Он же считал, что в его случае читать о видениях Эли было сродни самоубийству – долгому и мучительному. Днем Михаил Леонович понял все правильно: Саша не был уверен, станет ли развивать отношения со своей родственной душой. Несколько лет назад он бы не хотел ничего больше, чем обсуждать с ней их видения и совместную покупку украшений. Но те мечты остались в прошлом, и на их место пришли планы по развитию Альды. Так он говорил себе до аварии.
Если бы ее не случилось, но их поиски все равно бы завершились, он смог бы сразу объясниться с Элей. Его план заключался в том, чтобы первым делом сообщить ей несколько вещей.
Первое: после пробуждения связи его образ жизни должен оставаться прежним. Ничто не должно отвлекать его внимание от работы.
Второе: после положенных регулярных встреч он может предложить остаться друзьями (и видеться раз в несколько месяцев) или вовсе прекратить контакты, если она захочет.
Третье: это решение никак не связано с ней лично, и он принял бы его в любом случае. Многие считали Сашу бессердечным и жестоким, но он действительно не хотел причинять Эле боль или заставлять сомневаться в себе. Если бы ко времени встречи у нее уже была своя семья или жених, все оказалось бы еще проще.
У этого плана был один большой изъян: Саша никого не посвятил в него, наивно полагая, что в этом нет необходимости. Создавая алгоритмы, полностью контролирующие деятельность Альды, он наивно начал верить, что точно так же может контролировать и свою жизнь. Он не обсуждал личные дела с коллегами и не писал подробности в чатах поиска, как некоторые. Даже Эсмеральда, если бы кому-то пришло в голову спрашивать ее, не смогла бы дать точный ответ. По просьбе Саши она озвучивала статистику поиска и данные о парах, решивших разделиться после пробуждения связи, но он никогда не говорил вслух, для чего ему это нужно. И, разумеется, он даже не представлял, что может обрести родственную душу, пока лежит в реанимации.
К тому моменту он уже приходил в себя и слышал голоса врачей, говоривших про кому и травму головы. Их голоса казались до ужаса громкими, свет над головой резал глаза, и ощущение тонких шершавых простыней на коже раздражало не меньше, чем слабость, охватившая все тело.
Иногда он слышал голос матери, но это определенно были галлюцинации. Она редко заглядывала к нему в комнату, даже когда он болел, будучи еще ребенком. Он и не хотел этого – только не после того, что услышал однажды в детстве, когда родители ссорились на кухне, полагая, что он уже уснул. Слова вонзились прямо в сердце, как лазеры из мультсериалов, заставив его замереть на месте, пока внутри все кричало от боли, а затем вернуться обратно в комнату. Он переживал этот момент снова и снова, пока не нашел путь к бегству. В новом месте его ожидали те же самые картины, которые внезапно появились из темноты несколько дней назад – а может, часов или минут.
Это было похоже на путешествие по когда-то знакомым местам. Он видел настольную лампу, украшенную маленькими плюшевыми цветами, и шкаф с книгами. Затем перед его глазами вставало старое колесо обозрения из Парка Горького, а следующий шаг переносил в комнату с пианино, где чужая рука переворачивала ноты. В аквариуме рядом плавали незнакомые ему рыбы с перламутровыми боками, похожие на солнечных зайчиков. На его глазах к ним присоединились пухлые рыбы-попугаи. Он видел комнатные цветы, школьные учебники и хохочущую рыжеволосую девочку с ведром попкорна на коленях. Ее и его видения сменяли друг друга хаотичным потоком, который в тот момент казался ему абсолютно логичным. Однако рядом с Сашей всегда оставалось знакомое лицо в обрамлении густых черных кудрей. В первый раз он увидел свою родственную душу худым подростком, с огромными серьезными глазами и тонкой морщинкой между бровями, которую ему хотелось разгладить. Сейчас она, выглядя чуть старше, широко улыбалась, и он чувствовал такую радость, словно стал тому причиной. Он хотел делать ее счастливой, потому что тогда был счастлив и сам.
Он не любил, когда его заставляли покидать ее, и потому отказался открывать глаза, когда все внутри него требовало вернуться в реальный мир. Когда же он наконец смог заглушить эти протесты, то понял, что девушка скрылась в ослепительном белом пламени, оставив после себя только темноту сна. А после того, как исчезла и она, он осознал, что держит за руку свою родственную душу во плоти – повзрослевшую и куда более прекрасную, чем в видениях, с его отпечатком в темных глазах и застенчивой улыбкой на губах.
Писатель, про романы которого его заставляли писать сочинения в школе, оказался прав: прикосновение родственной души навсегда отпечатывалось на коже невидимым следом и проникало в ритм двух сердец, заставляя их биться в унисон. Ничем иным нельзя было объяснить это новое ощущение в груди.
