Двести лет назад и в наших морях водились сирены (не сказочные, а натуральные), сумевшие приспособиться к весьма прохладным водам севера Тихого океана.
Стеллеровы коровы
В четверг 4 июня 1741 года пакетбот «Св. Петр» покинул гавань Петропавловской крепости на Камчатке и взял курс на восток. Кораблем командовал капитан-командор Свендсен, датчанин на русской службе, которого царь Петр, когда бывал в хорошем настроении, ласково величал Иваном Ивановичем. Сам же командор называл себя Витусом Берингом. Его отца звали Ионой Свендсеном, но Иван Иванович предпочел девичью фамилию матери. Капитан и почти половина команды не вернулись из этого знаменитого и тяжелого плавания.
В конце своей деятельной жизни Петр I вспомнил «то, о чем мыслил давно и что другие дела предпринять мешали», то есть о дороге через Ледовитое море в Китай и Индию. За три недели до смерти он написал любезному Ивану Ивановичу монаршую инструкцию: «На ботах плыть с Камчатки возле земли, которая идет на Норд… искать, где она сошлась с Америкой… и самим побывать на берегу… и, поставя на карту, приезжать сюды».
В начале лета 1728 года экспедиция вышла из устья реки Камчатки. Медленно продвигаясь на север, прошла через Берингов пролив в Чукотское море… и вернулась обратно, не увидев даже американского берега.
И вот теперь, через тринадцать лет после первой неудачной попытки, шестидесятилетний и уставший Витус Беринг опять повел «на обыскание американских берегов от Камчатки» новый, построенный в Охотске корабль и семьдесят восемь человек матросов и офицеров.
Второй корабль этой экспедиции — «Св. Павел» под командой «другого капитана, доброго, из русских» Алексея Чирикова — отплыл вместе с Берингом по тому же маршруту, но через две недели оба корабля навсегда разлучились.
Среди этих семидесяти восьми человек, связавших отныне свою судьбу с капитаном-командором Берингом, был молодой натуралист Георг Вильгельм Стеллер, который прославился описанием этого печального путешествия и мирных морских гигантов, открытых совершенно неожиданно в конце пути из Америки.
Стеллер родился в Германии. «Двадцатипятилетним юношей, — говорит наш академик Л. С. Берг, — он приехал в Петербург искать счастья». Здесь сначала работал врачом, а потом адъюнктом натуральной истории в Академии наук.
Это был натуралист даровитый, вспоминает о нем его коллега и современник Иоганн Гмелин, и путешественник прирожденный. Никакие трудности его не смущали. В пути обходился очень малым: возил с собой одну плошку, в которой и пищу варил, и ел, и пил. «Всякое платье и всякий сапог были ему впору. Всегда он был весел». Стеллер — наблюдатель «весьма точный». Но вот характер у него, говорят, был неважный: заносчивый и с «весьма неприятной склонностью вмешиваться в дела, которые его официально не касались». Впрочем, с людьми талантливыми такое случается нередко…
…И вот после сорока двух дней плавания по неспокойному и туманному морю люди Беринга наконец увидели на горизонте снежные вершины огромной горы. Это был хребет Святого Ильи на южном берегу Аляски. Большие кедры и пихты росли у его подножия.
«Св. Петр» повернул на запад и через два дня бросил якорь в бухте у небольшого острова Каяк. На берег послали за пресной водой ял, и на нем отплыл Стеллер (которого Беринг отпустил, впрочем, с неохотой).
«Но как я усмотрел, что со мною так непорядочно поступлено, — пишет возмущенно Стеллер, — и я в небрежении и презрении оставлен и что ласковыми словами ничего учинить не мог, употребил уже жестокие слова ему, капитану-командору Берингу», и тогда «меня с великим негодованием и вредительными словами с судна спустили».
Он пробыл на острове всего около десяти часов, но успел, однако, собрать интересные сведения о местных людях, животных и растениях (успел описать 163 вида растений!). Стеллер открыл даже новый, неизвестный науке вид сойки, названной позднее его именем.
Когда он вернулся на корабль, Беринг угостил его чашкой шоколада, чтобы достойно отметить столь знаменательное событие, как пребывание первого натуралиста на Аляске, но больше на берег не отпускал. Беринг был уже болен, тяжкие сомнения угнетали его, и он спешил поскорее вернуться назад. Стеллер с горечью записал в своем дневнике: «Десять лет Беринг готовился к великому плаванию… а исследование длилось только десять часов… якобы только для взятия и отвозу из Америки в Азию американской воды приходили».
Но и воды набрали недостаточно: не наполнили всех бочек на корабле — и поплыли дальше. А тут еще цинга стала валить с ног одного моряка за другим: треть команды уже болела. Когда миновали юго-западный угол Аляски, умер первый матрос — Никита Шумагин. Его похоронили на одном из открытых островов, которые с тех пор так и называются — Шумагинскими.
