая чистота здесь! Ой, как хорошо у вас! Прелесть просто! — затараторила Катенька, едва они вошли на кухню.
— Вон тот толстый, у окна, шефповар Иван Алексеевич, — шепнул ей Гриша.
— Ой, какой милый! — восхитилась Катенька и поспешила к нему через всю кухню.
— Здрасьте, Иван Алексеевич, я чай пришла сделать, раненым чай, домашний, с вареньем, я всё свое принесла. Ой, как у вас здесь хорошо. Прелесть! Чистота какая! Наверное, и на царской кухне хуже, правда же, а? Это хорошо будет раненым — чай с вареньем, да? А колпак у вас, ах, какой милый! — И Катенька, привстав на цыпочки, ласково погладила Ивана Алексеевича по голове. — Ну так что, давайте напоим раненых чаем, настоящим, свежим чаем с вареньем?!
Повар стоял молча, как всегда, угрюмый, недовольный, словно прислушивался своим громадным уродливым ухом и к словам Катеньки, и к тому, какое действие имеют на него эти слова. Прислушивался сам к себе — доходило до него всё медленно. А потом сразу неуклюже засуетился, глаза его оживились и просветлели.
— Очень это вы молодцом, барышня, все, как часы, будет сделано, — вытирая ладони о свой большой живот, приговаривал Иван Алексеевич.
А Гриша-то по дороге на кухню опасался, что старый повар нагрубит, оборвёт, а то и прогонит Катеньку, и теперь поражался, откуда у девочки взялась такая власть над этим чудовищем, перед которым не только весь кухонный штат по одной половице ходил, но и врачи не смели к нему придраться или перечить.
— Нет-нет, не в общем котле! Сначала вскипятим воду вот в этом голубом чайнике, а потом в заварном заварим! — командовала Катенька. — И давайте стаканы! Эти не пойдут. Что у вас нет получше стаканов!
— Есть, есть, как часы будет сделано, — суетился Иван Алексеевич и, не отдавая никому приказаний, грузно переваливаясь с ноги на ногу, побежал через всю большую кухню в другую комнату и принёс на отличном подносе несколько тонких стаканов в подстаканниках черненого серебра.
Разливая по стаканам чай и раскладывая варенье по розеткам, Катенька очень волновалась:
— Первого мы с вами, Гриша, напоим Сережу Воробьёва. В какой он палате лежит?
Санитарка принесла Катеньке халат. Он оказался ей велик, это её очень огорчило:
— Тоже мне, в нём я как чучело, да, Гриша?
— У меня в кабинете сестры милосердия Леночки халат висит, сбегайте, возьмите, он вам будет впору, только широк.
— Широк это ничего, широк, это можно запахнуться!
Белоснежный Леночкин халат обрадовал девочку.
— Прелесть, Гриша! Просто прелесть — очень люблю всё чистое, а вы, Гриша? Чистое белье с мороза пахнет лучше всех духов, правда? Я Серёже вишнёвого положу, потому что вишнёвое все любят, вишни — прелесть, правда, Гриша? И компот из вишен самый вкусный и вареники. Я малины ему положу, может, он пропотеет, а, Гриша? И ему лучше станет, так бывает, да, да, не улыбайтесь. Пойдемте, Гриша, ой, боюсь! — зажмурила Катенька глаза. — Не боюсь, а волнуюсь, да? — Взяла поднос со стаканами хорошо заваренного свежего чая, с розетками и ложечками.
Возле палатки Катенька попросила Гришу остановиться:
— Подождите чуточку. Ну… с богом! — И она переступила порог…
Увидев Гришу, раненые заулыбались, их обрадовал его неурочный приход.
— Это моя будущая свояченица, — представил Гриша Катеньку, — она вас хочет напоить домашним чаем с вареньем, говорит, что чай поможет вам больше, чем мои лекарства. — Стараясь казаться очень весёлым, улыбаясь, Гриша подошёл к Сереже Воробьёву, молоденькому прапорщику, который недавно перенёс тяжелую операцию и у которого, как полагали врачи, не было шансов на выздоровление.
— Ну что, Сережа, как наши дела, чайку попьём?
Сережа поднял отягченные веки, благодарно улыбнулся:
— Спасибо, Григорий Васильевич!
— Сережа, познакомься, это Катенька, сестра моей невесты, она очень хочет напоить тебя чаем с вишнёвым вареньем.
— И с малиновым, — тихо добавила Катенька.
— Да, да, и с малиновым, — согласился Гриша.
— Чая не хочу, вы просто, Григорий Васильевич, посидите со мной, — попросил Сережа, посмотрел на Катеньку равнодушно, без любопытства и снова закрыл глаза.
— А вы глоточек, Серёжа, глоточек, Серёженька, чай крепкий, вкусный, а? — склонившись над ним, попросила Катенька и двумя пальцами, чуть касаясь, погладила Сережу по щеке. (Так гладила Катеньку мама, когда она болела).
— Не хочу, — сказал Серёжа.
— Ну чуточку! — не сдавалась Катенька. — Давайте, давайте попробуем.
