нную душу, и не могла полностью посвятить себя работе. Отъезд отца не сблизил нас. Она ясно дала понять, что хотела справиться с этим одна, и я ее не беспокоил. С ней был мой дядя – как друг, хотя в детстве мне не раз казалось, что он в нее влюблен. А я к тому времени настолько от них отстранился, что, наверное, никто даже не допускал мысли, что мне тоже может быть плохо. Прошел год, и мы узнали, что Эсин ждет от отца ребенка, Дениз. Он двигался дальше, словно начал с чистого листа после черновика под названием «Первая жена и сын». А она не смогла.
– Что с ее родственной душой? – тихо спросила Эля.
– Умерла много лет назад. Мать с ней не общалась, но все равно почувствовала, когда это случилось. Это была ее подруга детства. Если не ошибаюсь, у них были планы остаться в родном городе и вместе работать на какой-то фабрике, но потом появился мой отец. А затем и я. Так что она уехала, и Нина не последовала за ней.
Вот таким, – Саша вернулся к первоначальной теме разговора, – я был тогда. Постучись ко мне в дверь девушка из моих видений, что бы я ей сказал? «У меня проблемы с управлением гневом, симптомы депрессии и тревожность, нет времени на нормальные отношения, на работе завал, а вместо семьи бардак. Но привет, проходи, давай я взвалю все это на тебя, хоть ты об этом и не просила, и мы будем страдать вместе? Ведь я раньше так ждал нашей встречи». Все больше людей вокруг меня завершали свои поиски, и дела у них шли неплохо, но это совсем не значило, что у меня будет так же. Видения о тебе были абстрактными – но всегда чистыми, даже непорочными. Я не был готов к встрече с тобой и не хотел втягивать тебя в этот хаос. Мы даже жить не смогли бы вместе – я спал на надувном матрасе, пока здесь клеили обои и делали пол.
Я пытался принимать какие-то таблетки, чтобы почувствовать себя лучше, но они не действовали. Колесников все допытывался, что со мной, и в конце концов я не выдержал и поделился с ним своими опасениями насчет себя и Альды. В тот момент ученые как раз снова подняли тему влияния затянувшегося поиска на психологическое состояние, и он много говорил со мной об этом. Они вывели какую-то закономерность в отношении уровня счастья родственных душ – суть я не помню, но сделал вывод, что мои опасения правдивы и я могу сильно испортить тебе жизнь. В итоге Колесников предложил мне попробовать нейроблокаторы, чтобы снизить напряжение. Они должны были на время прекратить видения и сделать их более редкими в следующие недели или даже месяцы. Никто ведь не знает, как долго будет длиться их влияние и насколько оно сильно в зависимости от особенностей организма. Побочные эффекты были отвратительными, но так совпало, что в это время все постепенно стало налаживаться. Мои разработчики нашли решение, над которым мы бились долгие месяцы, а я смирился с тем, что семье нет до меня дела. И… – он помедлил, бросив на нее виноватый взгляд, – я понял, что мне не хватает тебя. Когда все вокруг было плохо, я радовался, что знал, что ты жива, ходишь в школу, в магазины и играешь на фортепиано. Я бросил принимать нейроблокаторы спустя пару месяцев, ничего не сказав Колесникову, – он еще долго думал, что я следую его примеру, и потом был очень разочарован. Но могу ли я все-таки осчастливить тебя? Это все еще оставалось под вопросом. Я боялся, что не смогу дать тебе то, что ты хочешь. Что в итоге мы оба пострадаем. И со временем я придумал тот план. Я не стал бы первым предлагать тебе полностью разрывать связь, – уточнил Саша, – но, если бы случилось так, что мы были вынуждены расстаться и я лишился родственной души, у меня должна была остаться моя работа. Для Колесникова связи родственных душ – это лишь нечто опасное и бесконтрольное, лишающее разума. Слыша рассказы отца, как он не мог не думать об Эсин днем и ночью, это кажется правдой. Моя мать после ссоры с Ниной тоже долго страдала. Но в эти слова можно верить, пока сам не испытаешь пробуждение. Тогда я еще не мог представить, каково это – быть с тобой.
Ее свободная рука лежала у нее на колене, и Саша осмелился взять ее в свою. Широко распахнутые глаза Эли бегали по его лицу, и ему оставалось надеяться, что слова смогут передать то, что он чувствует.
– Ты не нарушила ход моей жизни, как мне внушали прежде. Ты изменила его, и теперь я точно могу сказать, что стал по-настоящему счастливым. Ты пробудила во мне чувства и желания, которые до сих пор могли принадлежать кому угодно, только не мне. Когда-то я мечтал о тебе, потом стал бояться, что не смогу дать тебе то, чего ты заслуживаешь; но теперь, если ты позволишь, я посвящу тебе мою жизнь. Я не смогу вернуть годы, которые мы потеряли, – признал Саша, – и никогда не прощу себя за то, что не был рядом, когда ты в этом так нуждалась, – неважно, какими могли быть те видения. Но больше я никому не позволю встать между нами. И сделаю все ради того, чтобы и ты была счастлива, потому что я люблю тебя, Эля. С каждым днем это чувство становится лишь сильнее, хотя мне казалось, я на такое не способен. Ты самое дорогое, что у меня есть, самое светлое и прекрасное. Все, что было у нас с тобой, правда, от первого до последнего слова и прикосновения. Я твой и всегда буду твоим, как и сказал в нашу первую ночь.