Но, словно Вселенная решила жестко пошутить, одновременно с радостью от ее присутствия в нем начали просыпаться воспоминания о жизни до аварии. Игнорировать их он не мог и со временем понял: то нетерпение узнать ее, желание быть рядом и чувствовать любовь, отличную от той, что могли подарить любые другие люди, принадлежали Саше, которого он не вспоминал, пока не оказался в коме. У того человека не было ответственности, обязанностей и тревог, которыми он жил последние годы. Тот человек не делал того, что приходилось делать ему ради Альды и чего он никогда не сможет забыть. Он знал, что не вынесет, если увидит в глазах Эли то же разочарование и бессилие, которое видел у своих родителей и тех, с кем сближался в прошлом. Точнее, не «если», а «когда» – потому что обычно этим все и заканчивалось. Единственным постоянным человеком в его жизни был Никита Колесников – тот, кто когда-то разглядел его потенциал и поощрял новые идеи, превращая их в прибыль для «Иниго». Кто всегда был и руководителем, и наставником по всем вопросам.
Поэтому теперь, оставаясь один, Саша проклинал собственную слабость и жадность до того тепла, которое Эля дарила так охотно. Пробудившаяся связь была слишком сильна, и он отчаянно пытался с ней бороться. Убеждал себя, что Элей двигала только ненавистная ему жалость, но не смог отыскать ее во взгляде и голосе. Хотел доказать, что способен контролировать собственные чувства в ее присутствии, но с треском провалился. Накануне, сгорая от стыда, Саша впервые прикинулся спящим на время ее прихода, надеясь и в то же время боясь, что она сразу уйдет. Но она осталась на все десять минут, и, чувствуя на себе пристальный взгляд, он прилагал все усилия, чтобы держать глаза закрытыми. Его предавало слабое после аварии тело, жаждущее ее прикосновений, и душа, стремившаяся к ее. Он должен был быть сильнее и прекратить все это. Он должен был сказать ей «нет», когда была возможность.
Но пока он снова держал ее за руку и ругал себя за то, что начал разговор о подарке. Это было импульсивное решение, в принятии которого не участвовал разум. Саша настолько свыкся с мыслью, что однажды Эля оставит его, что даже не вспомнил о существующей традиции. С другой стороны, соглашаться на покупку украшений было бы лицемерно.
«Ты хочешь делать то же самое, что и вчера, – настаивал предательский голос в душе. – Помнишь, как она на тебя смотрела и что ты чувствовал? Ты никогда ни к кому так не прикасался, но тебе понравилось. Она притягивает тебя. Ты хочешь сблизиться. Скажи об этом».
– Что вы с д-друзьями обычно дарите? – коротко спросил он, заставив голос замолчать.
– Да что угодно. Стикеры, брелоки с факультетами из «Гарри Поттера», сладости. На прошлой неделе я нашла для Сени переводные татуировки с совами – он был почти так же счастлив, как когда узнал, что ты любишь пиццу с ананасами.
– А они, полагаю, покупают тебе к-круассаны. – Саша с трудом удержался, чтобы не закатить глаза: до того странной казалась такая причина для счастья.
Эля рассмеялась, и этот звук отозвался приятным звоном в его ушах.
– Иногда. Но чаще всего мы ходим в кафе, где они самые вкусные. Я нашла его случайно пару лет назад, когда искала работу. Открытых вакансий там не было, но мне понравился интерьер. Когда мне было девятнадцать, я работала в похожем заведении. А потом, – теперь ее улыбка стала не такой веселой, – уснула за компьютером прямо в кабинете, и меня уволили.
Саша посмотрел на нее с невольным сочувствием. Сколько раз, работая до глубокой ночи, он сам просыпался от боли в затекшей шее, сложив руки поверх крышки ноутбука? Он давно сбился со счета и по этой причине не носил фитнес-браслет, который показал бы, насколько ужасен его режим сна. Как недавно сказала Эля, грусти в жизни уже и так было достаточно.
– Много было р-работы?
– Да. К тому же я училась на заочном, а тогда как раз наступила сессия. Спать и есть было некогда.
С тем, что она уже знала историю его семьи с точки зрения матери и дяди, оставалось смириться. Но Саша не мог не гадать, почему за все время она ни разу не упомянула свою семью. В его видениях о ней не было мужчины или женщины, которых он мог бы с уверенностью назвать ее родителями. Неужели они были такими же, как его, – вечно занятыми своими делами, предоставив ее самой себе? Поэтому она всегда говорила только о своих друзьях? Или с ними случилось что-то плохое? Он очень хотел узнать ответы на эти вопросы, но не решался задавать их; это было слишком личным, а он уже сблизился со своей родственной душой куда сильнее, чем рассчитывал.
– П-почему педагогический? – спросил он, уводя разговор в сторону от кафе.
– Учителя всегда нужны. Я думала, так у меня будет стабильный источник дохода, но к моменту окончания учебы поняла, что это не мое. Зато оказалось, что секретари, ассистенты или помощники руководителей не менее востребованы, а эту работу я уже отлично знала. Жаль только, что никак не получалось найти работу в IT-компании. Я надеялась, что могла бы встретить тебя в офисе.
– Ты не хотела выступать на сцене?
С его точки зрения это был невинный вопрос, но Эля напряглась. Ее глаза метнулись в сторону, и, когда она снова посмотрела на Сашу, в них была незнакомая ему осторожность.