– …ре… себя…
– Сириус!
Голос в динамике окончательно замолк. За ним стихло и шипение. Это означало, что мой компьютер больше не пытался связаться с центром управления крыльями. Потому что технически это стало невозможным.
Потому что Четвертая теперь слишком высоко.
Внезапно Лиам выругался и швырнул свой пистолет куда подальше. Я судорожно схватилась за кобуру, отцепила ее дрожащими руками и тоже отбросила на пару метров. Две короткие вспышки – наши табельные энергетические пистолеты с интервалом в долю секунды испепелились.
Именно об этом пытался предупредить Сириус в последние секунды связи.
Превентивный механизм; ящеры не должны знать наших технологий, поэтому оружие и прочие спецприспособления вроде зондов и сканеров, оставшиеся на Земле, самоуничтожаются, когда станция отбывает.
Слишком высоко.
Я тупо смотрела на небо, не находя в себе сил смотреть на что-то еще.
Три мертвых маргинала лежали у старых руин, их кровь впитывалась в траву.
Время двигалось дальше. Земля вращалась вокруг своей оси и вокруг Солнца вместе с другими планетами. Станции перемещались по своим засекреченным маршрутам.
А что теперь делать мне?
В поисках ответа на этот вопрос я подняла глаза на стоявшего поодаль Лиама. Перехватив мой взгляд, он только усмехнулся.
– Добро пожаловать на Землю, принцесса, – процедил он, почему-то улыбаясь. Он сошел с ума?
Мир сошел с ума.
Я пошатнулась и сделала несколько нетвердых шагов в сторону топи. Пытаясь совладать с накатывающими волнами тошноты, принялась вдыхать и выдыхать на счет. Это всегда помогало, поможет и теперь.
Дышать было тяжело – может, из-за того, что я все еще паниковала, а может, потому что воздух на Земле все-таки отличался от того, к которому привыкли мои легкие.
Адаптируешься.
Мне потребовалось пятьдесят шагов, чтобы выйти к белой топи. За пятьдесят шагов я почти пришла в норму. По крайней мере, мне казалось, что это норма. Насколько уместно само понятие нормы в ситуации вроде моей.
В голове творился какой-то хаос.
У самой кромки топи я опустилась на какой-то камень, поросший мхом и согретый солнцем. С этого дня я, наверное, буду видеть солнце гораздо чаще…
На обманчиво зыбкой поверхности белой топи чернел провал, формой отдаленно напоминающий кота. Мне кажется, увидев его, я мстительно улыбнулась. Впрочем, я не могла сказать наверняка, потому что все чувства, которые когда-либо мною владели, в те минуты притупились, практически стерлись, представляя собой что-то невесомое, абстрактное, далекое от реальности.
Мне казалось, это произошло уже давно. Гибель мамы, постепенное отдаление отца, потеря Касса… Казалось, хуже быть уже не может. Но я заблуждалась.
Мой мир по-настоящему разрушился только теперь.
Ему вполне хорошо сиделось на этой станции.
Отец когда-то говорил, что жизнь обычно не топчется на месте, позволяя тебе одуматься и тихонько свинтить в безопасное место, а сразу, без прелюдии, идет под откос.
Лиам больше не имел оснований подвергать эти слова сомнению. С ним подобное происходило уже не впервые. Вот он старший сын охотника в небольшом поселении среди неприступных джунглей, а вот его дом – выжженное лазерами пепелище, родители мертвы, а младшие сестры выкрадены ирриданцами в качестве рабынь для одного из анклавов.
Когда рейнджеры Одиннадцатой нашли Лиама на краю этого пепелища, он был практически трупом. Его правая нога была сильно обожжена, левая рука – от локтя до кончиков пальцев – практически полностью раздроблена; несколько ребер сломались под весом приваливших его балок и проткнули какие-то органы, вызвав внутреннее кровотечение. Лиам умирал, и в каком-то горячечном бреду, лежа в собственной крови, погребенный под обломками, – он осознал, что это происходит, со всей пугающей ясностью и почти смирился. Но ему не позволили пройти этот путь до конца: люди в серебристых панцирях погрузили его в летающий лифт и забрали с несчастной Земли наверх.
На станции его, конечно же, подлатали. Даже руку, которую, казалось, проще было бы отрезать. Синтетические кости и ткани заменили недостающие органические, и рука в итоге функционировала даже лучше, чем потерянная.
Лиам провел в палате, куда его поместили, целый месяц. Персоналу было явно запрещено смотреть ему в глаза и разговаривать; после нескольких безуспешных попыток разузнать хоть что-то Лиам смирился.
Его кормили – и еда эта, хоть и без кусочка мяса, была вкуснее всего, что они с семьей годами пытались вырастить на отравленной Земле. Его пичкали лекарствами – и с каждым днем физическое состояние улучшалось; и там, где на восстановление требовались бы месяцы, лекарства управлялись за недели. Ему позволяли спать, сколько хотелось, – и спал он более десяти часов в сутки.
