Там, на дне пресных или морских вод, проходит и вся жизнь двустворчатых моллюсков.
Результаты труда «грызущих» камень двустворчатых моллюсков можно видеть и на суше: близ Неаполя, в окрестностях города Поццуоли. Здесь сохранились остатки колоннады храма Сераписа, построенного в первые века нашей эры. На колоннах от земли до высоты человеческого роста видна широкая шероховатая полоса — так кажется издали. Подойдёте ближе — заметите, что вся эта полоса источена множеством дырочек, от которых в глубь колонны ведут кем-то проделанные ходы.
Советские ученые Н. И. Тарасов и П. А. Васильковский и англичане Рессел и Ионг утверждают, что это работа морского финика (литофаги), а профессор В. А. Догель пишет, что камнеточца-фоласа. Впрочем, точат камень эти оба моллюска по-разному (так что чья эта работа, установить не трудно). Морской финик не владеет никаким природным напильником или сверлом: он растворяет известняк выделяемой кислотой (сам от вредного действия кислоты защищен плотной кожицей, покрывающей раковину). Фолас дырявит камень иначе: его раковина покрыта острыми зубчиками (на переднем конце особенно крупными). Он, внедряясь в камень, все время крутится и крутится, зубчики его раковины скребут по камню, словно терка или напильник, и высверливают в нем круглые норки глубиной порой «в десятки сантиметров». Длина же самого моллюска — дециметр с небольшим. Эти норки фоласы «прогрызают» обычно в известняках, мраморе, песчаниках, а в портах — в бетоне и кирпиче.
Но мы на время забыли о храме Сераписа: как до него добрались камнеточцы? Много веков назад суша (там, где построили храм) опустилась, и море залило на несколько метров подножие храма. Тогда-то фоласы (или морские финики?) и источили основания колонн своими норками. Затем, в XVI столетии, случилось извержение лавы на недалеких отсюда Флегрейских полях, вновь поднялась суша, и колонны храма Сераписа оказались над водой. Камнеточцы, конечно, погибли, оказавшись на берегу, но следы их былой деятельности сохранились на века.
Близкий родич фоласов — ксилофага («древоед») предпочитает точить не камень, а дерево. Получающиеся при этом опилки ксилофаги глотают, но не переваривают их, а выбрасывают прочь. Поселяются они и на больших глубинах и, случалось, сверлят там, портят изоляцию телефонных кабелей, проложенных по дну морей и океанов.
Однако самый вредный разрушитель находящегося в морской воде дерева — так называемый корабельный червь, или тередо. Вот он-то как раз и питается древесиной, которая превращается в нем под действием особых ферментов в глюкозу. Так что норки в дереве ему служат не только для укрытия (как у ксилофага), но и для прокорма (он поедает опилки, которые получаются при сверлении норок). Какой вид дерева вкуснее — на этот счет у него имеются свои соображения: всему предпочитает ель, потом — сосну, ясень, березу, дуб. Гевею (каучуковое дерево) тоже любит. И совсем не выносит креозот, которым пропитывают дерево, и ядоносные краски, которыми дерево красят. А пропитывать его и красить необходимо, потому что тередо, если их много, очень скоро так источат своими ходами деревянные днища судов и сваи плотин, причалов и других портовых сооружений, что те быстро придут в негодность.
Передняя, вгрызающаяся в дерево часть тередо: F — нога, Sv, Sm — грызущие створки рудиментарной раковины, Ma — мантия
Кусок дерева, изъеденного корабельным червем
«Интересно отметить, что как бы густо древоточцы ни заселяли древесину, их ходы никогда не пересекаются: сильно пораженный кусок дерева на поперечном разрезе напоминает пчелиные соты. Рассматривая такой срез, очень легко вообразить ту опасность, которую корабельные черви представляют для деревянных судов. В Черном море при благоприятных условиях суда могут выйти из строя за одну навигацию, а сваи пристаней — за 1–2 года» (В. И. Зацепин, З. А. Филатова, А. А. Шилейко).
Он, тередо, видом своим совсем не похож на моллюска, а скорее на червя. Тело у него округлое, длинное: вытянуто у тередо навалис (то есть «корабельного») до 45 сантиметров, а у более северного вида, норвежского тередо, — даже до метра! Створки раковины сохранились в виде двух маленьких зазубренных кусочков (длина каждого в 30–40 раз короче самого червя). Этими остатками раковины тередо и точит древесину.
«…При этом передние концы створок раздвигаются с такой силой, что острые зубчики, сидящие на ребрах створок, сдирают слой древесины, как рашпилем. По существу створки действуют как челюсти для „вгрызания“ в дерево» (В. И. Зацепин, З. А. Филатова, А. А. Шилейко).
Между створками редуцированной раковины у тередо — присоска, образовавшаяся из ноги обычных моллюсков. Чуть выше присоски помещается рот. На противоположном, заднем конце корабельный червь несет две маленькие известковые пластиночки — так называемые палетки. Они нужны ему, чтобы затыкать вход в норку при опасности, если, например, хищный червь нереис хочет вытащить его из нее. Помогают палетки и тогда, когда судно, в днище которого тередо поселился, из моря входит в реку. Пресная вода для этого моллюска губительна. Но в реке палетки ненадолго защитят его: дней через 10–15 пресная вода все равно проникнет через них в норку, и тередо погибнет.
