то быстро развеяло радужные представления берлинских экспертов о «советском пироге», который предполагалось грамотно «завоевать», «разделить», а потом «употребить». Уничтожением имущества, которое невозможно было эвакуировать, занимались в основном истребительные батальоны. В июле 1941 г. в 1755 батальонах числилось 328 тыс. бойцов.
Другой фактор, которому, как и на Западе, придавали принципиальное значение, — это разжигание ненависти к противнику. С первых дней войны в Москву посыпались жалобы на «мягкотелость» красноармейцев. Некоторые из них никак не могли взять в толк, почему немецкие пролетарии воюют против классовых собратьев. Пришлось принимать срочные меры для соответствующей антифашистской и антинемецкой агитации. На это были брошены лучшие силы творческой интеллигенции. Своего пика эта пропаганда достигла летом 1942 г. после череды военных неудач. Наибольшую известность получила статья писателя И. Г. Эренбурга «Убей!», опубликованная 24 июля 1942 г. в газете «Красная звезда».
Разжигание ненависти советской пропагандой часто увязывается с поведением красноармейцев в Германии в 1945 г. Это стало традиционным сюжетом в западной историографии, где даже подсчитано общее количество изнасилованных немок — около 2 млн. Несмотря на ангажированность, тема все еще мало изучена и плохо обеспечена источниками. Необходимо перенести дискуссию из эмоциональной в академическую плоскость. Что происходило в армиях союзников на территории оккупированной Германии? Как регулировались взаимоотношения с гражданским населением, какие меры предпринимались для противодействия насилию, мародерству и вообще любому произволу? Для ответа на эти вопросы требуется сводная статистика советских военных трибуналов, которая еще не рассекречена. Поэтому в настоящее время можно утверждать только очевидное — командованию всех союзнических войск приходилось наводить порядок, в том числе и с помощью судов. Несмотря на высказывания отдельных пропагандистов и высших офицеров, насилие в отношении гражданского населения Германии после завершения военных действий не являлось частью государственной политики и не санкционировалось верховным командованием.
Постоянно присутствовавший в сталинском режиме насильственный подтекст в годы войны никуда не исчез. Наоборот, произошло дальнейшее ужесточение трудового законодательства, упрощалось уголовное и политическое преследование. 26 декабря 1941 г. был издан указ Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности рабочих и служащих предприятий военной промышленности за самовольный уход с предприятий», по которому самовольный уход приравнивался к дезертирству из армии. С мая 1942 г. стали направлять на производство подростков с 14 лет, установив для них 6-часовой рабочий день. Введение военного положения в ряде регионов страны позволяло в корне пресекать любую критику или недовольство, что, разумеется, создавало и поле для произвола. Язык угроз, требование и исполнение быстрых наказаний (расстрел на месте), соблазн объяснить любые трудности наличием «трусов и паникеров» — все это, даже если и позволяло решать какие-то сиюминутные задачи, не способствовало консолидации страны в целом. Демонстративная жестокость по отношению к своим не могла заставить народ и армию сражаться лучше. В этом смысле показательны сталинские приказы № 270 (август 1941 г.) и № 227 (июль 1942 г.), тексты которых Верховный главнокомандующий подготовил лично. Первый приказ огульно обвинял ряд генералов в трусости и измене и санкционировал преследование родственников офицеров, попавших в плен. На самом деле никакого предательства не было. После смерти Сталина всех генералов и их родственников реабилитировали. Другой приказ, более известный по краткому призыву «Ни шагу назад!», фактически обвинял армию в неустойчивости, пораженчестве и желании «утекать на восток». Дабы пресечь «отступательные настроения», И.В. Сталин требовал учиться у фашистов и разрешил создание штрафных рот и заградительных отрядов. Однако до настоящего времени нет убедительных данных о какой-либо неустойчивости, не говоря уже о панике в Красной Армии летом 1942 г. Ничто не подтверждает и слов Сталина о существовании «пропаганды», что «мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток». Красная Армия воевала так, как ей командовали. Тяжелая ситуация на фронтах летом 1942 г. сложилась не из-за мифических «паникеров», а из-за ошибочных действий Ставки и лично И.В. Сталина. Нет серьезных исследований и об эффективности штрафных подразделений.
Другим примером радикализации войны стала практика выселений (депортаций) отдельных народов в отдаленные районы Советского Союза. Хотя в каждом конкретном случае власти оправдывали свои акции соображениями безопасности или коллективной ответственности за сотрудничество с врагом, это шло в разрез с Конституцией и нормами советского права. Принудительные переселения обостряли социальные отношения, резко увеличивали смертность, а в перспективе становились «миной» замедленного действия в послевоенных межнациональных отношениях. Этой проблемой в дальнейшем пришлось заниматься всем руководителям советского государства. Всего за годы войны депортациям подверглись граждане 61 национальности, включая русских. К моменту окончания Второй мировой войны в восточных регионах СССР насчитывалось на спецпоселении 2 230 500 человек.
