Когда отца не стало, я понял то, чего он не сумел мне тогда сказать. Рано или поздно каждый из нас уходит от близких. Уход этот называется смертью.
Все же Будда не должен был отказываться от сына. Бросать детей подло – и мировоззрение тут ни при чем.
Выходим из гостиницы. Оказывается, мы на Сорок четвертой улице – сюда нас вчера пригнал ужас. Светит солнце, воздух свежий.
Поворачиваем на восток, в сторону Пятой авеню. Настороженно оглядываемся.
Без винтовки мне неуютно. Руки сильно укоротились и стали неуклюжими. Я будто голоса лишился. Ведь разговариваем мы теперь с помощью оружия.
Пятая авеню. Закопченная аптека «Дуэйн Рид», канцтовары «Скрепка», магазин бытовой электроники «Лучшая покупка». На маркизе нацарапано:
Не, братаны, лучшая покупка – в моем магазине.
На земле – большая стрелка, нарисованная краской: «ПОДОЖДИ УМИРАТЬ! ОСТАЛОСЬ ВСЕГО ДВА КВАРТАЛА!»
Похоже на ловушку из арсенала мультяшного Койота, который вечно гонялся за Дорожным Бегуном. Резко приказываю остановиться и в одиночку, петляя, перебегаю через дорогу. Ребята сначала озадаченно за мной наблюдают, потом несутся следом, корча рожи и повторяя мои зигзаги. Весело им.
Идем дальше по Сорок четвертой. Слева магазин одежды «Брукс брозерс», справа – «Корнелл-клуб».
– Это вроде университет? – спрашивает Пифия.
– Да, – киваю я.
– Ты собирался в него поступать? – интересуется Донна.
– Не-а. Я ходил сюда на разведку зимой. Было жутко холодно. И уныло.
Все смеются.
На углу Питер предлагает двигаться к Базару по Сорок второй – «из эстетических соображений».
– Хочу для разнообразия войти в него не сзади, – поясняет он.
Фраза получилась двусмысленной, и Питер расплывается в улыбке:
– Оба-на! Зашутил.
Сворачиваем направо, на Мэдисон-авеню. Мне повсюду мерещится Скуластый с дружками. Мест для засады тут предостаточно. Строительные леса, входы в метро, низкая крыша на Сорок второй улице.
Донна с Пифией, не замечая опасности, о чем-то шепчутся, хихикают.
Вдали, за вереницей зданий вырастает мой любимый нью-йоркский небоскреб, Крайслер-билдинг. Я всегда страшно расстраивался, когда его взрывали в фильмах. Шпиль сверкает как ни в чем не бывало.
Показалась горстка одиночек – словно муравьи, спешащие к муравейнику. Мы невольно сбиваемся тесней, но они не обращают на нас внимания. Их цель – Базар. Чужаки толкают тачки, магазинные тележки, тащат туго набитые яркие рюкзаки, замызганные до невозможности. Все вооружены, некоторые – огнестрелом. Замечаю пару «глоков», несколько дробовиков, но в основном у них популярная AR-15 в разных модификациях.
Я скучаю по своей винтовке. Надеюсь, это не признак сумасшествия?
Одежда на чужаках из разряда «что под руку попало», ужасно грязная. Раньше я принял бы их за бездомных. Впрочем, все мы теперь в каком-то смысле бездомные. Ближе к Базару народу прибывает. Тут встречаются ребята и понарядней, можно сказать – модники; мелькают костюмы, воинские мундиры. Боевая раскраска лиц, татуировки, бронежилеты, шрамирование.
А на самых подступах к Базару сидят попрошайки.
Таких юных нищих я видел лишь однажды – у Томпкинс-сквер-парка, еще до Случившегося; они, видимо, сбежали из дому. Те ребята балансировали на самом краю социальной пропасти.
Эти – в пропасть уже рухнули. Все мы туда рухнули. «И все стали нищими», – думаю я и покрепче перехватываю гостиничную наволочку, заменившую мой рюкзак. Превратились в бродяг с сумой на плече, в падальщиков. На задворках общества не может быть нормального общества.
Или может? Почему я не встречал побирушек в других местах? Да потому, что никто им там не помогает. Они гибнут от голода или собственной руки, их убивают и даже – Господи, помилуй! – едят. Раз здесь, рядом с Базаром, люди просят подаяния, значит, в них живет надежда на помощь, пусть и совсем слабая. Значит, тут с ними чем-то делятся. Может, общество у нас все-таки есть? Хоть какое-то? Глубокая мысль.
Донна считает меня мечтателем. А я верю в нашу способность все восстановить. И даже сделать лучше, чем было раньше. Донна цепляется за прошлое. Горюет по паршивому утраченному миру. «Айфон» с собой носит – как будто тот однажды зазвонит. «Алле, компания “Эппл” беспокоит. Мы хотим вознаградить вас за преданность. Вы продемонстрировали удивительную верность компании, и вам воздастся».
Бывший вокзал построен из песчаника и украшен колоннами. На уровне второго этажа в углу балюстрады восседает на шаре каменный орел. Он теперь красно-сине-белый, а шар раскрашен под глобус. Над главным входом – большие часы с золотыми стрелками, еще выше – трое богов, безучастно на нас взирающих. О них я знаю из школьной экскурсии. Гермес в крылатых сандалиях, олицетворение скорости; Геракл – сила и мощь; Минерва – покровительница ремесел. Последняя прижимает руку ко лбу, будто у нее мигрень.
