В многонациональной Югославии, где после смерти харизматичного И. Броз Тито в мае 1980 г. центробежные тенденции еще более усилились, а центральная власть предельно ослабла, события развернулись по самому драматическому сценарию — на рубеже 1980 — 1990-х годов возникли вооруженные межэтнические конфликты (между сербами и хорватами, сербами и боснийскими мусульманами, сербами и албанцами Косова), принявшие крупные масштабы и получившие развитие в 1990-е годы, в посткоммунистическую и постсоветскую эпоху. Распад югославской федерации, растянувшийся на многие годы и по сути принадлежащий уже не истории, а современности, а потому находящийся за пределами нашего рассмотрения, оказался кровопролитным и драматичным. Волна коренных перемен не обошла стороной и Албанию, где к началу 1990-х годов пал изоляционистский коммунистический режим и были предприняты попытки реорганизовать политическую систему на основе плюрализма.
В отличие от Югославии, в Чехословакии распад федерации оказался бескровным, поставив точку в растянувшемся на несколько лет процессе, начало которому было положено 10-дневной «бархатной революцией» ноября 1989 г., завершившей 20-летнюю эпоху «нормализации». С началом перестройки в СССР даже самый беспристрастный наблюдатель не мог не заметить сходства многих идей, шедших из Москвы, с идеями раздавленного танками «социализма с человеческим лицом» образца 1968 г. Осознавали это и власти ЧССР, ставившие теперь любые преграды на пути советского проникновения и продолжавшие ориентироваться на доперестроечную модель социализма, все более решительно отвергавшуюся коммунистическими элитами соседних Венгрии и Польши. В Кремле и на Старой площади психологически понимали неготовность чехословацкой коммунистической элиты режима «нормализации» к переоценке событий недавнего прошлого, до некоторой степени сочувствовали ей и все же не собирались оказывать давления (это показал и визит М.С. Горбачева в Чехословакию в апреле 1987 г., разочаровавший чешское общественное мнение, ждавшее от советского лидера более решительных жестов в пользу перемен в Чехословакии). Но и оказывать чехословацкой элите содействие в сопротивлении новым вызовам в Кремле не собирались, тем более что хватало собственных внутренних проблем.
Жесткий режим «нормализации» блокировал перспективу любых системных реформ. Чистки начала 1970-х годов выхолостили в КПЧ все реформаторские силы. В отличие от ВСРП, где свои реформаторы 1968 г. типа Р. Ньерша были в начале 1970-х годов изгнаны только из Политбюро (и то не все), и даже в отличие от ПОРП, в КПЧ вплоть до осени 1989 г. не было условий для возникновения серьезного реформаторского течения. Даже в 1988-1989 гг. прогорбачевски настроенный премьер-министр Л. Адамец со своим окружением не мог поколебать монополии консерваторов в партийном руководстве. Оппозиция могла формироваться в Чехословакии только на внепартийной и, как правило, антипартийной основе, а импульсы к преобразованиям не могли исходить, как это было в 1968 г., сверху, они зарождались только снизу.
С разгромом после 1968 г. реформ-коммунистических течений возник вакуум, который начали заполнять интеллектуалы, не входившие в КПЧ и все радикальнее порывавшие с марксистскими традициями. Идеи «социализма с человеческим лицом», утратив свою притягательность для большинства политически активных граждан, все более оттеснялись на глубокую периферию протестного движения. Любой шаг к отходу от существующей модели был идейно ориентирован на возвращение к ситуации не до 21 августа 1968 г., а до установления коммунистического режима в феврале 1948 г. Даже экс-коммунисты, ветераны 1968 г., вдохновляемые памятью о Пражской весне и политически инспирируемые перестройкой в СССР, ощущали подвижку в общественных настроениях и шли в своих программных установках гораздо дальше, чем это можно было себе представить 20 лет назад (проекты пересмотра конституции, отделения партии от государства, ликвидации монополии КПЧ на власть).
Предпринятые с осени 1987 г. попытки объединения разнородных течений в едином оппозиционном движении были безуспешными. Сказывались и недоверие общества к легко капитулировавшим реформ-коммунистам 1968 г., и узость базы интеллигентского диссидентского движения, и чрезмерный радикализм студенческих вожаков, не видевших в нелегитимной власти партнера для диалога, а склонных только к беспощадной борьбе с ней. Даже авторитетные инициаторы Хартии-77 во главе с В. Гавелом в условиях заметной интенсификации альтернативной политической мысли, политизации программ, возникновения новых гражданских инициатив и нелегальных оппозиционных структур зачастую выступали уже в роли не столько потенциального лидера движения, сколько в роли догоняющего. Осенью 1989 г. в условиях глубокого кризиса режима большинство лидеров и аппаратчиков КПЧ по-прежнему твердо и бескомпромиссно придерживались линии на эскалацию конфронтации с растущей оппозицией и делиться властью, даже с потенциальными союзниками, склонными к реформам социализма в духе 1968 г., явно не хотели. Барьеры между властью и безвластными в Чехословакии оказались слишком высокими для налаживания диалога. На политическую сцену вышла улица, прежде всего студенты, ведомые молодыми интеллектуалами. Под их давлением режим, утративший контроль над силовыми структурами, бескровно пал в считанные дни. Паралич власти создал политический вакуум, заполненный с конца 1989 г. новой конфигурацией сил, выросшей из разнородных оппозиционных идейно-политических движений последних лет эпохи «нормализации». На первый план вышел вопрос о согласовании интересов чешского и словацкого обществ, его разрешение привело к мирному «разводу» двух государств в 1993 г. при сохранении тесных партнерских отношений национальных элит.