В этот момент Эля расплакалась, и на ладони Саши упали ее горячие слезы.
– Пожалуйста, никогда не сомневайся в этом, – попросил он, прежде чем язык перестал его слушаться.
Он попытался вытереть щеку Эли, но она оттолкнула его руку и обвила руками шею, прижимаясь к нему всем телом. Положив ее ноги себе на колени, Саша зарылся лицом в мягкие черные кудри. Он тоже плакал и не мог найти в себе силы сдержаться, хотя наконец-то снова держал свою родственную душу в объятиях. Охватившее его облегчение было невозможно описать словами.
– Этот день, который я провел вдали от тебя, – признался Саша, когда снова смог заговорить, – был одним из худших в моей жизни.
Эля долго молчала, комкая рукав его рубашки, пока наконец он не услышал ее тихий голос:
– Ты попал в аварию не из-за видений?
– Нет.
– И не любишь устрицы?
– Терпеть не могу.
– И не против прозвища «солнышко»?
– Ни в коем случае.
Она слабо хихикнула и потерлась лбом о его плечо. И в тот момент, чувствуя, что слегка дрожит от пережитого волнения, Саша ощутил облегчение – словно только сейчас вспомнил, как правильно дышать. Он открыл ей все, даже то, чего стыдился все это время, и до сих пор не мог поверить, что вместо опустошенности испытает легкость. Некоторые секреты, как оказалось, несли в себе не только эмоциональную тяжесть.
– Я была готова к тому, что ты скажешь, что тебе нужно время.
– А я разоткровенничался на целый час.
– То, что ты доверился мне, для меня очень много значит. – Эля провела рукой по его груди и тихо добавила: – И мне жаль, что тебе пришлось так долго бороться с тревожностью. Сейчас тебе легче?
– Если не считать вчерашнего вечера, когда я запаниковал, намного. Благодаря тебе.
– Есть ли что-то еще, что я должна знать?
– Две вещи.
Эля выпрямилась, вытерла глаза и, глубоко вздохнув, посмотрела на него в ожидании. Их носы почти соприкасались, и Саше нравилось, что он не видел ничего вокруг, кроме ее лица.
– Первая – насчет Эсмеральды. Я хотел припасти эту историю на особый повод типа годовщины пробуждения связи или наших отношений, но не буду ждать. Я рассказывал, что назвал ее так потому, что понял кое-что в момент чтения книги. Но дело не только в этом. Так я раньше звал тебя в моей голове. Сияющее лицо, большие черные глаза, ослепляющие, как молния… – Эля удивленно открыла рот, но не издала ни звука, а затем густо покраснела. – Я был подростком, ты – еще младше, так что мое восхищение было только платоническим. Но мне нравилось думать, что в тебе я как бы обрел друга на расстоянии. Эсмеральда говорила со мной цитатами из книг, которые мне нравились, и я представлял, как говорил бы с тобой. Все думали, что я просто очень сильно любил Гюго, но я думал о тебе. Ты как будто была рядом, хотя мы еще даже не встретились. При прочтении романа меня покорил характер Эсмеральды, ее доброта и способность видеть красоту даже в уродстве. Я решил, что если у Квазимодо мог появиться такой человек, то и у меня тоже. Раньше в честь королев и любимых называли корабли, а я называл свое изобретение именем чудесного персонажа из классического романа с внешностью моей родственной души. Теперь-то я знаю, что у вас общая не только внешность.
– Саша… Бог ты мой. – Эля покачала головой, все еще пытаясь осмыслить эту новость. – Но ведь у нее такая грустная история.
– Я всегда представлял ее себе живой, не думая о концовке романа.
– Мужчины-писатели почему-то не любят заканчивать истории на хорошей ноте.
– Мне всегда казалось, потому что это может сделать их сентиментальными, а не реалистичными. А некоторые свои стороны хочется показывать лишь самым близким.
– Кто еще знает о твоей Эсмеральде?
Саша невольно улыбнулся такому выбору слов.
– Мой дядя знал, как ты выглядишь. Как-то раз много лет назад мы говорили о родственных душах у него на дне рождения, и я признался ему. Скорее всего, под влиянием выпитого вина. Он был рад за меня и в прошлом часто спрашивал, как идет мой поиск. Я понимал, что отчасти это было вызвано тем, что со своей родственной душой он так и не встретился, но в какой-то момент это стало причинять мне дискомфорт, и я попросил его перестать. Реакция была скорее негативная.
– «Кудрявая девочка с большими темными глазами», – вспомнила Эля. – Он сказал мне эти слова, когда я приехала к тебе в больницу.
– Да, все верно.
Саша сделал мысленную пометку при случае еще раз поблагодарить дядю. Они виделись незадолго до его выписки, и оба были напряжены и мрачны.
Эля положила руку на щеку Саше, и он поцеловал край ее ладони. Ради одного такого нежного взгляда, который она послала ему в ответ, он был готов сделать что угодно.
– Ты веришь мне?
– Я чувствую, что ты говоришь правду. И предпочла бы, чтобы отныне мы всегда решали проблемы так – разговаривая друг с другом. Не нужно ссориться, чтобы разобраться в том, что не так. Я думала об этом, пока ехала домой, и решила, что вчера мы как будто стали участниками какого-то жуткого эксперимента.