«Греческие триеры, венецианские галеры, плотины Голландии — все разрушалось миллиардными полчищами „корабельного червя“. Лет тридцать назад тередо чудовищно размножился в бухте Сан-Франциско; деревянные пристани и набережные этого мирового порта начали рушиться словно от землетрясения.
Без применения дерева в кораблестроении даже теперь, в век стальных судов, обойтись трудно. Рыболовецкий флот мира до сих пор в основном остается деревянным. Нелегко отказаться от дерева и при строительстве молов, набережных и пристаней» (Н. И. Тарасов).
«Так, массовое размножение этих животных в 1731–1732 годах в Голландии привело к невообразимым роковым последствиям. Деревянные устройства дамб были так сильно повреждены, что возникла угроза их полного уничтожения» (Л. Ф. Салвини-Плаван).
«И в то время как заделывали щели и останавливали воду в одном месте, открывались новые течи в другом, причем не в одном каком-либо районе, а повсеместно на протяжении двух провинций: Фрисланд и Зееланд.
Долго мучились несчастные голландцы. Почти весь 1731 и 1732 годы ушли у них на борьбу с морем. И победить последнее, остановить воду удалось лишь после того, как все деревянные части плотины, ограждавшие названные провинции, были заменены новыми» (П. Е. Васильковский).
Массовые размножения тередо возможны потому, что эти моллюски очень плодовиты. Трижды-четырежды в год производит тередо, функционирующий как самка (корабельные черви — гермафродиты), от одного до пяти миллионов яиц, которые недели две развиваются под мантией породившего их животного, а потом вышедшие из них личинки уплывают в море, пополняя собой плавающий в нем планктон. Через одну — три недели планктонной жизни личинка находит что-нибудь деревянное, погруженное в воду, и прикрепляется к нему биссусными нитями. Тут же после быстрого превращения в крошечного, на вид обычного двустворчатого моллюска, принимается скоблить дерево острыми краями раковины. Наскоблив небольшую кучку опилок, прикрывает ими себя так, что над ней образуется словно бы шалашик. Защищенная им ракушка за несколько дней неузнаваемо меняет свой облик — превращается в маленького тередо. Тот внедряется в дерево, и так начинается вредоносная жизнь корабельного червя.
Длина ходов в дереве обычного тередо (навалис) не очень велика: сантиметров тридцать (диаметр их — около 15 миллиметров). Но вот другой древоточец, обитающий на севере Тихого океана, — банкия — буравит дерево норками длиной до 60–80 сантиметров. Диаметр их уже 20 миллиметров.
«В стволах мангровых деревьев и в их корнях поселяются гигантские древоточцы… достигающие пяти-шестисантиметрового диаметра и почти двухметровой длины» (Н. И. Тарасов).
Пробуют применять против тередо биологические методы борьбы: разводят и выпускают около плотин их злейших врагов — червей нереисов. Но пока это только опытные начинания.
«…Для успешной борьбы против этих вредителей необходимы дальнейшие исследования и немалые средства. Возможно, более точные знания биологических особенностей этих животных в будущем откроют новые перспективы. Для ученых представлено здесь широкое поле деятельности» (Рудольф Килиас).
Это «самый драгоценный продукт моря», по мнению Ф. С. Ресселя и В. М. Ионга. Еще первобытному человеку полюбилась прелестная красота жемчуга. В моллюсках, которыми кормились древние люди, находили они жемчужины, и ожерелья из них носили и женщины и мужчины.
Примерно три тысячи лет назад о жемчуге писал Гомер. Но еще раньше носили его как украшение на Востоке. Он известен был шумерам и древним индийцам. Оттуда, из Индии и Шри-Ланки, привозили его в Европу. Второй путь — от Красного моря и стран Персидского залива. Жемчуг скоро стал достоянием и привилегией царствующих особ и высших сановников.
«Ранг каждого сановника в феодальном Китае обозначался шариком на его головном уборе. Такие шарики вытачивали из нефрита, бирюзы, коралла и, разумеется, высшим среди всех них считался шарик жемчужный» (Всеволод Овчинников).
Двумя наиболее крупными жемчужинами владела царица Египта знаменитая красавица Клеопатра (она жила в I веке до нашей эры).
Плиний и другие писатели античности рассказывают, что Клеопатра носила серьги из этих двух жемчужин. И вот на пиру в честь Марка Антония, чтобы поразить дорогого гостя, она растворила одну жемчужину в уксусе (по другим данным — в вине, что маловероятно с химической точки зрения) и выпила, надо полагать, не очень приятный на вкус раствор. Так же хотела поступить и с другой жемчужиной, но Люциус Планкус остановил ее руку, сказав, что даже для такого гостя, как Антоний, достаточно на пустую забаву истратить десять миллионов сестерциев (около 1500 тысяч марок).