Как только такси остановилось перед их домом, Саша вышел на улицу и захлопнул за собой дверь. Его движения были решительными, хотя внутренности сплелись в тугой узел. Подняв голову на пути к подъезду, он не заметил свет в комнатах, но, прислушавшись к себе, понял, что Эля уже была дома. Беззвучный крик его души, требовавшей ее близости, разливался по венам, заставляя кровь бежать быстрее, сердце – биться чаще. Он не сомневался, что Эля тоже чувствовала его приближение, но, когда открыл дверь в квартиру, его встретили лишь нежные и печальные звуки цифрового пианино, так и оставшегося в гостиной.
Не говоря ни слова, Саша запер за собой дверь и, оставив вещи в прихожей, прошел в комнату. Едва он показался на пороге, Эля резко убрала руки с клавиш, и музыка оборвалась на высокой ноте. В наступившей тишине они смотрели друг на друга не отрываясь.
Эля все еще была одета в офисные блузку и брюки. Она выглядела прекрасно, как всегда, но тем не менее это его расстроило. Дома она всегда расслаблялась, выбирая плюшевый комбинезон или яркие футболки с узорами из пицц и авокадо, названиями городов и кадрами из мультфильмов. Саша любил эту ее сторону, доступную только ему.
Сейчас ее глаза были широко распахнуты, и он увидел в них отражение собственных страхов. Отрепетированные в машине варианты речи вдруг улетучились из памяти, оставив после себя всего одно слово.
– Эля.
Он не смог скрыть мольбу в голосе и заметил, как вздрогнула девушка, вставая с места.
– Ты рано.
– Я не мог больше оставаться в офисе. «И ты тоже», – хотел добавить он, но не стал.
Саша пошел к ней медленно, с трудом сдерживаясь, чтобы не ускорить шаг. Эля отвела взгляд, обхватив себя руками и не спеша выходить из-за пианино. Наконец он неловко остановился напротив, не осмелившись просить ее подойти ближе. Она нервничала не меньше него, и, казалось, одного неверного слова было достаточно, чтобы один из них, а может, и оба потеряли самообладание.
– На работе все в порядке? – ровно спросила она.
– Это сейчас неважно.
– Важно. Выход обновления совсем скоро.
Меньше всего на свете он хотел тратить время на эти отвлеченные слова о работе. Саша решительно обошел пианино и остановился перед ней вплотную. Сладковатый запах защекотал его ноздри, и он вдохнул его полной грудью. Одной из многих причин, почему заснуть этой ночью было очень тяжело, стало отсутствие привычного аромата ванили на соседней подушке. Тепла тела Эли, как и ее поцелуя на ночь, ему тоже не хватало.
– Сейчас важнее всего для меня ты, – тихо произнес Саша. – Ты много рассказала мне о себе, и я тоже задолжал тебе длинный рассказ. Обещаю ничего не утаивать и говорить только правду. Ты веришь мне?
Он хотел коснуться щеки Эли, чтобы заставить посмотреть на него, но вместо этого взял за руку. Прошла секунда, две, и тонкие теплые пальцы сжали его ладонь в ответ в знак согласия. Только в тот момент он понял, как сильно боялся, что она отстранится, как вчера.
Держа Элю за руку, Саша подвел ее к дивану и сел. Слева от него оказалась горка пестрых подушек, которые она привезла из своей квартиры и лишь недавно принесла в гостиную, признавшись, что считала их не подходящими к его интерьеру. На фоне светлой мебели они и правда сильно выделялись, но Саша не хотел, чтобы Эля по-прежнему делила пространство в квартире на его и ее. Это был их общий дом – на долгие годы, как он предпочитал верить.
Набрав в грудь побольше воздуха, он сжал ее руку крепче и заговорил:
– Я знаю, что то, что я сделал в прошлом, бросает тень на все, что было между нами после. Насильственное ограничение видений всегда кажется эгоистичным поступком. Но я очень надеюсь, что, выслушав меня, ты поймешь, что я поступил так из-за желания оградить свою родственную душу от того, через что мне пришлось пройти в то время. Дело действительно было в видениях, которые я получил раньше, но не в том смысле, которого ты, вероятно, боишься.
Губы Эли дрогнули, и Саша резко замолчал, ожидая, что она скажет.
– Ты не думал о том, что я могла бы помочь тебе? – удрученно спросила она, и ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы остаться на месте, а не обнять ее, прижав к своей груди так крепко, что будет непонятно, где заканчивается он и начинается она, – только бы никогда не видеть такого печального выражения в ее глазах и не слышать боли в голосе.
– В этом я не сомневаюсь, – взамен мягко сказал Саша. – Ты самый добрый и открытый человек, которого я знаю, и я всегда помню, как мне повезло, что ты есть в моей жизни. Но тогда в моих глазах ты была подростком, волновалась из-за приближавшихся экзаменов и всего остального, что важно в старшей школе. Даже не зная подробностей твоей тогдашней жизни, я хотел уберечь тебя от собственных проблем. Будучи моей родственной душой, ты не была обязана проживать их вместе со мной, Эля.
Замявшись, в итоге она медленно кивнула, прося продолжать.
