Потом, перед тем как астро-самолет опустился на песок, а солнечный свет стал таким ослепительным, что Дэн больше не мог ничего разглядеть — ему в голову пришел ответ.
Фигуры на пляже выглядели ненастоящими, потому что люди были почти обнажены; мужчины крепко сложены, а самый высокий, с темной бородой, глядя в небо, размахивал чем-то, похожим на трезубец. Да, он напоминал Нептуна; его тело, покрытое каплями соленой воды, сверкало в лучах солнца. Женщина рядом с ним поразительно напоминала Венеру, вышедшую из волн; ее темные волосы были распущены и спускались на плечи, ветер, играя, шевелил их. Ее стройное молодое тело также блестело в брызгах прибоя, который бушевал в нескольких ярдах позади нее. Другой мужчина…
Крушение оказалось еще хуже, чем он ожидал. Казалось, будто две стены обрушились в невообразимо огромном гроте, они столкнулись с грохотом, эхо которого разнеслось над морем. Дэн потерял сознание. Но не сразу, а довольно медленно; он успел почувствовать, что оказался немного в стороне от ужасного скрежета и гула; потом шум проник в его голову — и наступила темнота.
Глава 3
Кто-то — или что-то — тянул Блэкмора за руку и быстро шептал ему, повторяя одни и те же слова снова и снова:
— Ты не сильно ранен — просто оглушен. Открой глаза, парень. Посмотри на меня. С тобой все будет в порядке.
Голова его гудела; это звук появился, когда на него опустилась темнота; из-за непрестанного шума было трудно выполнить то, чего хотел человек. Если это человек, «кто-то» — а не просто предмет, «что-то». Неодушевленный предмет не может тянуть за руку и говорить низким, звучным голосом.
Лицо, которое он увидел, открыв глаза, было так близко к нему, что Дэн смог сосредоточиться на нем только после того, как снова закрыл глаза и вновь открыл их более медленно, мигая.
Это было лицо не темнобородого Нептуна. Нет, лицо казалось намного старше, его покрывали морщины, глаза были глубоко посажены, а лоб одновременно выглядел широким и необычайно высоким. Мужчина недавно побрился, и морщины резко вырисовывались на коже; Дэн почти тотчас узнал его — быстрее, чем осознал это. Он лишь мельком видел мужчину до катастрофы…
Нет, нет, он ошибался. Это было знакомое лицо, он видел его давным-давно. Но теперь оно выглядело как-то по-другому. На фотографиях губы были не так плотно сжаты, глаза были менее живыми, менее эмоциональными, в них отсутствовало напряжение, которое люди, считающие себя независимыми, стараются выразить во время публичных выступлений и интервью.
Теперь Филипп Фаран кивал тепло и успокоительно, как будто хотел, чтобы Блэкмор знал: теперь, когда он открыл глаза, ему понадобится некоторое время, чтобы решить, как он себя чувствует.
Блэкмор чувствовал себя очень хорошо. Не было смысла это скрывать: определенно, человека, который не мог радоваться, едва избежав смерти, нельзя назвать нормальным.
— Полагаю, ты знаешь, кто я, — сказал Фаран, смущенно пожав плечами. — Когда люди узнают сумасшедшего, обычно это замечаешь. Их изумление — нет, тревога — в десять раз больше, чем в том случае, если бы они просто встретились со старым другом, опирающимся на трость, хотя они всегда думали, что он всего лишь повзрослел.
Сколько лет? Блэкмор обнаружил, что спрашивает себя об этом. Сколько точно прошло с тех пор, как Фаран исчез?
— Восемь лет могут изменить человека сильнее, чем ты думаешь, — сказал Фаран, как будто прочитав мысли Блэкмора.
— Только если это не определенный образ, — услышал Блэкмор свой ответ. — Хотя в одном ты прав. Я начал считать тебя другом, когда под стол пешком ходил. Мне просто дважды не удалось встретиться с тобой, и я всегда завидовал людям, которые оказались удачливее.
— Боюсь, — ответил Фаран, — что враждебность, а не дружба, стала для большинства из них гораздо важнее. Но все равно спасибо.
Блэкмор чуть-чуть приподнялся и осмотрелся, чтобы убедиться, что он не находился внутри груды обломков. Нет, он был в другом месте. Он лежал, вытянувшись, на песке, чувствуя спиной твердую опору — возможно, валун. Прямо за Фараном, который стоял рядом с ним на коленях, находились молодой мужчина с темной бородой, которого Дэн ошибочно принял за Нептуна, вооруженного трезубцем, и девушка, которая (сейчас Блэкмор это видел) была слишком молода и стройна, чтобы оказаться даже Венерой Боттичелли, не говоря уже о Венере Рубенса. Они оба носили купальные костюмы, плотно облегающие тело — не удивительно, что с воздуха они казались полностью обнаженными.
