Конфликт веры. Конфликт идеологий. Конфликт расы.
Под ногами Марко скользили, перемещаясь по лабиринтам нитевых маршрутов, сжатые голограммы. Наслаждающийся солнцем ирриданец не сразу заметил, что один из мигающих указателей плывет прямо перед ним, силясь обратить на себя внимание, – и уже достаточно долго.
«Вечно ты в облаках витаешь», – говорила мама и улыбалась; пигментный рисунок в районе подбородка Марко унаследовал от нее. Внутри потеплело от воспоминания, но мысль соскользнула в сторону. Потому что в реальной жизни, за пределами беззаботного детства, в облаках витал не он. И это тоже могло быть проблемой.
– Я здесь, – сказал ирриданец, опустив взгляд на бегущую впереди точку. Пульсирующий комочек света мгновенно отыскал образец его голоса в базе, и еще через долю секунды перед Марко уже стояла голограмма курьера – безликая, упрощенная до комбинации объемных геометрических фигур, могущая принадлежать как ирриданцу, так и человеку.
В Кинтау с момента основания не делали никаких различий, потому и в быту они были минимизированы.
– Синтар Марко, – ровно произнес синтезированный голос. – В вашем кабинете посетитель.
– Кто именно? – спросил ирриданец, когда цифровой андроид сделал паузу между репликами. Уточнение бы последовало и безо всяких вопросов, просто Марко всегда больше нравилось вести беседы в формате диалога – даже с голографическими помощниками.
– Неизвестный. В базе ваших гостей его нет. Мне вызвать охрану? – цифровой андроид учтиво замер, готовясь захватывать, расшифровывать и исполнять команды Синтара.
– Нет, спасибо. Я сейчас с ним встречусь. Можешь быть свободен.
Голограмма схлопнулась до крошечной точки под прозрачным слоем пола и побежала дальше по проводным нитям выполнять мелкие поручения персонала Центрального Улея и Синтаров, составляющих Директорию.
Марко дошел до площадки, которой заканчивался коридор, и шагнул оттуда в ближайшую стену. Тонкое волокно лантиса, более покладистого, пусть и не такого многофункционального собрата верты, расступилось по силуэту ирриданца и совершенно бесшумно сомкнулось за его спиной.
Личность неизвестного посетителя особой тайной не была.
Гостя не на шутку увлекла панорама Кинтау. Его руки упирались в прозрачную поверхность окна, и от обеих по ней расходились едва заметные круги. Город за окном порой представлял любопытное зрелище даже для тех, кто провел здесь всю жизнь.
Первым делом Марко отметил, что волосы за эти месяцы сильно отросли, – и через секунду убедился, что и привычка пропускать их через пальцы, проверяя длину, никуда не делась. Волосы были светлыми; ирриданец надолго запомнил, как Касс поднял на уши весь реабилитационный центр, требуя найти средство, способное перебить искусственный пигмент, раз уж сыворотки для выведения в Кинтау не нашлось.
– Никак к этому не привыкну, – пробормотал Касс, даже не поворачиваясь. Марко не по душе была его фамильярность, но быть ментором означало мириться со многими вещами, которые приходятся не по душе. – Транспорт – это вообще нечто. Так и не научился за три месяца нормально перемещаться в этих мультигравитационных поездах.
– Тебе всего-то и надо не игнорировать поручни, они очень помогают сориентироваться, когда перестраиваешься, – терпеливо сказал Марко. – Рад видеть, что ты потихоньку привыкаешь.
Вот теперь Касс обернулся – у него был бледный, немного болезненный вид. Тонкая полоска на его шее – «хватка порядка» – казалась почти незаметной, но забывать о ней не стоило ни на миг. Самому Кассу прежде всего.
«Хваткой порядка» называли почти невесомый ошейник из аккуратно запрограммированной верты, который новоприбывшим надевали, если те изъявляли желание погулять по городу до успешного завершения работы в реабилитационном центре. И если носитель начинал делать что-то незаконное, «хватка» его душила. До потери сознания или до потери жизни – в зависимости от того, насколько незаконным был поступок.
И Марко изо всех сил старался не волноваться за Касса.
– Психолог говорит, что скоро меня совсем починят… – сказал парень, неожиданно опираясь на прозрачную стену спиной – рябь по поверхности от контуров его фигуры стала заметнее. – Но мне кажется, мы теряем время. Я не жалею о совершенном. И все еще считаю, что покончить с Седьмой было хорошей идеей.
Не волноваться за Кассиуса Штайля было задачей не из легких.
– И что ты предлагаешь в связи с этими выводами? – осторожно спросил Марко, подходя ближе.
– Я хочу побывать в одной из ваших мнемокамер, – выпалил Касс, нахмурившись. – Это же идеальное решение.
– Мнемокамеры используются не для очистки совести через очистку памяти, – заметил Марко.
– Но ведь можно сделать исключение, так? Ты же здесь что-то решаешь, я знаю. Марко… Только стерев все лишнее, я смогу выйти из дверей реабилитационного центра другим человеком. Не буду помнить ничего о произошедшем…
– Она будет, – вырвалось у Марко.
Он тут же пожалел, что заговорил об этом первым. И… так. А колючая, понимающая улыбка Касса эффект только усугубила.
