— Это не лесть, — вздохнул священник. — Риск для «наживки» огромен, и будь только моя воля, я бы отправил кого-то из наших послушников. Но тропы судьбы легли так, что других способов захватить нечестивца я не вижу. Потому и пришёл просить тебя.
— Тогда чего же вы спрашиваете? — Харелт встал и махнул рукой в сторону двери. — Вы сами только что говорили — долг будет звать меня всю жизнь. А семья Хаттан всегда стояла на страже интересов Империи. Предлагаю времени не терять. Но сперва… — парень прополоскал вином рот и полил на руки. — А то ставки на меня делать удумали, — буркнул он себе под нос. — До хрипоты спорить будете, пил — или не пил.
Две недели спустя Харелт под именем дана Хекки сидел на званом обеде у бургомистра Торфинса — хотя обед больше напоминал небольшое торжество, после десерта обещали даже танцы. Торфинс городом был немалым, торговым, потому «солидных людей», жаждущих познакомиться и пообщаться со столичным гостем оказалось достаточно. Особенно почтенных матрон с дочками, слетевшихся как пчёлы на мёд, едва узнали, что гость не женат. Впрочем, ко второй перемене блюд ни девушки, ни внимание их родительниц Харелта не волновали, куда больше беспокойства доставляла ему собственная бородка, расчёсанная и завитая по последней моде. И также по последней столичной моде тщательно выкрашенная вместе с волосами в серебряный и синий цвета. Со всех сторон это было удачно, так как позволяло спрятать очень приметную рыжину — иначе хоть раз заночуешь в гостях, не успеешь после утреннего туалета спрятать бритвенный прибор, и всё инкогнито раскрыто. Но как же эта проклятая борода с непривычки чесалась! А ещё внимательно приходилось следить, чтобы случайно не макнуть её в соус и не испортить впечатление вычурного и изысканного мальчика из высшего света.
Чтобы хоть как-то отвлечься, Харелт вслушался в болтовню сидящего рядом бургомистра. Тот как раз с печалью рассказывал о событиях в Тейне: мол, позор-то какой — священник поддержал самосуд над невинной девушкой. А до этого все на него чуть не молились, и совета чаще именно у него спрашивали, хотя главная церковь прихода в Торфинсе стоит. А ещё скандал, аж до столицы дошло. Харелт поддакнул — да, да, он вот тоже слышал. А мысленно добавил, что ещё бы ему не слышать. Было не исключено, что отец Райберт тоже являлся одной из целей сектантов — если в самом Торфинсе в церковь ходили больше для приличия, то яркие проповеди священника из Тейна собирали огромную толпу. Поэтому, как только стало известно о демонопоклонниках, отца Райберта немедленно вместе с семьёй спрятали в одной из резиденций Сберегающих, а по всей округе поползли слухи о суде. Причём разговоры и пересуды дошли даже до столицы, где ими и заинтересовался тот самый Хекки, который приехал «посмотреть, как жила настоящая ведьма».
Стенания бургомистра прервали поданный молочный поросёнок, следом обильный десерт… А затем начался бал, где гость из Турнейга снова оказался в центре внимания. Молодые девицы и местные «сливки общества» словно сговорились и все как один спрашивали о новостях моды и столичных веяниях — да так дотошно, что Харелт первый раз помянул добрым словом все те ненавистные мероприятия и салоны, по которым его таскала бывшая ненаглядная. Зато разнообразные «солидные граждане города» старательно зазывали парня в гости или приглашали посетить какое-нибудь мероприятие, где ему, конечно же, гарантировано самое почётное место — ведь отец дана Хекки служит лично лорду Хаттан, и сын обязательно займёт место родителя.
Харелт только отмахивался — батя крепок, слава Единому до необходимости работать самому ещё далеко. После чего подхватил большую пивную кружку, налил туда крепкого вина и провозгласил тост: «Пусть эта печальная доля настигает нас как можно позднее, чтобы мы успели насладиться всеми радостями жизни. И лишь когда всё надоест — находили смысл в скучных государственных делах». Со всех сторон послышались крики одобрения — и льстивые, и искренние. Особенно когда Харелт залпом выпил кружку до дна… мысленно содрогнувшись. Снадобье, которым снабдил его отец Энгюс, позволяло ради образа пить не пьянея, вот только похмелье от него было наутро куда сильнее естественного. Внезапно общий хор нарушил низкий грудной голос:
— Одумайтесь, бесстыдники! Заповедано вам, что в поте лица надобно хлеб добывать и только тогда ждёт вас награда небесная. А все земные развлечения и радость плоти — от ночных демонов!
Обернувшись, Харелт увидел стоящего вполоборота к нему странного человека. Коротенький, толстый, неопределённого возраста, с бычьей шеей и круглым, тяжёлым лицом, которое вместе с двойным подбородком обвисало складками, точно вымя коровы. Человек был одет в короткую рясу не по размеру: шея и часть груди оказались открыты вырезом, на спине ткань топорщилась складками, а короткие, жирные ноги обнажены до колена. На ногах по виду простые, но явно удобные и сделанные на заказ сандалии. Зато коротко стриженные тёмные волосы и бородка клинышком словно принадлежали другому человеку — тщательно ухожены, явно старался очень хороший цирюльник. И от этого мужчина выглядел ещё комичней.