Девушке не могло быть больше восемнадцати, и мужчина выглядел немногим старше, возможно, ему исполнилось двадцать. Тем не менее, его борода была длинной и раздвоенной и вместе с высокой фигурой и трезубцем придавала ему вид бога, несмотря на молодость его лица и на то, что Нептун принимал участие в строительстве Трои и был представлен в классической мифологии сидящим в колеснице, запряженной дельфинами; он должен быть почти таким же древним, как и его брат Юпитер. Юпитер и Нептун — Зевс и Посейдон греков. Греческие и римские сказки о богах не старели! Казалось невероятным, что такие мысли могли прийти к нему в голову в такой момент. У девушки были глаза цвета морской волны, и ее красота не вызывала сомнений. Это должно означать, что его так сильно встряхнуло во время крушения, что крупица бреда все еще искажала его мышление; Дэн не хотел, чтобы такое случилось.
Блэкмор закрыл глаза, не желая принимать то, что Фаран сказал о себе, хотя, возможно, это было близко к истине.
Он не думал, что может долго не открывать глаза; Фаран снова тревожно потянул его за руку, пока волны, которые заливали пляж, не обрушились на собравшихся людей.
Известный музыкант однажды пробормотал на смертном ложе: «Ах, Шуберт!» и умер; слава пришла нему в старости. Технологический гений Фарана, возможно, не достигал той же высоты, что и гений бессмертного композитора. Он не играл на клавишах человеческой души и не вызывал того экстаза, который мог вызвать возглас «Ах, Фаран!» даже у юноши, который мог умереть, не дожив до старости, но который не мог представить, что вообще умрет.
Но для Блэкмора не было большой разницы между музыкальной сферой и технологической изобретательностью, такой безупречной и прекрасной, что она превосходила то, чего достиг Евклид в области математики или Кеплер в своем исследовании небес с помощью математических формул.
Мгновение Блэкмор оставался очень спокойным; в темноте, которая застилала его зрение, он присоединялся к сонму глубоко признательных мужчин и женщин, намеревавшихся воздать Фарану то, что ему причиталось.
Он заслужил это уважение сотней разных способов. Каждое его изобретение обеспечило страховку от общечеловеческой склонности описывать прогресс как бессмысленный для общества, продолжающего повторять ошибки прошлого — общества, которое вскоре может прекратить свое существование.
Прогресс может не слишком отличаться от чьей-то решительной прогулки по коридору к сияющим воротам — человек идет, и ему отрывает голову до того, как он выходит на солнечный свет. Но Фаран упрямо отказывался верить, будто только из-за того, что экологический прогресс застопорился на опасно долгое время, нельзя найти какой-то другой путь предотвращения катастрофы.
Никто не сомневался, что Блэкмор мог сделать больше в этом отношении, так как все его силы были направлены на возобновление экологического прогресса — или на помощь в предстоящем возобновлении. Но это не означало, что Фаран не был здравомыслящим, скрупулезным, дисциплинированным мыслителем, имеющим право утверждать, что путешествие во времени теоретически возможно.
Независимо от того, было ли это утверждение верным или нет, он имел полное право сделать его. Возникал только один вопрос — не зашел ли он слишком далеко, публично заявив, что находился на грани преодоления всех препятствий, которые могли помешать человеку совершить путешествие из настоящего во время, отдаленное от нашего, и вернуться обратно, доказав, что он не пребывал во власти фантазий, вызванных травмой головы.
К собственному стыду Блэкмор вынужден был признать: в некоторые моменты он почти разделял убеждение ограниченных умов — что Фаран психически неуравновешен. В свою защиту он мог сказать, что из-за этой мысли он испытывал чувство вины и что общие протесты удивляли и злили его.
И это было не преувеличение. Это на самом деле был протест — почти бешеный, невежественный протест. Фаран питал ложные надежды, усиливая общее несчастье и отчаяние. Ни один человек с такой огромной репутацией не должен выдвигать такие теории. Это могло означать, что он стал или властолюбивым интриганом, преследующим свои интересы, черствым и циничным без меры — или безнадежным психом.
Фаран принял то, что ему, возможно, удалось узнать благодаря исключительной чувствительности; Блэкмор был убежден, что для этого потребовалась огромная смелость. Когда чувствительного и мечтательного человека обвиняют в увеличении человеческих несчастий и сомнений в широком масштабе — он, скорее всего, не захочет усиления подобных настроении в будущем и отступит, несмотря на несправедливость возведенных против него обвинений.
Фаран просто исчез из вида до того, как два обвинения — что он безумец или клинический оппортунист — успели объединить, и миллионы глупых мужчин и женщин смогли убедить себя в том, что он виновен по обоим пунктам.
— Все в порядке, все хорошо, — услышал Блэкмор слова Фарана. — Просто не шевелись, пока не шевелись… Честно говоря, я изумлен, что ты вообще мог говорить.
Блэкмор открыл глаза, немного подвинулся, чтобы каменная поверхность не так давила на спину — его догадка оказалась правильной; это и был валун — и посмотрел в дальнюю часть пляжа на волны прибоя. Астро-самолета нигде не было видно.
— Астро-самолет… сильно поврежден? — спросил он. — Я его не вижу.
— А ты как думаешь? — спросил Фаран.
— Должно быть, сильно. Рычаги сломались, а солнце ослепило меня в пятидесяти футах от пляжа. Но я слышал начало крушения.