— Полагаю, это все. Я никогда в жизни не говорил речей, и я их ненавижу.
Младший офицер Калдвэлл начал петь. Он начал, и мужчины подхватили песню, которая разнеслась по всем кораблю.
Я суровый, крутой небесный парень.
Я всегда готов, всегда в ударе.
Никогда я не цеплялся за судьбу.
Разве сдамся я теперь врагу?
Все умрут, когда решит судьба,
Я умру лишь раз, и жизнь борьба.
Я суровый и крутой небесный парень.
Смерти не боюсь, всегда в ударе.
Лоутон распрямил плечи. С таким экипажем ничто не могло остановить его! Ах, его силы росли. Безумие, исходящее от травы, его не пугает. Они были отважными ребятами, и ему будет весело отправиться с ними в ад, если потребуется.
Ожидание далось нелегко. Следующие полчаса напряженность постоянно возрастала; Лоутон отдавал приказы и видел, что все люди на своих постах.
— Спокойно, Джимми. Как бороться с безумием? Сосредоточиться на поставленной задаче. Продолжай работать, парень.
— Гарри, лебедку нужно подтянуть. Мы не можем допустить провала.
— Да, все будет внезапно. Нам придется запустить пропеллеры в тот момент, когда рухнет дно…
Он был с капитаном и Слэшавэем в диспетчерской, когда момент настал. Внезапно последовал тяжелый толчок, стол капитана начал двигаться по направлению к кварцевому порту, таща за собой Лоутона.
— О черт! — закричал Слэшавэй.
Палуба резко наклонилась; затем вернулась в исходное положение. Появился внезапный поток, холодный воздух пришел сквозь вентиляционные клапаны, когда тройные пропеллеры заработали.
Лоутон и капитан добрались до кварцевого порта одновременно. Они стояли плечом к плечу, глядя вниз на штормовую Атлантику.
Далеко под ними плыла на волнах волнистая масса растительности. Пока она поднималась и падала в убывающем солнечном свете, на поверхности поднялась густая пена, осквернявшая чистую поверхность моря.
Но это не плавающая масса вызвала тошноту у Форрестера и стала причиной нервной дрожи Лоутона. По острову, напоминавшему скопления водорослей в Саргассовом море, ползло нечто огромное, по форме схожее с пятнистым садовым слизнем.
Форрестер, дрожа, отвернулся от кварцевого порта.
— Боже, Дэйв, это могла быть последняя капля. Животная жизнь. Дэйв, я… Я не могу понять, как мы выбрались.
— Мы снаружи, все в порядке, — сказал Лоутон хрипло. — Как раз вовремя. Командир, будет лучше раздать пунш. Людям это понадобится. Я отвечу прямо. Вы обвинили меня в примитивности. Подождите, вы еще увидите меня через час.
Доктор Стефен Халдэй стоял в дверях своей лаборатории в Аппалачах, глядя в пропитанные сосновым ароматом сумерки; на его приятном лице застыло выражение озабоченности. Это произошло снова. Часть его эксперимента улетела ввысь; очень свободная форма под очень высоким волновым напряжением. Он задумался, не появится ли нечто вроде макромира высоко в стратосфере, изменив даже воздух и частицы вещества, которые двигающиеся в атмосфере; свободные частицы, сочетаясь с водородом, могли создать новые молекулярные механизмы.
Если бы такое случилось, их теперь должно быть восемь. Его пузырей, плывущих по небу. Они не могли никому навредить — на пути вверх, в стратосферу. Но он все равно чувствовал себя немного неловко. Ему следует в будущем действовать осторожнее, сказал он себе. Намного осторожнее. Он не хотел, чтобы Контролеры повернули вспять часы цивилизации, остановив все эксперименты по расщеплению атома.
Вилли
Долина выглядела очень чистой, по-настоящему стерильной, как будто дождь и эрозия удалили все признаки красоты и оставили лишь примитивные очертания, которые и заполняли пространство от края до края.
Человеку, стоявшему на краю утеса и пристально глядевшему вниз, купола города в долине тоже казались чрезмерно резкими. На фоне неровной поверхности утеса они представлялись скопищем поганок — неподвижных, не отбрасывающих тени и окутанных призрачным светом.
Безмолвный наблюдатель застонал и смущенно обернулся. Это был крупный бородатый мужчина; на поясе у него висела черная как уголь шкура ягуара.
Что с ним случилось? Как он…
Он не мог даже объяснить, откуда взялся грубый каменный топор, который он сжимал в мозолистой правой руке. У него было ощущение, что топор мог понадобиться в любой момент, но где он раздобыл оружие и при каких обстоятельствах — мужчина не мог вспомнить.
Он точно помнил, как спорил с каким-то противником и как сила и достоинство помогли ему преодолеть противодействие. Все остальное было смутным, туманным, даже отчасти путающим. Он вспоминал спиралеобразный металлический объект, унылое, медленное пульсирование, вращение какого-то механизма…
Нет, это было куда сложнее. Он восстановил лишь малую часть масштабных и пугающих воспоминаний, который тлели где-то глубоко в сознании.
Тлели, но не давали света. В его мыслях царил хаос, все кружилось в водовороте, и он чувствовал пробуждение чего-то примитивного, как будто не имевшего ни малейшего права на существование.
