Если правящие круги Антанты смогли сбить накал социальных конфликтов и удержать свои страны в рамках эволюционного развития, то Центр и Восток европейского континента к моменту окончания боевых действий на фронтах Первой мировой войны были охвачены революционным брожением. Сложное переплетение социальных и национальных конфликтов далеко не везде вылилось в открытую гражданскую войну. Однако практически ни в одном из государств этого региона не было и намека на возвращение «гражданского мира».
В движение пришла и мировая периферия. Колониальные и зависимые страны рассчитывали на благодарность победителей не меньше, чем население метрополий. Лидеры национально–освободительного движения предлагали собственные варианты развития своих стран, несовместимые с произволом колониальной администрации и выкачиванием их природных богатств.
Принципиальное значение для дальнейшей судьбы европейских стран имели и социально–психологические последствия войны. Формирование массовых армий вело к вынужденному соприкосновению сословий и социальных слоев, которые до тех пор имели весьма приблизительное представление друг о друге. Офицерам из аристократических семей и крестьянам, одетым в солдатские шинели, приходилось жить в одном блиндаже. Возвращаясь к мирной жизни, и те, и другие испытывали дискомфорт, тоску по боевому товариществу.
События 1914-1918 гг. изменили человеческий взгляд на мир и стереотипы социального поведения. Беспрекословное подчинение любому приказу стало привычкой, и люди, вернувшиеся с войны, чувствовали себя достаточно неуютно в условиях «излишней свободы». Трудности послевоенной реконструкции накладывались на повсеместное разочарование итогами войны, которые явно не стоили такого количества загубленных жизней. Массы впавших в отчаяние людей ждали ярких вождей, чтобы с их помощью наполнить свою жизнь новым смыслом.
Искалеченное мировоззрение фронтовиков видело мир в черно–белом цвете, отдавало приоритет радикальным методам решения политических проблем. Усталость от военных лишений влекла людей в заманчивые сети радикальных идеологий. Их пророки обещали построить «дивный новый мир» быстрее и лучше нерешительных либералов. Последние начали бояться прогресса, который они еще совсем недавно воспевали. Массовое сознание идеализировало довоенное прошлое, не осознавая в полной мере, что возврат к нему невозможен.
Это стало благодатной почвой для формирования антидемократических движений с праворадикальной идеологией, воспевавших достоинства собственной нации и даже расы, противопоставлявшей их остальному, якобы «испорченному» миру. Парламентской рутине и мягкотелости либералов они противопоставляли военную дисциплину и беспрекословное подчинение воле вождя. Их боевые отряды копировали регулярные армии и уличным террором наводили ужас на политических противников.
Авторитарные режимы, приходившие на смену демократическому правлению в европейских странах на протяжении 1920‑х годов, зачастую складывались как результат победы одной из партий гражданской войны. Таков был режим адмирала Хорти в Венгрии (1920-1944), обрушивший репрессии на коммунистов после падения Советской республики в этой стране. К авторитаризму вел и паралич власти, выраставший из равновесия противоборствующих партий в условиях социальной нестабильности. Такая ситуация сложилась в Испании, в которой установилась военная диктатура генерала Примо де Ривера (1923).
Авторитарное правление отличал поиск некоей общенациональной идеологии, способной сплотить общество перед лицом внешней угрозы и преодолеть внутриполитические конфликты. Тот или иной лидер выступал в роли «отца нации», выразителя ее воли и надпартийного арбитра. В то же время он не посягал на традиционные мировоззренческие институты вроде католической церкви. Диктатуры, особенно выросшие из гражданских войн, проводили реформы в интересах социальных низов (прежде всего аграрные), однако не были заинтересованы в политической мобилизации народных масс.
Непостижимые ужасы военных лет поставили под сомнение рациональную организацию мира, в немалой степени дискредитировав научный подход к анализу природных и общественных явлений. В ходе послевоенных социально–политических потрясений мысли и выводы ученых уступили свое место озарению, харизме, ораторскому популизму. Сбылись предупреждения Фридриха Ницше о том, что достижения современной науки могут стать инструментами разрушения человеческой цивилизации. Нишу религиозной веры все увереннее заполняла вера политическая. «Бог умер», утверждал немецкий философ, однако на вакантное место нашлось немало претендентов.
Главным, что объединяло многочисленные идеологии межвоенной эпохи, был взгляд на современность как на кризис, «прохождение через смерть» (Н. А. Бердяев). В худшем случае это был окончательный «закат Европы», в лучшем — рождение в муках принципиально новой цивилизации, основные характеристики которой не смогли предвидеть лучшие умы XIX в. Не было недостатка и в рецептах помощи «новому миру» — как правило, они сводились к тотальному разрушению старого. Этот процесс принимал самые различные формы — от революционного насилия левых радикалов до политического терроризма одиночек, от авангардистских экспериментов в искусстве до бытового декаданса.
