— О, она была достаточно сообразительной, когда забывала, что она — женщина. Но когда она случайно об этом вспоминала, ее IQ куда-то исчезал…
— Ты говорил…
— Джоан очистила поверхность многогранника и обнажила сморщенную поверхность сверкающего металла — и тут она прыгнула в мои объятия и крепко прижалась ко мне. Я и сам очень испугался. Цилиндр был размером вчетверо меньше нашей машины для перемещений, и на его вершине появилась маленькая рукоятка. На первый взгляд этот объект казался достаточно большим и мог вместить пять или шесть человек, если их тесно прижать. Да, он в самом деле был достаточно велик. Трудно представить, сколько там места внутри цилиндра, для этого требовалось глаза и не провести воображаемую линию параллельную окружности. Я имею в виду, что нужно было построить еще один воображаемый цилиндр.
— Сынок, моя дочь…
Темпл кивнул:
— Вы просили меня поторопиться, так что я пропущу рассказ о наших ощущениях и сосредоточусь на том, что произошло внутри цилиндра.
— Ручка повернулась, да?
— Мы подергали за нее. Послышалось жужжание, и вершина цилиндра распахнулась, открыв путь в чернильную черноту, разделенную лентами из слизи. В общем, слизь просачивалась в цилиндр, и мы могли слышать, как ее капли падают вокруг нас в темноте. Я пошел первым, и Джоан пошла за мной.
Я прошел восемь или десять футов по полу, который, казалось, выскальзывал из-под меня, а затем я вытянул руку в сторону. Мне показалось, что стена ползла под моей ладонью, и я захотел развернуться и выйти — но тут слизь начала свертываться вокруг моего запястья. Через мгновение оказалось, что я не мог пошевелиться. Я услышал, как Джоан закричала, но не мог пошевельнуть ни единым мускулом.
Вверху надо мной разлилось сияние. Казалось, оно стекало на меня с чего-то, напоминавшего клавиши гигантского пианино.
Я посмотрел вверх, и что-то холодное задело меня, а свет стал ярче.
Моя голова начала кружиться, и на минуту я почувствовал, как будто воздух выдавили у меня из легких. Я опустился на колени и начал подниматься к свету. Хотя мне казалось, что подо мной — ведущая вверх лестница, но это мог быть просто гофрированный металлический скат, покрытый тонким слоем слизи.
Я полз очень долго. Чем выше я поднимался, тем ярче становился свет, и внезапно он заполыхал вокруг меня — и я оказался уже не один.
Она сидела на высоком деревянном стуле, сжимая тряпичную куклу, дедуля, — маленькая девочка не старше шести лет, с кудрявыми темно-рыжими волосами и ямочками на обеих щеках. Она, казалось, была в яслях. За ней я увидел стену, на которой были изображения животных, а над ней — бледно-зеленый просвет; она рыдала, как будто ее сердце разбито.
Дедуля, я узнал ее, несмотря на слепящий свет и ямочки, и на то, что ее ноги едва касались пола. Она была нашим сладеньким геологом, девочкой, которая прыгнула в мои объятия меньше пяти минут назад.
У нее были волосы, губы и глаза Джоан, и когда она закончила плакать и взглянула на меня, то отблеск узнавания зажегся в ее взгляде — и сердце замерло у меня в груди.
Дедушка, ничто уже не могло меня удивить после этого, но все равно было страшно — оказаться в совершенно ином месте, окруженном совершенно глухими стенами, в лучах зеленого света, который струился на меня из какой-то перевернутой воронки сверху; она блестела как зеркало и непрерывно двигалась.
Когда я взглянул вниз, то пережил еще одно потрясение. У меня обнаружилось четыре ноги, две повернуты в одну сторону, а две другие — в противоположную. Хуже всего было то, что моя обувь стала совершенно прозрачной, и я смог увидеть все свои двадцать пальцев.
Я начал шевелить ими — сначала на одной ноге, затем на другой; мое сердце неистово билось. Я все еще рассматривал их, когда свет погас, и стала заметна длинная блестящая панель с маленькими кнопками и рычагами.
Последовала пауза. Темпл откашлялся.
— Дедуля, та панель выглядела так же, как контрольная панель в машине Моррисона для путешествий по измерениям — большой недоделанной машины, которая стояла в Музее ремесел и наук четверть века назад.
— Но, сынок, как это могло быть? — ахнул старик.
— Дедуля, я не знаю, если — ну, вы помните, что я говорил о жизни, которая развивается по параллельным линиям где-то во Вселенной?
Старик сдвинул брови:
— Возможно, с жизнью все так и есть, сынок. Но ведь это продукты человеческой цивилизации, сложные изобретения…
— А почему бы и нет?
— Я скажу тебе, почему нет, сынок. Примитивные человеческие общества не становятся сложными и не увеличивают количество механических устройств путем естественного отбора. Но даже если б все было так — шансы на то, что на двух планетах, не говоря уже о миллионе планет, эти устройства окажутся абсолютно одинаковыми, можно выразить только цифрой с несколькими нулями после запятой.
