– Пять крыс, пожалуйста, – с ослепительной улыбкой просит она.
Продавец, блондин с сумасшедшими глазами, смотрит на деньги.
– А штамп где? – возмущается он. Потом добавляет, увидев наши непонимающие лица: – А, новенькие. Топайте в билетные кассы, мне некогда.
Он переключается на другого покупателя, который протягивает ему такую же, как у нас, банкноту.
Плетемся в здание вокзала.
За бронзовыми дверями – длинный мраморный пандус, шириной метров пятнадцать. На нас обрушиваются клубы горячего едкого пара. Откуда-то слышен грохот двигателей.
– Дизель, – говорит Умник. – Дизеля не взрываются.
Толпа слоняющихся без дела людей, на удивление спокойных. Никакой привычной настороженности. На нас никто не обращает внимания, словно незнакомцы тут – дело обычное. Мы будто гуляем по улицам прошлого. Я отвык от плотного людского потока, приходится уворачиваться. Руку держу на мече.
– Подрочу за десять баксов. – На меня вдруг налетает девушка.
Я теряю дар речи. Лицо у девушки круглое, приятное. Глаза подведены темно-синим, волосы ярко-розовые. От нее разит духами.
– Или мой парень тебя обслужит, – наступает она.
Молча мотаю головой, стряхиваю с себя ее руки.
– Или мы вместе. Или он – не мой парень. Или он может наблюдать. Мы что хочешь сделаем.
Отталкиваю ее, и мы идем дальше. Вообще-то я пробормотал: «Нет, спасибо», – будто мне пончик предложили. Вид у моих ребят тоже ошарашенный. Мы уже забыли, что за деньги можно купить и это. Иногда деньги – как невидимая когтистая лапа, которая хватает тебя за шиворот и заставляет делать что-то против твоей воли. А иногда ты сам управляешь невидимой лапой и заставляешь других делать что-то против их воли.
Эта девушка здесь не одна – по всему пандусу молодые люди обоих полов пристают к клиентам, прячут полученные деньги.
Спускаемся ниже.
И попадаем в широкий мраморный зал с потолками головокружительной высоты. В огромных люстрах – лампочки, и они светят. По бокам пыхтит с десяток больших дизельных генераторов, каждый размером с машину. «Двадцать пять тыщ», – шепчет Умник. То есть каждый генератор выдает двадцать пять тысяч ватт. Один такой агрегат мощнее всех генераторов нашего клана, вместе взятых. Возле каждого – вооруженная охрана. Ребята в камуфляже, все как на подбор бритоголовые и очень напоминают силовиков прежних времен. Давненько я такого не видел. Камуфляж наводит на неприятные мысли о северных конфедератах.
Главный зал ожидания вокзала. Ступив в него, кажется, будто вновь очутился на улице. Отчасти – благодаря бесконечному, высотой метров тридцать, потолку, выкрашенному в цвет голубого вечернего неба и усыпанному золотыми созвездиями. Отчасти – из-за размеров помещения, которое больше футбольного поля. В одном конце висит гигантский флаг Америки, на удивление целый, если не считать нескольких пулевых отверстий.
Отец часто брал нас с Вашингом на игры бейсбольной команды «Метс». Мы пересаживались с шестой, лексингтонской, линии подземки на седьмую, до Куинса – с зеленой на фиолетовую. И каждый раз выходили на Центральном вокзале, хоть так поездка и получалась в два раза дороже. Мы семенили за папой по залу ожидания и старались не глазеть на толпу – нам, нью-йоркским мальчишкам, не хотелось уподобляться приезжим туристам. Обязательно сверяли свои часы с большими часами в центре зала, над информационной стойкой, – их четыре циферблата, по словам отца, сделаны из опала, – и он покупал нам комиксы. Если хватало времени, папа вел нас вниз, в сводчатое чрево вокзала, поесть в «Устричном баре». Мы с Вашингом становились в разных концах огромной арки, служившей входом в заведение, и с восторгом перешептывались – надо же, как здорово слышно! Под дугообразным кирпичным потолком папа наслаждался устрицами Кумамото, а мы с братом хрустели солеными крекерами – берегли место для стадионных хот-догов.
– Ну, разве не чудесно? – спрашивал отец, ведя нас назад в метро, и взгляд у него слегка затуманивался.
Мы гадали – с чего бы это? Он ведь оставался невозмутимым даже во время пения гимна перед игрой.
Там, где раньше спешили к поездам пассажиры, где глазели на потолок, разинув рот, толпы туристов, теперь видны лишь одичавшие подростки разных мастей. Оборванные и в костюмах, в дредах и в париках, с густым слоем косметики на лицах, вооруженные и безоружные, они переговариваются, машут руками, галдят, поют, танцуют, покупают и продают. Будто кто-то включил на «Ютубе» тысячу видеоклипов одновременно. Гул ощущается каждой клеточкой тела.
Первое впечатление – вокруг царит хаос. Но если присмотреться, замечаешь, что сотни палаток, столов и кабинок – от марокканских шатров до покореженных выставочных стендов – выстроены вокруг центральных часов в некое подобие подковы. В центре пустая площадка, от которой в несколько рядов расходятся магазины. На вывесках – все что душе угодно. Боеприпасы, лекарства, инструменты, вода, консервы, одежда, горючее, косметика, украшения, карты. Главная жизнь кипит вокруг этого центра, а внутри бурлят водовороты помельче. Люди оживленно разговаривают, кто-то целуется, кто-то курит травку, кто-то ест. На ступенях боковой лестницы – группка парней в женской одежде. Выше, на лестничной площадке, играет оркестр, настоящий живой оркестр! На противоположной стороне зала – бывший магазин «Эппл», просторный, яркий, точно космическая церковь. На месте даже логотип компании, хотя теперь на нем написано: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БОЛЬШОЕ (ЯБЛОКО). УГОЩАЙТЕСЬ».