— Не обращайте внимания, дан Хекки, — раздался рядом негромкий голос с чуть женственной бархатной хрипотцой, — он всегда такой. Уж простите его, жизнь потрепала, вот теперь ходит да ворчит на каждый праздник.
Увидев непонимающий взгляд собеседника, рассказчик продолжил объяснение.
— Он в молодости белым был священником[2], женился, дочка родилась. А потом грабители в дом забрались, всех и порешили. После положенного траура второй раз жениться хотел — так невеста пошла в лес незадолго до того, как у её родителей уже официально руки попросят, упала в овраг, да и померла. Пока хватились, искать начали — следов никаких. Месяц искали, так тело зверьё уж изгрызло — только по серьгам, что жених дарил, и опознали. Отец Кайлик, говорят, чуть умом не тронулся, потом решил, что знак свыше — и в чёрные подался, обет безбрачия принёс. А как настоятелем церкви в Торфинсе стал, так приют открыл для сирот. Вот только собирает туда всё слабых здоровьем, постоянно кто-то да помирает. А отец Кайлик от этого ещё больше переживать начинает, чуть не всё время там пропадает. Зря он только — коли Единый решил кого к себе призвать, так человек помешать не может.
Харелт, краем уха слушая слова священника, кивнул. Уважением настоятель местной церкви явно не пользуется, к тому же, судя по сегодняшнему визиту, имеет склонность к занудному морализаторству и нравоучениям. Неудивительно, что у него под носом расцвела секта — особенно если он фактически запёрся в церковном приюте и жизнью города не интересуется. Но это пусть разбирается епископ, а задача наживки — приманить крупную рыбу. И любые знакомства… Харелт внимательно посмотрел на рассказчика. Полная противоположность священнику. Лицо как топор, высокий, худой, словно жердь, мужчина лет сорока, в изысканном тёмно-синем камзоле. Причём камзол запросто обманет простотой покроя, неброской тканью и отсутствием украшений — но знающему человеку и тем, что портной использовал бадахосский жаккард[3], и великолепным качеством работы сразу объяснит: хозяин цену и себе, и деньгам знает.
— Позвольте представиться, — с достоинством сказал мужчина, заметив интерес. — Барон Стратавен.
Харелт мысленно усмехнулся: достоинство-достоинством, но вот своё отношение ко мне как к более знатному поспешил продемонстрировать сразу. «Дан Стратавен» не прозвучало.
— Дан Хекки, — а про себя добавил: «Ладно, будем считать, игру я принял». Вслух же продолжил чуть высокомерным и капризным тоном. — Господин барон, а вы не просветите меня, как знакомый со здешними нравами. Отец Кайлик сильно обидится, если мы аккуратно уйдём?
— Не думаю. А давайте я вас лучше познакомлю с хорошими девушками, которые не будут читать нотаций и строить далеко идущие планы, — подмигнул барон. После чего подхватил Харелта под руку и повёл в другой конец зала.
Утро парень встретил в постели одной из девиц, маясь жутким похмельем. Не утешало даже то, что соседка по кровати вечером тоже изрядно набралась и теперь изнывала от головной боли. Она-то особых настоев не пила, и пройдёт у неё всё куда быстрее и легче… Харелт перехватил недовольный взгляд, встал и начал одеваться. Плевать, если девушка обидится или примет его недовольство на свой счёт, ведь ночью она по пьяни оказалась не на высоте — и теперь завидовавшие с вечера подружки обязательно пройдутся по её самолюбию. Дай только им узнать, что кавалер сбежал, едва проснулся. А ему сейчас главное добраться к себе и рухнуть бревном желательно до полудня… Когда возле дома его встретил барон Стратавен, Харелт чуть не убил нежданного визитёра на месте.
Впрочем, барон оказался человеком тактичным, и состояние молодого человека оценил сразу. Потому лишь усмехнулся, помог подняться в комнату и ушёл. Вернувшись лишь вечером, чтобы утащить Харелта на новый приём. Но ни пить, ни новых девиц не предлагал — хватило намёка на то, что «вино и готовых запрыгнуть в постель неумелых дур можно найти сколько угодно и не покидая Турнейга».
Глупая череда праздников длилась полторы недели, за которые барон незаметно старался набиться к молодому оболтусу в друзья, а Харелт изо всех сил изображал простофилю с огромным самомнением. Наконец рыбка клюнула: возвращаясь с очередного бала, который по случаю приезда сына столь значимой особы, как личный вассал одного из лордов, давал богатейший в городе купец, барон аккуратно подвёл разговор к литературе, причём литературе пикантного содержания. Харелт внутри напрягся, хотя внешне постарался выглядеть по-прежнему беззаботным: вот оно! Не зря вчера его вещи обыскали. Причём сделали всё настолько аккуратно, что если бы не практика помощником следователя, он бы ничего не заметил. Значит, в вещах нашли сочинения Гаврана, хоть и запрещённые, но всё равно среди золотой молодёжи популярные. А кроме описания оргий с подростками, формально из-за которых цензорский комитет канцлерского совета и согласился с пожеланием Синода запретить творчество Гаврана, изрядная часть книги была посвящена ведьмам и всем прочим, хлебнувшим тёмного искусства — и потому прославившихся как отменные любовницы.