— Дедуля, я чувствую, что ты не прав. Кажется, во вселенной работает динамический блок, который отсекает большинство из этих нулей. Ты можешь назвать это законом элиминативной рекуррентности или как тебе понравится, чтобы включить сюда не только биологическую эволюцию, но и все — от протеиновых молекул до… ну, джипов и музеев ремесел и наук.
— Я не совсем…
— Ну, возможно, уравнение поможет вам понять, к чему я веду. Скопление белковых молекул из теплых древних морей любой прохладной внутренней планеты плюс миллиард лет времени равно машине Моррисона в Музее Ремесел и Наук.
Челюсть старика отвисла:
— Но, сынок, это просто еще один способ сказать: зарождение жизни в любой точке Вселенной приводит к тебе и мне, сидящим здесь.
— Сейчас — да.
— Минуту, сынок. Мне хотелось бы кое-что уточнить. Как тебя зовут?
— Что?
— Как твое имя, сынок?
— Ральф Темпл.
— Все верно. А я — Нед Камингс. Ты можешь сказать, что есть миллион Недов Каммингсов и Ральфов Темплов, верно так, на миллионах обитаемых миров?
— Ну, я сказал, что панель внутри того цилиндра была очень похожа на панель машины Моррисона. Но у меня возникло странное чувство, что расстояние между переключателями было чуть больше, чем там; металл чуть темнее…
— Как ты можешь такое утверждать, сынок? Ты видел машину Моррисона?
— Да, дедушка. Я провел целый день в Музее ремесел и наук четверть века назад. Дедушка, Моррисон был гениальным человеком. Он жил, чтобы собрать этот джип, на котором мы могли бы теперь пробиться сквозь время вплоть до шестого измерения.
Старик вытаращил глаза:
— Ты знал Моррисона?
— Да, дедушка. Мы вместе ходили в колледж.
— Понимаю. Сынок, ты не ответил на мой вопрос.
— Ну, если точно, то я… не знаю. Возможны отклонения и несоответствия. На других планетах мы могли не участвовать в идентичных последовательностях событий и между нами могли не сложиться те же самые связи. То, что я увидел внутри этого цилиндра, убеждает меня: параллели, о которых я говорил, могут быть похожи и не похожи друг на друга, как некоторые кристаллические скопления. То есть можно получить идентичные скопления, другие будут немного отличаться друг от друга, а третьи, так сказать, окажутся совсем разными.
Наши точные копии могут появиться на двадцати тысячах миров, а неточные — на полумиллионе. Машина Моррисона может быть воспроизведена с черной, серой и даже розовой панелью управления. Мы можем сидеть и рыбачить на планетах Зволле и Аазон, а на планете Себек вы можете быть моим прадедушкой. Вам следует помнить, что сходство может быть просто ошеломляющим. В том случае, если мы будем придерживаться аналогии со скоплением кристаллов.
— Почему бы и нет, сынок.
— Итак, сходство моделей внутри этого цилиндра зашло очень далеко. Кто-то на той маленькой внутренней планете, какой-нибудь другой Моррисон, собрал свою машину. Дедуля, эта панель была настроена на путешествие в шестое измерение и обратно по внутренним и внешним границам пяти— и четырехмерного пространства.
Дедуля, наш Моррисон потратил полтора часа, чтобы мне объяснить эту траекторию. Она должна была стать его величайшим достижением, гениальнейшей из шести альтернативных траекторий. В шестом измерении, дедуля. Вверх и по кругу — и прежде чем успеешь понять, ты уже вернулся обратно.
— Ты имеешь в виду, что машина была настроена на путешествие туда и обратно.
— На путешествие туда и обратно, дедуля. Но как только я увидел эту панель, то понял: что-то пошло не так и Странность проявляется в каждой операции.
— Странность?
Темпл кивнул:
— Наш Моррисон называл это Странностью, как будто живое существо. Он показал мне лампу, дедушка, — маленькую зеленую лампочку на панели управления.
Темпл откашлялся:
— Дедуля, тебе следует помнить, что никто не знал о высших измерениях времени больше нашего Моррисона. Он вычислил свойства времени, замкнутого на самое себя, с помощью занятных маленьких ламповых приборов, которые выглядели как миниатюрные копии машины.
Он… он нашел другое имя для Странности, дедуля. Он называл ее «Измерением неразумности». Он думал, что смог бы отправить машину по кругу, туда и обратно, не причинив вреда находящимся внутри людям.
Но, конечно, он не был в этом уверен. Его машина не была закончена, и я сомневаюсь, что это когда-нибудь случится. Его записи, графики и чертежи занимают наших лучших ученых уже четверть века.
Дедуля, Моррисон сказал мне, что лампа — тщательно отрегулированный синхроноскоп. Пока он цел, заверил меня Моррисон, траектория сохраняется, и машина движется в шестом измерения. Странность могла деформировать пространственно-временные рамки внутри машины, но на самом деле не уничтожала их. До тех пор пока лампа цела, искаженные схемы будут восстанавливаться — и пассажиры вернутся в двадцатый век в Камиз живыми и невредимыми. «Но если лампу разбить, Ральф, машина вернется на миллион лет в будущее, и пассажиры обратятся в прах, и мне не хотелось бы зайти внутрь и оказаться на одной планете со Странностью».