Заброшенные улицы вокруг Центрального нью-йоркского вокзала, известного нынче как Базар, превратились в стихийный рынок. После Случившегося я еще ни разу не видел такого столпотворения. Сотни, нет, наверное, тысячи людей. От небольших костров, на которых что-то готовят, вьется дым, тает на фоне громоздких силуэтов пустых офисных зданий. На раскладных столиках под кованым сине-зеленым мостом идет бойкая торговля всякой мелочью. Наверху, перегнувшись через перила, греются на солнышке и весело болтают стайки молодежи – будто тусовщики на балконе.
Кое-где чудом уцелели витрины. За ними – обнаженные безголовые манекены с красноречивыми потеками красной краски на груди. И вывески:
ДРАТЬСЯ – ТОЛЬКО НА УЛИЦЕ
ПУБЛИЧНО ИСПРАЖНЯТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО – ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ПЛАТФОРМАМИ
НЕ ЛЕЗТЬ К ГЕНЕРАТОРАМ
БАРТЕР ЗАПРЕЩЕН
На красных маркизах над витринами надпись: «Банановая республика».
– Не понял, – говорю я. – Бартер запрещен? А как же тогда покупать?
Донна пожимает плечами.
Мы-то рассчитывали обменять часть еды на оружие. Жалко, конечно, но иначе никак.
После Случившегося деньги стали не в ходу. Они больше ничего не значили. Обычные зеленые бумажки. Когда рухнуло правительство, в деньги перестали верить. Скажем так – их прекратили покупать. И правда, какая польза от банкноты? Разве что нос в нее высморкать, если испачкаться не побоитесь.
Вообще-то деньги были неплохой задумкой. Они помогали следить, кто кому сколько должен. Кредиторы не спускали с должника заинтересованных глаз – а ну как пропадет вместе с деньгами? Так что капитализм в каком-то смысле людей соединял. Склеивал их и развивал смекалку: как добиться чего-то от других без применения грубой силы.
А потом случился перекос, и начались проблемы. Одни накопили денег слишком много, у других их оказалось катастрофически мало. Это означало, что вторые должны первым гораздо больше, чем способны заплатить.
Когда же пошла ко дну энергосистема, когда закрылись банки, и в банкоматах не осталось наличности, единственными важными цифрами сделались калории и калибры.
И мы занялись обменом.
Поначалу бартер нас спасал. Но и с ним оказалось сложно. Сколько пар ботинок стоит один матрас? А что, если у владельца вожделенного матраса уже есть ботинки, и ему нужна зубная паста, которой у тебя нет?
Тогда мы придумали систему МОД. Если ты дал мне матрас, а мне нечего предложить взамен, я выписываю тебе МОД – «МОй Долг тебе – один матрас». Своего рода обязательство однажды вернуть долг. Вскоре МОДы стали ходить по рукам – то есть я вручал МОД, скажем, Питеру, а ко мне являлся совсем другой человек. Он дал что-то Питеру, тот «рассчитался» моим МОДом – и я теперь должен платить этому другому. Причем платить, конечно же, не матрасом – хотя начиналось все именно с него, – а эквивалентом предположительной стоимости матраса. Например, парой ботинок. Или еще чем-то.
Началась неразбериха: у каждого ведь свое представление о стоимости матраса, как тут договориться? Стали выписывать МОДы в баллах и даже в долларах – опять появились деньги. Вот только стоимость товара ты ставил на МОДе сам – какую хочешь. Представьте: в обмен на банку консервированного супа вы даете мне МОД на тысячу баллов; приходит другой «покупатель» – и предлагает уже десять тысяч баллов. Однако что с ними делать, с баллами? Они – пшик. Наша песня хороша, начинай сначала.
В конце концов клан решил жить по принципу «ты – мне, я – тебе». Нас не так уж много; усвоить, кому что нужно, не составляло большого труда. Напомнить человеку об оказанной ему услуге или о том, что ты сам перед ним в долгу, – тоже. Это, конечно, затрудняло торговлю с чужаками, но мы и не хотели с ними торговать.
К тому же поначалу, когда умерло сразу много народу, большого дефицита не было. Я имею в виду дефицита материальных вещей. Раньше я не представлял, сколько люди тратят на то, что невозможно пощупать руками. Телефонные звонки, Интернет, развлечения. Развлечения, надо же! Дорогостоящий способ убить время. Вся эта ерунда исчезла навсегда. Но при большом желании ее было чем заменить. Настоящими вещами, имеющими материальное воплощение.
Даже еды сперва хватало. До поры до времени. Как предрекал Вашинг, скоро всему придет конец.
Дефицитное в нашем клане старались распределять честно и поровну. Найденной едой делились. Тех, кого такая система не устраивала, на Площади никто не удерживал.
Может, мы стали коммунистами? Не знаю. Только у нас не ограничивали ничью свободу, никого не ущемляли. Просто заботились друг о друге.
И вот теперь я смотрю на импровизированный гриль: над помойным ведром жарятся выпотрошенные крысы. Над ними вывеска: «ГОРОДСКИЕ МИНИ-КРОЛИКИ. СВЕЖИЕ. ПОЙМАНЫ СЕГОДНЯ УТРОМ! ЧЕТЫРЕ ДОЛЛАРА».
Доллары.
Пахнет вкусно. Я не ел сто лет, вчерашний шоколадный батончик не в счет; желудок корчится и завывает. Моим ребятам не лучше.
– Гм, есть у кого-нибудь деньги? – спрашиваю я.
Вид у всех унылый – деньги мы не используем больше года. Роемся в карманах. Наконец Пифия извлекает мятую двадцатку.