– Когда выйдет из комы? Ну, из вежливости она об этом не скажет поначалу, а там… кто знает. – Поверх улыбки Касс смотрел достаточно холодно. – Мнемокамера сэкономит время всем нам… Если бы не этот дурацкий ошейник, я попытался бы сам…
– Ты на испытательном сроке, – напомнил ирриданец. – И без этого ошейника тебя вообще не пустили бы за пределы центра.
Касс смотрел устало. Путь на станции для него был закрыт навсегда. В Кинтау же он преступником формально не считался – и это был единственный шанс для него еще раз попытаться устроить свою жизнь.
Марко не жалел его; количество погибших от действий Касса лишало всякого желания испытывать к нему жалость. Просто было в нем что-то… Борьба, внутренние противоречия, отрешенность. Вещи, хорошо знакомые Марко с тех пор, как он вошел в сознательный возраст. Слишком знакомые – и слишком болезненные, чтобы не вызывать совсем уж никаких чувств.
– Ты знаешь, – подал голос Касс после недолгой паузы, отходя от стекла, – я с детства слышал, что месть – блюдо, которое нужно подавать холодным. Но никто никогда не говорил, что ты постепенно, со временем, остываешь вместе с ней.
В его голосе Марко различил неподдельную горечь. Именно поэтому он промолчал, ожидая продолжения.
– В какой-то момент мне стало… не все равно, – продолжал Касс, – но не так уже и важно, чтобы Седьмая разделила участь Двадцать Третьей. В какой-то момент мне просто хотелось отказаться от всей этой маскировки и вернуться обратно. К Сионне. К своим обязанностям рейнджера. К тому, что у меня оставалось после того, как дом был уничтожен.
Касс насмешливо прищурился, безошибочно прочитывая немой вопрос на лице Марко.
– К сожалению, я пришел к этим мыслям слишком поздно. Импульсивные решения были приняты, ресурсы потрачены, а необходимые жертвы – принесены. Не говоря уже о том, что мне вряд ли позволили бы выйти из игры живым. Оставалось только плыть по течению. Заставлять ненависть во мне жить, распалять ее всеми доступными способами – потому что без нее все теряло смысл. Без нее я превращался… в то, что, в конце концов, увидела во мне Сионна. В массового убийцу, беспринципного и беспощадного.
Касс остановился, чтобы перевести дыхание, чтобы собраться с мыслями. И эта пауза отняла его показную веселость, его мнимую расслабленность, на считаные секунды обнажая истинный кошмар, в котором он пребывал.
– Понимаешь, Марко, мне совсем не жаль Седьмую. Никому, на самом деле, не жаль – все на станциях, уверен, просто вздохнули от облегчения, радуясь, что Ридус Лэр отправился в ад вместе со своими сподвижниками. Но самое неловкое в этой ситуации… – Касс вновь усмехнулся, чтобы вернуть себе браваду, но уголки губ предательски дрогнули. – Самое неловкое в этой ситуации то, что с каждым днем мне почему-то все сложнее жить со знанием, что именно я подарил им всем повод для этой радости.
Марко промолчал.
Касс смерил его долгим пустым взглядом, вероятно, ожидая чего-то, – но ирриданец не знал, что тут говорить. И, поняв, что дискуссии не последует, Касс презрительно фыркнул.
– Спасибо, что… что выслушал, наверное, – равнодушно бросил он, направляясь к выходу.
– Мне кажется, твоя реабилитация проходит как надо, – искренне сказал Марко вдогонку.
– Угу, – буркнул Касс, остановившись уже у самой залитой лантисом арки. – Марко? Если она проснется, передай ей…
Он задумался.
Решение созрело достаточно быстро.
– Нет, ничего.
Когда Касс ушел, фантомная пустота внутри Марко глухо заболела, напоминая о том, что теперь он слабее, чем раньше.
Сионна проснулась три дня назад.
Марко не сказал об этом Кассу… по разным причинам. Процесс выхода из комы должен происходить плавно, без сильных потрясений, что при текущем положении дел могло оказаться затруднительным. Поэтому же ирриданец сам ее пока не проведывал. Ей предстояло очень многое узнать – зачем же обрушивать все сразу?
Просто за те три месяца, что Сионна провела в жизнеобеспечивающей капсуле, многое изменилось безвозвратно.
Она сидела на кровати, недоуменно рассматривая свою правую руку. Через совсем новую синтетическую плоть просвечивали костные фаланги, так что любопытство девушки было вполне естественным.
– Я пытаюсь собрать мысли в кучу, – медленно произнесла Сионна и посмотрела на вошедшего Марко. Язык немного заплетался – она еще не привыкла к тому, чтобы говорить. – Но ни черта не получается. Кстати, мне понадобилось минуты две, чтобы поднять руку. Чувствительность… очень низкая.
– Это временно. И она не всегда будет полупрозрачной, – сказал ирриданец, подойдя ближе. – Как только кровообращение вернется в полную норму и ты начнешь хоть как-то использовать руку, она уплотнится. Твоя кожа очень сильно обгорела, решили тебе заменить заодно…
– Заодно? – Девушка прищурилась.
Ее вторая рука машинально коснулась медицинской рубашки там, где грудную клетку пересекал продолговатый выпуклый шрам. Марко видел его лишь однажды, пока Сионна была в капсуле. Тогда эта полоска была неровной, тошнотворно-красной; шлифовать ее лазером решили уже после, когда пациентка выйдет из комы. За месяцы, подумал ирриданец, шрам наверняка побелел и заметно зарубцевался.