Мы добиваемся от своих властей одного: мы хотим, чтобы они руководствовались тем, что ими декларируется, мы хотим, чтобы они выполняли обязательства, которые они добровольно взяли на себя, поставив свои подписи под международными пактами о правах человека и Заключительным актом в Хельсинки.
Мы считаем права человека и гражданина и основные свободы не неким даром или уступкой органов власти, а естественным выражением человеческого достоинства, базовым атрибутом идентичности человека. Эти права равны для всех в одинаковой степени. Осознание и усвоение прав человека и гражданина и соответствующих обязанностей, готовность гражданина воплощать их в жизнь и активно отстаивать мы считаем главной характерной чертой правового государства, условием, но наряду с этим и следствием функционирования демократии в каком бы то ни было общественном строе.
Чехословацкое реформаторское движение 1968 г. явилось еще одной — после венгерской и польской 1956 г. — попыткой демократизировать систему, импортированную в нашу часть Европы из Советского Союза.
Пражская весна доказала, что демократизация остается политической волей наших народов, указав, что сотрудничеством различных сил можно добиться ненасильственных и цивилизационных преобразований. Вот почему вплоть до сегодняшнего дня для нашего общества, стремящегося к демократии, она по-прежнему остается источником вдохновения и надеждой.
Приход к власти М.С. Горбачева и его команды застал Румынию в состоянии глубокого экономического кризиса. В свое время, в августе 1968 г., чехословацкие события стали для румынского лидера Н. Чаушеску хорошим поводом продемонстрировать как Западу, так и собственному общественному мнению независимость от Москвы. Тактика имела временный успех: благодаря осуждению акции ОВД он заработал немалый политический капитал как во внутриполитическом (укрепив режим своей личной власти), так и во внешнеполитическом плане (так, в августе 1969 г. Бухарест посетил совсем недавно приступивший к своим обязанностям президент США Р. Никсон). Впоследствии этот капитал был полностью растрачен. Постепенное ужесточение внутренней политики Румынии, усиление культа личности, растущая неплатежеспособность по полученным кредитам, жесткие преследования оппозиционно настроенной интеллигенции (вопреки подписанной, в том числе и Румынией, Хельсинкской декларации) — все это нанесло в 1970-е годы сильный урон репутации Н. Чаушеску.
На первую половину 1970-х годов в Румынии пришелся некоторый экономический подъем, не решивший, впрочем, задач модернизации производства. В дальнейшем на румынской экономике крайне негативно сказались всемирный нефтяной кризис, вызванный арабо-израильской войной 1973 г. и революцией 1979 г. в Иране, — событиями, сильно повлиявшими на состояние нефтяного рынка (до четверти доходов в госбюджет приносил экспорт продукции традиционно развитой в Румынии нефтехимической промышленности, а потому зависимость румынской экономики от конъюнктуры цен на нефть была очень велика). Экономические трудности усилили заинтересованность в поставках нефти из СССР и — шире — в активизации сотрудничества в рамках СЭВ, что приглушало стремление румынской элиты демонстрировать особый внешнеполитический курс (тем более на фоне польских событий 1980-1981 гг., вызвавших крайнюю обеспокоенность Чаушеску и его окружения). По мере дальнейшего ухудшения экономического положения (в октябре 1981 г. некоторые продукты и предметы первой необходимости стали распространяться по карточкам) Чаушеску в интересах выживания своего режима должен был все сильнее разыгрывать националистическую карту. Взятый курс на сокращение любой ценой внешнего долга был призван возыметь пропагандистский эффект, внушить населению уверенность в жизнеспособности румынской модели социализма, оптимальности избранного пути, а иностранных партнеров убедить в надежности внешнеторговых соглашений с Румынией. Были введены строгие меры по экономии электроэнергии, налажен контроль за потреблением, принято решение отказаться от финансирования ряда жизненно важных проектов, сократить социальные программы. Вместе с тем пустели полки магазинов, людям приходилось туже затягивать пояса, но делать это на фоне строительной гигантомании, приобретшей по