Война 1914-1918 гг. дала толчок к пониманию единства и целостности мира, и в то же время нанесла удар по европоцентризму и вере в необратимость прогресса. Она поставила крест на «эре благоразумия», которой представлялась просвещенной интеллигенции западных стран довоенная эпоха. Досталось и победителям, и побежденным. Рывок Германии к мировому господству был остановлен, однако и Великобритания лишилась ведущей роли в международных делах. Уникальность Европы оказалась мифом, она попала в финансовую зависимость от США, ее колониальные владения почувствовали на себе первый натиск национально–освободительного движения.
Своими варварскими методами война ускорила становление индустриального общества в странах, которые еще не покинули аграрной стадии развития. Она выступала в роли смотра достижений технической и предпринимательской мысли, ставя отстающие нации перед задачей «догнать и перегнать» передовые державы. Советская Россия и капиталистическая Америка предлагали полярные примеры ее решения. Однако реальный вектор модернизации складывался из перипетий партийно–политической борьбы в национальных масштабах.
Несмотря на потрясения периода Первой мировой войны и утрату доминирования сразу по нескольким экономическим позициям, Британская империя сохраняла в Европе и мире ведущее положение, а победа в войне была воспринята как знаковый символ приоритета английских национальных ценностей и консервативно–либеральных идей, торжество парламентских устоев, пусть даже и в облике конституционной монархии, над любыми разновидностями деспотизма. Инстинктивным результатом было обращение правящей элиты к казавшейся блистательной довоенной «викторианской эпохе» в поисках стимулов для сплочения нации и преодоления вызовов времени.
Однако накопившиеся проблемы были слишком серьезными, чтобы избежать таким образом качественной системной трансформации общественно–политических и экономических основ Британской империи. Разрыв связей между поколениями, между безвозвратным довоенным прошлым, пережившим военную трагедию настоящим и сомнительным будущим ощущался чрезвычайно остро, несмотря на эйфорию победы. Атомизация общества как следствие либерально–индивидуалистической трактовки понятия свободы личности достигла своего апогея и пришла в неразрешимое противоречие с начавшимся «веком масс», осознанием ими своих гражданских прав и коллективной роли в историческом развитии. Восстановление либеральных ценностей как итог победы в войне должно было произойти в новых социально–политических реалиях и доказать свою жизнеспособность и приспособляемость к переменам.
Идеология компромисса и демократизации самой либеральной идеи стала краеугольным камнем послевоенной внутренней политики Великобритании, что не спасало от социальных конфликтов, но давало надежду на постепенную интеграцию общества и защиту от революционных потрясений. И в действительности, и иллюзорно в политику возвращалась публичность, отличительной чертой становился профессионализм в противовес любой военной чрезвычайщине, а расширение электората вынудило верхи политической элиты всерьез задуматься о привлечении масс и опоре на них, что подразумевало исполнение хотя бы некоторых назревших требований народа, отложенных во время войны.
Камертоном перемен среди политических сил Великобритании выступили лейбористы. Еще в июне 1918 г. они вышли из «национальной коалиции», в конце 1918 г. включили в свою новую программу требование национализации некоторых важнейших отраслей экономики, а в новый устав — положение о введении индивидуального членства в партии. Казалось бы, все это вкупе с общим движением послевоенной ситуации влево, фактором влияния событий в Советской России на массы могло бы обеспечить лейбористам успех на первых послевоенных выборах в парламент. Но наличие колебаний в руководстве партии, неуверенность в своих силах, а также явный кредит доверия общества премьеру Д. Ллойд Джорджу, не только уже обозначившему вектор реформ, но активно использовавшему победно–патриотический настрой («Сделаем Англию страной, достойной своих героев»), — все это обеспечило победу консервативно–либеральной коалиции на «выборах хаки» в декабре 1918 г. Показательно, что все политические силы шли на эти выборы под лозунгом «реконструкции». Но если манифест лейбористов «Труд и новый социальный порядок» выдвигал в ее рамках программу широких социально–политических реформ («демократический контроль» над производством, обязательный минимум заработной платы по всей стране, реформа налогового законодательства в сторону увеличения налога на богатых, активизация государства в борьбе с безработицей и т. п.), то консервативно–либеральная коалиция ограничилась эксплуатацией послевоенного эмоционального настроя, обещав лишь трудоустройство демобилизованным солдатам, обязательное школьное образование до 14 лет и бесплатную начальную школу, содействие государства в решении жилищных проблем граждан. Однако этого вкупе с торжеством победителя («За все заплатят немцы!») оказалось достаточно, чтобы обеспечить правительственным силам серьезный перевес: 484 места из 707 в палате общин. Ллойд Джордж остался премьером, но многие ключевые посты в правительстве заняли консерваторы, их лидер Э. Бонар Лоу стал лордом–хранителем печати, а Дж. Н. Керзон — министром иностранных дел. Примкнувший к либералам У. Черчилль получил пост военного министра.