В таком режиме было легче справиться с потерей семьи, дома, всей прежней жизни. Когда он окончательно пришел в себя, в нем почти не осталось места для горя. Осталось понимание, что тогда, под обломками, готовясь к смерти, он был с собой не до конца честным. Он хотел жить.
Несмотря ни на что, хотел.
Со временем из медблока Лиама перевели в какой-то исследовательский центр, где ему принялись экспериментально промывать мозги. Одиннадцатая, как он узнал позже, специализировалась на медицинских и психологических практиках. Это был первый запуск их спорного, много лет откладываемого эксперимента «Новое Начало», суть которого заключалась в постепенном введении людей с Земли в общество станций.
Углядев в этом шанс улучшить свою жизнь, Лиам сцепил зубы и старался приспособиться. В детстве сказки о летающих станциях и их счастливых обитателях, защищенных техникой от постоянной опасности со стороны ирриданцев, пленили умы его и его ныне мертвых друзей из поселения. И раз уж ему выпала возможность стать частью этого мира – пусть и посредством унизительных экспериментов и общению с докторами, видящими в нем куда меньше, чем человека, – он был готов.
Реальность имела прискорбно мало общего с детскими представлениями. Когда он был ребенком, жители станций представлялись ему любящими братьями для тех, кто остался на Земле. Просто по какой-то причине эти братья не могли забрать всех к себе, в комфорт и безопасность. На Одиннадцатой у Лиама раскрылись глаза.
Таких, как он, презирали. Таких, как он, называли маргиналами, избегали так же старательно, как ирриданцев (которых, к слову, на станциях называли исключительно ящерицами, словно это насмешливое прозвище могло сделать пришельцев менее реальными). С такими, как он, старались не связываться, потому что все, что маргиналы представляли, – полумертвый мир, и все, на что они, по мнению жителей станций, были способны, – выживать в этом полумертвом мире любой ценой. Конечно, в столь неблагоприятных условиях сложно держать себя в строгих этических рамках. Сложно остаться незапятнанным поступками, которые на цивилизованных станциях считаются недостойными звания человеческого существа.
К Лиаму относились как к первобытному человеку, который в своей жизни не видел ничего сложнее наскальной живописи. Но это было не так: его сожженное поселение располагалось на территории исследовательского центра с библиотекой, к тому же напичканного всякими, пусть и устаревшими, технологиями. Конечно, они не использовали никаких электроприборов в целях безопасности – ирриданцы умели отслеживать электроимпульсы на поверхности Земли и выходить таким образом на прячущихся от них по всему миру людей.
К счастью, он вовремя сообразил, что этим людям нужно просто потакать в их благородном стремлении привести в порядок запутавшийся разум маргинала. Он понимал, что должен улыбаться и послушно делать все что скажут, быть умнее их, быть «удачным экспериментом», – и ему это удавалось; удавалось водить за нос тех, кто полагал, что все оставшиеся на Земле и не попавшие под влияние ирриданцев (ящериц) являлись ментально неполноценными, агрессивными моральными уродами.
Лиам не был везунчиком. Его не приняли с распростертыми объятиями, никто не интересовался его личностью, и все, на что он мог рассчитывать поначалу, – презрение вперемешку с отстраненной жалостью. Но слово за словом, улыбка за улыбкой – и в нем заметили «поразительно быстрое улучшение психического состояния и легкую адаптивность к цивилизованному образу жизни». А затем во время очередного сеанса психоанализа Лиам неожиданно переспал со своей наблюдательницей – и его путь наверх, в данном случае, метафорически, оказался неизбежным.
Он предсказуемо стал самым адекватным из собранных с Земли подопытных «маргиналов» – и в награду за это через два года реабилитации его перевели на Четвертую, сделав частью ее общества. Он расслабился. Это было его следующей ошибкой.
Потому что на Четвертую его отправили с совершенно конкретной целью – чтобы в его жизни появился капитан Вильгельм Вэль. И она вновь отправилась под откос.
Капитанский мостик, куда Лиама привели в тот день, находился в самом сердце станции. Сопровождающий его парень из службы безопасности, Рим, оказался из того же жилого блока, куда временно подселили Лиама. По дороге Лиам узнал, что сестра Рима выскочила замуж за какого-то техника с Тридцать Первой, родила там двойню, что он изнывает от желания увидеть племянников, но из-за запутанного графика стыковок Четвертая с Тридцать Первой сойдутся еще нескоро, что Рим сам бы не против стать отцом, так как очень любит детей, но его девушка, с которой они вместе уже третий год, хочет сначала пожить для себя…
Лиам слушал вполуха, больше сосредотачиваясь на том, как дружелюбно и непринужденно ведет себя с ним, бывшим маргиналом, человек со станции.
Рим распрощался с ним у двери на мостик, пожелал удачи и ушел забирать свою девушку со смены в медблоке. Автоматическая дверь распахнулась, только Лиам приблизился к ней, впуская внутрь, в командный пункт. Он уже привык к таким дверям; смешно вспоминать, что первые несколько раз шарахался от них, как от больных ирриданской простудой.