Отсюда пошли прямо на запад, на Камчатку. Но уже и не верили, что дойдут до нее. Море было бурное, швыряло бот, как колоду, пресная вода протухла, есть стало нечего, голодали сильно, и цинга свирепствовала. Люди обессилели совсем…
И вот 4 ноября вдруг вырос перед ними из тумана высокий берег. Камчатка! Слава богу… Пробовали стать на якорь, но не выдержали канаты. Налетела огромная волна и кинула корабль через буруны в мелкую лагуну поближе к берегу. Там было спокойнее. Стали пробираться на сушу. Только десять человек держались еще на ногах.
Вырыли ямы в земле, накрыли их парусами. А чтобы теплее было, больных засыпали песком вместо одеял. Измученный Беринг через месяц «за два часа до рассвета» умер в песчаной яме, заживо полузасыпанный землей.
А товарищи его обошли по берегу всю сушу вокруг, и горькая открылась им истина: попали они не на Камчатку, а на неведомый какой-то остров. Позднее назвали его островом Беринга. Они думали, что пристали к Камчатке, еще и потому, что увидели у берега лошадиный навоз — так спутники Беринга решили вначале. Потом оказалось, что это помет Стеллеровых коров, который похож по виду на лошадиный. Вот при таких печальных обстоятельствах и были открыты Стеллеровы коровы.
На другой день после высадки Стеллер заметил в море, недалеко от берега, какие-то странные бугры. Они чернели над водой, словно днища перевернутых лодок. Бугры плавали, ныряли. Но на берег не вылезали. Позднее, уже в июне следующего лета, когда увидели еще раз такие же бугры, моряки бросились к лодкам и поплыли к неведомым зверям, которые сулили богатое угощение их голодным желудкам, но могли оказаться и хищниками, способными проглотить охотников вместе с их шлюпками.
К счастью, гиганты были мирного нрава. Когда подцепили крюком одного из них и вытащили на берег, Стеллер понял, что судьбой предназначено ему сделать большое открытие. Животное спереди было похоже на тюленя, а сзади на… рыбу.
С первого же взгляда Стеллер решил — это манат, один из представителей сирен, или морских коров. И не ошибся. Только уж очень большой, манат-гигант среди сирен: длиной метров до девяти и весом около четырех тонн.
Стеллер очень подробно описал и внешность и образ жизни прославивших его капустниц (или капустников) — так назвали русские Стеллеровых коров: ведь те объедались водорослями ламинариями, по-местному — морской капустой.
Несмотря на отчаянное положение, в котором оказались люди с бота «Св. Петр», молодой врач находил в себе силы не только лечить их многочисленные недуги, но и вести дневник, каждый день аккуратно записывая в него свои наблюдения. И записи его особенно ценны для науки тем, что Стеллер ведь был единственным натуралистом, который видел живых капустниц!
Животные любят мелкие и песчаные места у берега, писал Стеллер, особенно там, где реки и ручьи впадают в море и где дно покрывают густые заросли подводных трав и водорослей. Собираются они здесь стадами. Взрослые всегда заботливо охраняют малышей. Когда пасутся, пропускают детенышей вперед, чтобы лучше их видеть. Когда же отправляются на поиски новых пастбищ, малыши плывут в центре стада: тут гораздо безопаснее.
Во время прилива, продолжает Стеллер, сирены-гиганты так близко подходили к берегу, что их можно было не только достать копьем, но иногда даже и рукой погладить. Если люди причиняли им боль, они «от досады и битья» беззлобно удалялись в сторону. Но вскоре, забыв обиду, опять подплывали к берегу. Казалось, невинные создания понятия не имели о том, какой опасный враг это размахивающее длинной палкой двуногое существо на берегу. Наполнив животы, морские коровы отплывали подальше от берега и, переворачиваясь на спины, засыпали.
Я не могу удержаться и не процитировать здесь замечательный отрывок из великолепной монографии Степана Крашенинникова «Описание Земли Камчатки». Правда, заимствован он из Стеллера, но уж очень живописно изложен.
«Кожа на нем (на капустнике) черная, толстая, как кора на старом дубе, шероховатая, голая и столь твердая, что едва топором прорубить можно. Голова у него в рассуждении тулова не велика. Глаза весьма малые и бараньих почти не больше, что в столь огромном животном не достойно примечания. Бровей и ресниц нет. Ушей нет же, но токмо одне скважины, ибо тулово с головою нераздельным кажется, однако есть в ней позвонки, к поворачиванию принадлежащие, на которых и действительно поворачиваются, а особливо во время пищи, ибо оно изгибает голову, как коровы на пастве. Тулово, как у тюленя, кругловато, к голове и к хвосту уже, а около пупа шире. Ластов у него два, под самою шеею, длинною около трех четвертей аршина, которыми оно и плавает и ходит, за каменье держится и, будучи тащено крюком, столь сильно упирается, что кожица с них отскакивает лоскутьями… У самок по две титьки на грудях против свойства других морских животных.
…Прожорливость примечена в них весьма странная, ибо они от непрестанного ядения головы почти из воды не вынимают и нимало не пекутся о своей безопасности, так что можно между ними на лодке плавать, по песку ходя, выбирать и бить которые угодно. Весь труд их во время еды состоит в том, что оне, через четыре или пять минут выставления из воды, как лошади, чхают. Плавают тогда тихо, один ласт по другом вперед двигая, так, как быки