В свое время Б. Муссолини собирался написать книгу под названием «Год 2000». В ней он хотел рассказать про «новый мир» на рубеже тысячелетий, который должны были бы поделить между собой Германия, Италия, Япония и Советский Союз. С величием Франции и Англии предполагалось покончить навсегда, а США отводилась аморфная роль региональной заокеанской державы. Большевистская Россия у одного из идеологов фашизма не вызывала такого отторжения, как у нацистов. Италию он изображал тюремной пленницей Средиземного моря. Вырваться из него могла помочь только Германия. Соответственно «ось Рим-Берлин» есть главная предпосылка на пути к мировой гегемонии.
Однако напутствие А. Гитлера генералам вермахта накануне нападения на СССР — «Никаких иллюзий по поводу союзников!» — красноречиво отображает взаимоотношения между «братьями по оружию». В 1930-е годы, когда союз между Италией, Германией и Японией только складывался, многим казалось, что появляется страшная сила, способная если уж и не сокрушить мировой порядок, то полностью покончить с левыми движениями. Начав изучать государственные архивы этих стран, историки не без удивления обнаружили, что говорить о каком-то монолитном или скоординированном альянсе духовно близких партнеров нет никаких оснований.
22 мая 1939 г. в Берлине был подписан германо-итальянский договор о союзе и дружбе, вошедший в историю как «Стальной пакт». Прочный металлический подтекст сотрудничества, согласно пафосу преамбулы соглашения, обеспечивало «внутреннее родство мировоззрений» и «полное совпадение интересов». В отличие от «Антикоминтерновского пакта» 1936 г. между Японией и Германией[2], «Стальной пакт» включал статью о немедленном выступлении на стороне союзника в случае войны «с одним или несколькими другими государствами». Немцы хотели сохранить этот пункт в тайне, закрепив его в секретном протоколе, но итальянцы настояли на публичности. Б. Муссолини демонстрировал миру, что у него есть весомая и безоговорочная поддержка Германии, поскольку договор носил взаимно обязывающий характер.
Судя по всему, верхушка нацистского руководства, очарованная внешней символикой и обманчивым динамизмом итальянского фашизма, а также ограниченными успехами в Африке и Испании против республиканского правительства, переоценивала военные возможности Рима. Это подтвердили первые же серьезные боевые действия в Средиземноморье. Оказалось, что без помощи вермахта и люфтваффе итальянцам очень сложно держать удар против равных соперников. Благодарный Б. Муссолини с готовностью поддержал «восточный поход» Гитлера, предоставив в его распоряжение в совокупности 9 дивизий (почти 300 тыс. солдат). Однако прилежные в усмирении населения и обеспечении тылов, итальянцы не завоевали симпатий германских патронов как фронтовые войска. В СССР они понесли тяжелые потери — 150 тыс. убитыми, пропавшими без вести и ранеными.
Смещение Б. Муссолини и попытку выхода Италии из войны в рейхе восприняли с яростью, как «предательство, больше и коварнее которого едва ли можно найти в истории». В ночь с 9 на 10 сентября 1943 г. немцы разоружили войска союзника, более 750 тыс. итальянцев оказались в плену. Эсесовцы, прошедшие кровавую школу террора в Советском Союзе, вымещали зло на беззащитных людях. Под предлогом борьбы с Сопротивлением и поиском партизан проводились показательные акции возмездия против целых деревень. События того периода до сих пор болезненно воспринимаются в современной Италии.
Экономическое сотрудничество между странами Оси не сложилось, а их торговые связи никогда не носили стратегического характера. Ни одна из сторон не собиралась делиться ни своими, ни захваченными ресурсами. В тех случаях, когда Германия неохотно уступала итальянским требованиям и поставляла уголь и сталь, то в ответ она требовала непропорционально больших поставок продовольствия. Морская блокада не позволяла Японии поддерживать сколь-либо значимые связи со своими европейскими союзниками. Лишь торговый договор, подписанный в марте 1944 г., позволил Токио получить ряд немецких технических патентов для военной промышленности, но реально воспользоваться ими они смогли уже только после капитуляции.
Впрочем, тесные политические отношения между Берлином и Токио тоже не складывались. Как часто в таких случаях бывает, идеологические противоречия и различие государственных интересов скрывали за фасадом патетичных деклараций и громкой пропаганды. К этому примешивались нешуточные расовые предубеждения. А. Гитлер не раз высказывался о неполноценности «желтых». Японские националисты, в свою очередь, не собирались признавать «белых» за равных партнеров. Разграничивать территориально свои амбиции обеим сторонам было очень непросто. Немцы неоднократно зондировали почву о возможном военном союзе против СССР и Запада. С января до августа 1939 г. японский кабинет министров рассматривал соответствующие предложения Берлина более 70 раз. В итоге никакого решения не приняли и стали склоняться к «политике свободных действий». Быструю переориентацию фюрера и заключение Советско-германского договора о ненападении в Токио приравняли к предательству. Оскорбленное японское правительство ушло в отставку и отозвало из Берлина своего посла.