– Новенькие?
Хозяин голоса – невысокий вонючий парень в черном. Всклокоченная бородка, на шее болтаются защитные очки и противопылевая маска с изображением черепа и скрещенных костей.
– Что? Нет, – отвечаю я.
– Ну конечно! А разглядываете все, как новенькие.
– Тебе-то что?
– Помощь предлагаю, – безразлично пожимает плечами парень.
– Слушай, – встревает Донна. – Мы и правда ничего тут не знаем. – Она улыбается вонючке, как родному. – Я Донна. А тебя как зовут?
– Люди зовут Ратсо. – Он снова пожимает плечами. – Это из фильма «Полуночный ковбой».
– А настоящее имя есть? – спрашивает Пифия.
– Мое имя… для друзей, – подражая британскому акценту, говорит парень. – Что, не смотрели «Лоуренса Аравийского»? Нет? Ну и ладно.
Странный тип.
– Чего ты хочешь? – не выдерживает Питер.
– Я уже говорил. Помочь.
– Почему? – интересуюсь я.
– А почему бы и нет?
– Помочь, значит? – решаюсь я. – Тогда объясни, почему у нас не принимают деньги?
– Разреши взглянуть.
Пифия достает двадцатку. Парень ее хватает, осматривает с обеих сторон и отдает. Мы даже дернуться не успеваем.
– Благодарствую, красавица. Тут штампа нет. Не котируется.
Я в легком замешательстве. Первое впечатление Ратсо о нас подтверждается. Но притворяться знатоками местных обычаев поздно.
– И где нам поставить штамп?
– Нигде, – заявляет Ратсо. – Ну-ка, дай банкноту еще раз, пожалуйста.
Пифия протягивает ему купюру, и он не задумываясь разрывает ее надвое.
– Не котируется, ясно?
Я хватаю его за грудки.
– Эй, не нервничай, – говорит Ратсо.
Если бы вчера на наших глазах сожгли гору денег, мы бы и глазом не моргнули. Теперь же оказалось, что вещи имеют цену, и мы в ярости.
– Могу достать вам денег, – сообщает странный парень. Я его отпускаю. – Есть у вас что-нибудь? Чтобы продать?
– Бартер запрещен, – возражаю я.
– Так я не про бартер. Сейчас покажу. Пойдемте в банк.
Ратсо поправляет лацканы черного пальто и поворачивает в сторону касс. Мы переглядываемся, точно стадо баранов, и покорно топаем следом.
Донна
В общем, этот Базар – большая порция безбашенности с двойным чокнутым соусом.
Могу сказать с порога, Джефферсону тут понравилось. Небось думает: «Вот отсюда, из центра нашего великого мегаполиса, мы и начнем перестройку! Новое общество возникнет, словно феникс, из пепла прошлого!»
О барахолке на заброшенной станции это говорит многое.
Зрелище и правда впечатляющее, прям зоопарк. У Питера глаза на лоб лезут, как в мультиках. Согласна, наряды у некоторых – закачаешься. Ну и девахи! В вечерних платьях, при полном параде, как звезды на красной дорожке. При каждой – то ли приятель, то ли телохранитель, не поймешь. Очуметь. А придурки в камуфляже и с бритыми головами! Бродят, косятся хмуро, копов изображают.
Вон их целая шеренга выстроилась возле касс под мертвым электронным табло с заголовком «Отправление в сторону Нью-Хейвена». Ратсо подводит нас к окошку, перед которым никого нет. За потускневшей медной решеткой сидит кассир – пухлый парень с ювелирной лупой на лбу.
Как ему удалось остаться толстым в нашем постапокалипсисе?! До чего есть хочется… Чужой голос вырывает меня из мечтаний.
Пухлый. Что у вас?
Ратсо. Что у вас? В смысле, на продажу. (Затем кассиру.) Ты с ним потерпеливей, он новенький.
Ратсо вроде ничего парень; по крайней мере шанс я бы ему дала. А Джефферсона он явно напрягает. Хотя для этого особо стараться не надо.
Джефферсон. Дайте кто-нибудь оружие.
Нет, ну жаль, конечно, что ты потерял винтовку, дружище. Только я своей дорожу. Остальные – тоже.
Я. Продай свой самурайский меч.
Джефферсон. Не называй его так, пожалуйста. Это – вакидзаси, он у нас в семье не один век.
Я. А это – карабин, и он в моей семье больше года.
Джефферсон. Тогда продадим мишку, которого ты в библиотеке взяла?
Я. Обкурился?! Это реликвия! Пуха не отдам.
Пухлый. Так, если ничего не продаете, отходите.
Джефферсон (что-то вспомнив). А!
Достает из кармана аптечный пузырек, трясет им.
Пухлый. Что там?
Джефферсон (подходит к окошку, открывает бутылочку и кидает на стойку оранжевую таблетку). Там…
Пухлый (улыбается). «Аддерал». Давненько его не видел.