Трудно было понять, почему он, человек двадцать девятого столетия, носил шкуру ягуара и сжимал в руке грубый каменный топор. Но куда сильнее его терзало убеждение: от него чего-то ждут, и для исполнения этой задачи понадобятся все его умения и отвага.
Он думал, что находился в одиночестве, но внезапно почувствовал почти неслышные движения за спиной; он ощутил, как чей-то взгляд коснулся его широкой спины.
Он развернулся с диким ревом, его пальцы сжали рукоять топора, глаза отыскали противника.
Бродяга был крупным дикарем, с бритой головой и обожженными ярким светом солнца плечами. Он также сжимал каменный топор, и во взгляде его горела безумная ярость.
Чувствуя, как мурашки побежали по затылку, человек двадцать девятого столетия медленно сделал шаг назад, поднял руку и швырнул топор прямо в череп врага.
С чудовищным воплем Бродяга прыгнул вбок, но топор, казалось, последовал за ним. С отвратительным хрустом он вонзился в череп огромного дикаря, и тот рухнул лицом вниз. Он недолго бился в конвульсиях, высунув язык; голова раскачивалась взад и вперед на длинной шее. Он почти развернулся и едва не встал на ноги. Дважды он собирался с силами, приоткрыв один глаз и закрыв другой, его живот свисал вниз как распухший мешок. Потом его конечности, казалось, согнулись под тяжестью тела, и сухой, резкий скрежет вырвался из горла.
Человек двадцать девятого столетия вздрогнул и застыл на миг, пристально и мрачно рассматривая блестящую кровавую ленту, которая протянулась от расколотого черепа Бродяги. Его и отталкивал, и притягивал ритуальный пучок волос на бритом черепе врага; его внимание привлекала странная тень, которую отбрасывал брошенный топор на серое лицо противника.
Внезапно скривившись, он наклонился и сделал то, что предписывал обычай.
Спускаясь в долину со скальпом врага, висевшим на поясе, человек двадцать девятого столетия думал, не сошел ли он с ума. В городе, к которому он направлялся, мужчины не снимали скальпы со своих врагов. Как пример, как предупреждение всем Бродягам — это нужно было сделать. Но в городе, к которому он направлялся, люди жили по законам цивилизованного мира, и эти законы, казалось, действовали на огромных расстояниях…
Скальп его врага и ржаво-красные пятна на грубом топоре символизировали что-то, за что ему следовало бороться в прохладном, пульсирующем, темно-синем мире, в котором люди жили в мире и согласии под пологом звезд.
Ему следовало бороться — как ни смешно это звучит — за идею.
— Я пойду один. Я пойду, и я вернусь. Вы увидите.
Он имел право приказывать. Он мог принимать решения и воплощать их в жизнь. Было в нем что-то успокоительное и основательное, он не терпел никаких возражений и отметал все протесты взмахом руки.
Он имел право настаивать на своем. Он носил серые знаки отличия Монитора, и могущественный интеллект давал ему право властвовать. В прохладном, пульсирующем, темно-синем мире были другие правители, но они пожимали плечами и отворачивались. Пожимали…
Нет, нет, они не отворачивались. Он был совершенно уверен, что нет. Символически, возможно — но не в физическом смысле. Любопытство возобладало. Они смотрели на него, пока…
Он подошел уже совсем близко к городу… На лице мужчины отразилось жалкое замешательство. Что ж, он… он пойдет прямо к Вилли. Вилли был не просто обычным роботом. Вилли был почти человеком, и он привык ждать возле Зала Мониторов, пока его создатель обсуждал вопросы, выходившие за пределы понимания робота. Вошел посыльный и объяснил, что Вилли всем мешает в коридоре.
— Малыш ждет снаружи. Монитор 236. Что мне сказать ему?
Он пойдет прямо к Вилли. Вилли был не просто обычным роботом. Вилли мог дуться и устраивать сцены, но даже дикие лошади не могли оттащить Вилли от его создателя.
Монитор 236 едва не заплакал от облегчения, когда его ноги коснулись гудящего мото-тротуара и он увидел, что стремительно мчится вперед к центральным воротам Вэлли-Сити. Он уже подъехал совсем близко к воротам, и его мысли путались, а глаза словно застилал туман.
Вэлли-Сити выглядел как-то не совсем правильно — теперь, когда человек оказался так близко. Город утратил резкость, и его бледные купола, пульсирующие призрачным сиянием, казалось, обретали красоту, поднимаясь к утесу наверху. Но энергетические опоры, стоявшие у восточных ворот, казались шире и выше, чем прежде; тут и там появились другие новые, необычные объекты.
Он внезапно задумался о том, почему оказался в одиночестве на мото-тротуаре. Обычно к центральным воротам непрерывно тянулся поток людей. В горле у него застыл ком, когда он увидел горы красного песка на белой транспортной металлической ленте ведущего наружу мото-тротуара. Там не оказалось пассажиров. Ни один человек не покидал город, и он — он один входил внутрь!
Он немного ускорил шаг, двигаясь теперь почти с такой же скоростью, как блестящая лента металлопласта, которая несла его к центральны