Она вылила чай из стакана в поильник, как-то очень ловко и осторожно взбила подушку, под беспомощной Серёжиной головой, опять погладила его по щеке своими тонкими быстрыми пальцами.
— Ну, Серёженька! Откройте рот, я, когда наш Митя болел, его вот так же поила. Митя — это мой старший брат, он такой, как вы… Совсем взрослый, в университете учится… Ну, давайте же, Серёженька, а то чай остынет, а холодный чай невкусный.
Катенька набрала ложечку варенья, осторожно и очень ласково поднесла его к Серёжиным губам. Он взял варенье, прихлебнул несколько раз чай и снова потянулся губами к варенью и сделал несколько глотков, закрыв глаза.
— Ну, давайте отдохнём, — согласилась Катенька. — Ой, Гриша, я же другим забыла. Что же вы, расставляйте другим, а то все остынет.
Серёжа открыл глаза, и Катенька снова принялась поить его чаем с таким сосредоточенным вниманием и с такой нежностью, что Гриша невольно погладил девочку по голове. Сделав ещё несколько глотков, Серёжа в изнеможении откинулся на подушку.
— Спасибо, больше не могу, очень вкусно, — вздохнул он.
— Ещё с малиновым, хоть несколько глоточков, — стала просить Катенька.
— Нет, не могу, сил нет.
— А я подожду, я подожду.
— Спасибо, вы, как моя мама, — улыбнулся Серёжа, — это, наверное, смешно, что я так сказал, простите. — И он поморщился от боли.
— Болит? — встрепенулась Катенька. — Где болит? Гришу позвать?
— Нет, нет, вы поите, Катенька, других, а я отдохну. А потом опять около меня посидите, хорошо?
С того дня Катенька стала частой гостьей в палатах, а потом необходимым, горячо любимым человеком для всех в госпитале.
IV
Он увидел его в первый раз в палате, где содержали арестованных. Ещё до обхода санитарка сообщила Грише, что привезли политического. Когда Гриша вошёл в палату, больной лежал, натянув на голову простыню. Гриша приподнял её и встретился со взглядом совершенно здорового человека. А вокруг бредили тифозники…
— Доктор, — сказал больной чуть слышно, — доктор, я совершенно здоров, но мне нужно быть здесь. Митя писал, что вы свой человек, и я доверяю вам свою жизнь. Ясно?
В это время вошла сестра милосердия, и Гриша вынужден был, словно вступая с ним в тайный союз, выслушивать его и выстукивать.
— Полный упадок сил, думаю, что у вас паратиф, — ещё не успев сам для себя ничего решить, сказал Гриша и вдруг заметил, что сестра милосердия Леночка посмотрела на него дружески внимательным взглядом, облегчено вздохнула. «Неужели и она с ними заодно? — удивляясь и досадуя, подумал Гриша. — Хорошенькая, пухленькая Леночка, дочка булочника, и этот политический, что у них общего?»
Госпиталь был большой, и сразу же на Гришу налетело тысячу дел… Но что бы он ни делал, он всё время думал: «Честно или бесчестно поступаю я, подвергая человека смертельной опасности заразиться, вступая в сделку с политическим преступником?»
Вечером он рассказал обо всём Дарочке.
— Нужно всё сделать, чтобы спасти его! — крепко сжав Гришину руку, сказала Дарочка. И сразу развеяла его сомнения. Дарочка взяла с него слово, и Гриша теперь знал, что любым путём он должен спасти этого человека. Это стало делом его чести, совести.
Неожиданно приехал брат Дарочки, Митя. Друзьями они с Гришей никогда не были. Митя был излишне резок и прям в суждениях, что коробило деликатного Гришу. Все сверстники побаивались колкого Митиного ума. Манера разговаривать с людьми была у Мити какая-то обидная — он всегда высмеивал своего собеседника. Но сейчас Митя пожал Грише руку и просто сказал:
— Спасибо, брат!
И не прошёлся по Грише ни одной своей колкой шуткой.
Это подняло Гришу в собственных глаза, он поймал себя на мысли, что дружить с Митей на равных началах ему бы очень хотелось.
— Боюсь, не подхватит ли он тиф! — деловито сказал Гриша.
— А ты огради!
— Да я все делаю, чтобы этого не случилось.
— Вот и хорошо!
Дарочка восхищалась Гришей, называла его героем. А он целыми днями трясся, как бы Евгений Евгеньевич (так звали политического) не заразился тифом, да как бы его не разоблачили. Отдыхал он только вечерами в белой маленькой комнатке, где всё дышало чистотой, в «комнате девочек». Раньше в этой комнате жили Катенька и Дарочка, теперь Дарочка на правах невесты занимала её одна. На этом настоял Митя, а Катеньку переселили в другую комнату. Гриша был очень благодарен Мите за это. Все вечера напролёт он проводил со своей невестой. Дарочке уже сшили венчальное платье, достали флердоранж, фату и белые туфли.
Однажды утром, придя в госпиталь, Гриша узнал, что вчера вечером во время дежурства Леночки политический сбежал.
В госпитале усилился надзор, появились жандармы. Всех служащих госпиталя, Леночку и Гришу допрашивали…
Вечером Гриша поспешил к невесте, но Дарочка выслушала спокойно и только сказала: