– Значит, вам пора домой, – предположила я. – Дед небось с ума сходит.
– Мы живые уже никак не дойдем, – покачал головой обстоятельный малыш. – Там совсем–совсем нет воды, зато есть Хаттрами и много злых огненных стражей, слуг Карна. Дэгэ теперь шибко сильная, но этого не хватит. Без малого сто семьдесят ваших верст злой сухой пустыни, всегда день прячься, ночью ноги ломай в камнях. И вдруг надо станет бежать от окаянных? Совсем трудно! Но пока я считаю длину дороги только от злого пламени земли, да еще по прямой.
– Я провожу.
– Зачем? – он удивленно вскинул голову. – Нет, нельзя! Не поведу я, наша долина – очень важная тайна.
– Я и так знаю, где она, – рассмеялась я. – Только тот, кто мне рассказывал, помнит её зеленой и живой.
Зимир, единственный из всех на корабле, ничего не знал о морской собаке, а значит, и о том, кто я. Он все ночи спал в стойле кобылы, качку вообще переносил плохо и на палубу не выходил со дня погрузки. А, поскольку рейс решением капитана прошел без приключений, рассказать ему не смогли. Значит, потеря командой памяти действует, – подумала я.
– Как зеленой? – дернул меня за рукав малыш, не дождавшись продолжения.
– Ну, он необычный человек, живет очень давно. Он мне рассказывал про Гриддэ, описывал ваши породные линии лошадей – золотых, ханти, гюлиш. Говорил про озеро Дис.
– Ханти больше нет, а синее водяное озеро высохло. То есть лучших коней почти совсем нет, – виновато поправился он, глянув на Борза. – Кроме твоего достойного Борзэ, вовсе их убили злые огненные слуги Карна, наверное. Они всегда были самыми–самыми лучшими, их сразу забрали, первыми. Уцелело поначалу три жеребенка, они не вернулись с гор, слабенькие были, шибко маленькие.
– Я видела еще одного. Игреневый, любимец князя, – я хлопнула беспокойного Борза по шее. – Но не лучше тебя, конечно, ты бесподобный, ну знаешь же! Краса–авец, у–умница, только слишком кусачий иногда…
Борз затанцевал, требуя новых комплиментов. Ага, так мы никуда не доедем! Получил кончиком повода по боку, зло взвизгнул и впечатал в грунт задние копыта, поднимаясь на дыбы, Извернулся винтом, тут же вскидывая круп. Не вышло, я его уже достаточно изучила.
Замерев на мгновение, Борз недовольно глянул на по–прежнему занятое седло и взял с места в галоп. Пусть пробежится, вся дурь от застоя. Гир–дэгэ пристроилась рядом, деликатно отставая от восхитительного жеребца на полкорпуса – это любовь…
Рыжий смерч чуть успокоился лишь к утру, слегка притомившись скакать по камням подступившего с юга кряжа и, в гораздо большей степени, жалея менее выносливую даму. Дэгэ, конечно, не меня же.
За ночь мы удачно объехали призрак Кумата, где мое чутье не заметило окаянных. Трудное время у княжны, раз до сих пор не готова замена Теневому служителю. А может, она все еще не знает о судьбе своей засады на Артена? Зато князь в курсе, Лемар уже давно в столице. Вот черной княжне и новый повод для недовольства.
От Кумата рабский тракт забирал севернее, поскольку ров можно было пересечь лишь в одном месте, где рана земли достигала скал и смыкалась. Мы собирались принять южнее, как только позволит рельеф, хотя мой галчонок не раз повторял, что это бессмысленно. День после ночной скачки тянулся противно–вязкий, выворачивающий челюсть зевотой и склеивающий веки. Останавливаться близ тракта не хотелось, форма и рельеф долины не позволяли надежно спрятаться. Мы ехали, тревожно озираясь, задремывая в седлах и вздрагивая при очередном пробуждении. Наконец скалы справа отступили, давая возможность перевалить в соседнюю дикую лощину, плавно поднимающуюся к горному хребту, все дальше от опасной торной дороги. Лемар рассказывал, тут есть тропка, ею пользуются доверенные княжеские гонцы и разведчики. Он подробно описал ориентиры и даже отдал мне перстень–пропуск, обеспечивающий право прохода без объяснения обстоятельств.
Заметив первый из указанных знаков – скалу в форме орлиной головы, смотрящей на закат, я объявила привал. Зимир принял коней и занялся любимым делом – обсуждением моей бесчеловечности, грозящей трещиной драгоценного копыта, растяжением плеча или запалом, от которого Борз, по моим прикидкам, мог пострадать лишь на корабле, в результате затяжного – не менее чем двухмесячного – плавания, от сырости и отсутствия нагрузок. Стоит ли говорить, что свое мнение я оставила при себе? Нет, конечно же. И так понятно – Зимиру оно не интересно, Дэгэ во всем слушает маленького хозяина, а Борз, предатель, не спорит с красавицей–кобылицей…
Впрочем, мне этот конь дорог, а для Зимира рыжий – ожившая легенда двухсотлетней давности. Я представила себе будни бесподобного в Гриддэ: разномастные кобылы, бои с конкурентами, купания в песке, бараний жир на закуску, расшитая попона, экскурсии почитателей, победы в скачках… Друзей не бросают, но можно ли просить их выбирать одиночество и риск, когда на другой чаше весов – покой, счастье, продолжение рода, воздух родины… Может, там его место? Посмотрим.
Устроив ночлег пары лошадей лучшим образом, маленький конюх торопливо поужинал сам и улегся спать. Устал, скачка не шуточная. Мои глаза тоже слипались. Распустив сеть чутья и настроив её на предупреждение об опасности, я удалилась в сон.
По берегу моего озера бешеным вепрем курсировал Най. Опять траву вытоптал! Заметил, подошел, рявкнул, прожег бешеным белесым взглядом.
– Где тебя носит?
– Здравствуй, называется, – обиделась я, отодвигаясь. Умеет он людей пугать, что тут скажешь. Так и заикой недолго остаться. – В чем моя вина теперь?
– Я второй день, тьфу, ночь, брожу здесь призраком. Что случилось в море? Днем в пустыне и так паршиво, да еще и невесть где эта беспамятная помирает! Мир она слышит, а я тут сутки ору во весь голос – пользы чуть.
– Морская собака случилась, но все обошлось, – я действительно ощутила свою вину. – Извини, конечно. Не сказала. Да сядь уже, голова от тебя болит. Слышала я, слышала, но мы спешили отъехать от города и тракта, где могли быть окаянные и привала вчера в ночь не делали. А как ты узнал?
– Короткий ответ! Случилась, значит… Как узнал? Обычно, – он буркнул почти успокоено, потом снова завелся. – Можно подумать, я не снавь. Второго посвящения, кстати.
– Ты просто устал. Еще раз извини, виновата. Не злись.
– Да ну тебя! То я злюсь, то обижаюсь – что за глупости? Еще пожалей! И не устал я вовсе, – он разом выдохнул и погас. – Ладно. И жива, и не образумилась. Пойду, больше выяснять нечего.
– Наири, погоди, – я догнала его, усадила на уютный пригорок. – Какой ты упрямый, араг! Вобьешь себе в голову что–нибудь и становишься невозможно несгибаем и непрошибаем. Даже для здравого смысла. Это опасно.
– Не умничай.
– Вот прошлый раз: и знал, что я тебе не враг, а все равно чудом не убил ведь! – Он дернул меня за локоть, впиваясь в руку так, что кости, кажется, хрустнули. – У–у, отпусти, железный человек.
– Ты знаешь? – он с трудом разжал пальцы. Опустил голову на руки, потом резко вскинулся, заговорил совершенно другим тоном, в котором на фоне удивления читалось несказанное веселое облегчение. – Вот дела… мучился, не представлял, как сказать. Очень трудно носить такую вину, я совершенно извелся. Выходит – напрасно?
– Не убил напрасно?
– Может, и так, – буркнул он. – Интересно небось, скольких до тебя туда спровадил? Признайся, сильно обо мне мнение поменяла, как додумалась?
– У меня не так много иллюзий, как ты считаешь. Полагаю, использовать хозяйку ради получения пищи или убаюкивания бдительности ты мог, не задумываясь. И опыт соответствующий имел. Мнение… На тебя возле этих гнусных «радостей» разок глянуть – и готово мнение. Сам говорил: «буду псом верным до конца дней», – я усмехнулась, он согласно кивнул. – До конца моих дней, ведь так? Клятва без обмана, но насквозь фальшивая.
– Да.
– Дотянулся бы до кинжала…
– Да.
– Опять за старое?
– Да, – он поднял голову, светлые глаза смеялись. – Я очень рад, что не дотянулся. И что ты меня понимаешь. И что не держишь зла.
– Вот и ты не сердись. Как степь?
– Паршиво, – ссутулился разом, устало стер с лица пыль, словно снова очутился там, в полуденном загорном безводье. – Иногда не проходим и по тридцать верст в день. Трещины, ямы, жара, смерчи. Вчера влипли в дымное облако, земля внутри выгорает, бывшее болото. Местами корка висит – на вид прочна, а внутри пропасть. Кони еле живы.
– Далеко еще?
– Пару дней, думаю, промучаемся. Плохо, если больше. Воды почти не осталось.
– Ты уж постарайся не заставлять меня так вот метаться по твоей пустыне, ладно? И будь повнимательнее, мир тебе шепчет, не отмахивайся.
– Тебя саму доброжелатели не раздражают?
– Сильно.
– Так какого хрена, как ты любишь говорить?
– Переживаю, – виновато развела я руками. – Ты уж поаккуратнее.
Он кивнул и молча ушел. Я вздохнула и села, надувшись. Пойди пойми – то не скажи, этого не скрой. Не я же его убить пыталась, а сижу опять кругом виноватая. Между прочим, зря он думает, что я его понимаю. Мне очень интересно, убил бы он меня или пощадил, зайди все дальше. Может, я сама его только что чуть не прибила. Прежних хозяек небось обихаживал не с такой кислой рожей. Что я, уродина какая? А на лице было написано крупными буквами, как далеко от моей спины ему хотелось оказаться той ночью.
Нахал! Вдвойне, поскольку умеет быть замечательно милым.
Я пристроилась подремать и снова вскочила. То он одергивает – не лезь с советами, то чует невесть откуда, то злится на каждое слово. Траву мою до пыли вытоптал! У озера покоя не видать, это понятно. Пришлось идти к вишням, устраивать весну и тихо любоваться цветением. Помогло.
Утро началось с очередной порции визгливых и цветастых стонов Зимира. Страшно нудный мальчишка, невыносимо. Полагаю, надо быть лошадью хороших кровей, чтобы поладить с ним. А я не лошадь – я подлая мучительница бесподобного Борзэ… ага, еще и не способная оценить своего безмерного счастья каждодневного общения с рыжим.