– В то время я работал в «Иниго» уже несколько лет, а Альде исполнился год. Были те, кто считал ее гениальным изобретением, но другие говорили только о недостатках, и их голоса были слишком громкими. Мне нужно было продолжать работу, чтобы выпустить новую версию, но все шло наперекосяк. Как я ни старался, она проваливала тест за тестом. Никита Егорович требовал результата, но я начал бояться, что это был предел моих – и ее – возможностей. В то время до генеративного искусственного интеллекта, который способен на самообучение, оставалась пара лет, но я хотел решить эту проблему уже тогда, не оставив конкурентам даже шанса, чтобы угнаться за ними. Не знаю точно, сколько времени было потрачено впустую; неудача следовала за неудачей, я начал думать, что зря замахнулся на такую высоту и уже не смогу закрепить успех. Что я не готов к ответственности, которую взял на себя, и оказался слишком близко к тому, чтобы оказаться очередным огромным разочарованием. Как я могу быть лидером целой команды, если мои планы так ничем и не увенчались? – горько спросил Саша, ни к кому в особенности не обращаясь. – Начало казаться, что я потратил целые годы жизни на то, что в итоге обречено на провал. Дни, когда я мог… Не знаю… Гулять по городу, как делала ты, активнее общаться с людьми, которые в итоге могли привести меня к тебе. Позволять моим коллегам проводить больше времени со своими семьями и родственными душами, а не заставлять их целыми днями искать пути решения проблем, которые и мне были не по силам. Некоторые из них были моими друзьями, но со временем наши отношения стали только профессиональными. Я не был самым чутким и терпеливым человеком.
Мои переживания начали сказываться и на здоровье. Я плохо спал, не мог сосредоточиться, стал раздражительным и ходил в зал, чтобы выместить это на тренажерах, а не на окружающих меня людях, но ничего не помогало. Я чувствовал себя обманутым собственным разумом, понимаешь? Почему я только переживал и боялся, а не радовался успехам? Почему не мог воплотить в жизнь ни один из планов? Что со мной будет, если придется остановиться спустя столько лет? Однажды ночью я не выдержал и разбил кружку – швырнул ее на пол, и она разлетелась на куски. Это было один раз, – на всякий случай добавил он, – если не считать того, в больнице, с телефоном. Я был один в квартире, стояла полная тишина, и я вдруг понял, насколько был одинок и отвратителен сам себе. Я дошел до того, что начал разбивать вещи от бессилия, но не мог никому об этом сказать. Коллеги не поняли бы меня, а Колесников все время повторял, как гордится моим изобретением и ждет новых рекордов и сенсационных заголовков. Я должен был быть сильным и собранным, профессионалом, настоящим мужчиной, в конце концов, который отвечает за свои поступки и слова. А не думать о том, что никто из родных толком не поздравил меня с премьерой Альды. Отец был занят с моими сестрами. Дядя считал, что, пока я не получу какую-нибудь важную премию, мои разработки нужны лишь ленивой молодежи, которая не хочет учиться. А мать – мать, упрекавшая меня в постоянной занятости, сказала лишь, что видит, на что я потратил столько времени. Вот и все. В тот момент, глядя на эту чертову чашку, я вспоминал их слова и думал о том, что она была права: лучше бы я не рождался вообще.
Потрясенная, Эля уставилась на него во все глаза.
– Я услышал это в детстве, когда она говорила с отцом, – тихо признался Саша. Он бы охотно избавился от этих воспоминаний после аварии, но они остались – и продолжали напоминать о себе при каждой встрече с родными. – Точнее, ссорилась. Сказала, что они поторопились стать родителями и она не может не думать обо мне, даже когда надо сосредоточиться на работе, и это разрывает ее на части. Мой детский разум истолковал это как то, что я ей мешаю. Странно, но мысль о самоубийстве никогда не приходила мне в голову. Я надеялся, что, если не буду мешать, а найду себе занятие, чтобы не отвлекать ее от ювелирного бизнеса, а отца – от его проектов, меня будут любить. Это же логично? Мне казалось, что да.
Саша опустил голову, глядя на их переплетенные пальцы и думая о собственной детской наивности, которая позже переросла в глубокую обиду. Эля в немой поддержке сжала его руку чуть крепче, и, когда спустя время он снова поднял на нее взгляд, в ее потускневших глазах стояли слезы. Она понимала его слишком хорошо, и эта мысль, ободряющая в любой другой ситуации, сейчас заставила его сердце сжаться.
– С тех пор я просто старался не высовываться и вести себя тихо, занимаясь компьютерами, – продолжал Саша. – Не просил игрушки, не хотел говорить об оценках. Так и сложилось, что родители вспоминали обо мне, когда у них появлялось время, что только подтверждало их слова. Они думали, что у меня просто независимый характер, хотя иногда мы даже неплохо проводили время втроем. Ходили в музеи, вместе ужинали, съездили пару раз отдохнуть на море. В те моменты я как будто забывал, что был им в тягость, но потом все становилось как раньше – каждый сам по себе и не понимает, почему должен уступить. Пока мы жили втроем, родители старались изредка проводить время вместе. Но, когда мне исполнилось двадцать пять, все изменилось. Командировка родителей в Стамбул. Пробуждение связи у отца, хотя ему давно минуло сорок. Полгода неопределенности, а затем он признался, что не может жить вдали от Эсин. У матери остался я – тот, из-за кого она уехала из города с отцом, оставив родстве