или овцы на пастве ходят. Половина тулова у них, то есть спина и бока, всегда поверх воды, и на спине тогда у них сидят чайки стадами и вши из кожицы их вытаскивают, так же как вороны у свиней и овец таскают… Сытые, спят вверх брюхом и во время морского отлива в море удаляются, чтоб на берегу не обсохнуть».
Первое время поселившиеся на Командорах моряки не охотились на морских коров. Не из жалости, а просто слабы они были еще слишком, чтобы отважиться на такое. Те, кто мог стоять на ногах, ходили по берегу с дубинами и убивали морских выдр — каланов, — которых на острове водилось великое множество, и все они были так доверчивы, что без страха подпускали человека. Даже сами приходили на огонь и только тогда разбегались, «когда их несколько штук перебьют». Мясо каланов ели, а дорогие их шкуры берегли для продажи: люди не теряли веры, что вернутся скоро на материк.
Потом, когда больные начали поправляться и уже многие окрепли, стали охотиться на капустниц. Действовали так: большой железный крюк привязывали к длинному канату. Один его конец держали на берегу «человек больше двадцати», другие пятеро садились в лодку. Самый сильный матрос стоял на носу с крюком наготове. Подплывали тихо к стаду капустниц, выбирали самую аппетитную на вид корову, и гарпунер вонзал в нее крюк. Сразу же «бережные люди» (то есть люди на берегу) изо всех сил натягивали веревку, перехватывали ее и тянули снова. Раненое животное билось в воде, люди на лодке кололи его штыками, ножами, копьями, «всяким острым железом», добивали, как могли. Выбившись из сил и истекая кровью, оно в конце концов затихало, и тогда стопудовую тушу медленно, шаг за шагом, тридцать человек с трудом подтягивали к берегу. Тут набрасывались на еще живую морскую корову и ножами и саблями отрезали большие куски мяса и жира. Жарили их под веселые крики и прибаутки и тяжкие вздохи умиравшего зверя.
Другие животные в стаде не оставались равнодушными, когда их товарищ попадал в беду. Как только раненый начинал биться, все бросались к нему на помощь. Одни, подплывая снизу, старались перевернуть лодку, другие бросались на веревку, словно хотели порвать ее, колотили хвостами по крюку, и не раз случалось, что выбивали его из раны.
Когда в плен попадала самка, самец всегда, презирая опасность и удары, которые сыпались на него, старался освободить ее. Он. потеряв голову, метался вокруг и, даже если она была уже мертва, все равно плыл рядом до самого берега. Даже на следующее утро, когда моряки, бывало, приходили на берег, чтобы отрезать от брошенной здесь туши куски мяса, они видели самца рядом с мертвой самкой.
Он не покинул ее и на третий день, когда Стеллер пришел с единственной целью исследовать кишечник его погибшей подруги. Такая трогательная преданность убивала у моряков всякое желание охотиться на морских коров. И все с радостью бросили это дело, когда плотники из остатков полуразбитого бота построили новое небольшое суденышко.
Постройка тоже не далась легко: никто из уцелевших офицеров и матросов никогда не строил кораблей. Мастера же, которые знали это дело, умерли от цинги.
Но умелец нашелся: красноярский казак Савва Стародубцев. Без него «едва ли удалось бы справиться с делом», как писал Свен Ваксель, принявший после Беринга командование экспедицией. За эти способности и сноровку Савва Стародубцев получил позднее звание сына боярского, то есть дворянство.
Новое судно назвали тоже «Св. Петром». Оставшиеся в живых сорок шесть человек благополучно погрузились на него и отплыли 13 августа 1742 года. Через четыре дня увидели Камчатку и пошли вдоль берега на юг, в Петропавловск. Добрались до него без особых приключений.
Они привезли с собой около тысячи шкур морских выдр. Это был отличный товар. Мехопромысловики, как только услышали, что всего в каких-то двухстах километрах к востоку от Камчатки лежат острова — поистине сказочный край непуганых зверей, сейчас же начали снаряжать корабли с охотниками за пушниной.
Командоры стали главной сырьевой базой пышно расцветавшего на востоке мехопромышленного дела. А дело было нешуточное: за пять ближайших лет здесь только три охотника добыли, например, одиннадцать тысяч песцов и две тысячи каланов! Даже по тем временам немало.
Морские коровы особой коммерческой ценности не представляли, но и их во множестве истребляли: охотникам полюбилось мясо капустниц. «А той одной коровы, — писал Петр Яковлев, обергитенфорвальтер, побывавший в 1754 году на острове Беринга, — мясо всем тридцати трем человекам на один месяц с удовольствием происходило в пищу».
Капустниц часто били глупо и бессмысленно. Промышленники зимовали обычно малыми партиями по два-три человека и такими силами не могли, конечно, вытащить на берег убитую корову. Тогда они просто кололи их с берега или, зайдя неглубоко в море, длинными поколюгами (заточенными стальными полосами, привязанными к шестам). Животные уплывали в море умирать. А потом бывало, что иных приносило волнами обратно. Тогда из них вырезали куски мяса. Но «к рукам их ни одна свежая корова не приходит», говорит Яковлев, и зря лишь они «тем коровьим табунам, подле берега в море обретающимся, чинят сугубую трату и гибель».
Вернувшись на Камчатку, Яковлев советовал запретить «вредительный» промысел морских коров. Но кому до этого было дело… В результате через двадцать семь лет после того, как экспедиция Беринга покинула Командорские острова, всех морских коров здесь уже перебили. Не осталось ни одной. Последнюю, говорят, съел с товарищами некий Попов в 1768 году. С тех пор этих удивительных животных никто уже не видел ни у Командор, ни в другом месте.
Георгу Стеллеру, одному из самых замечательных натуралистов, не суждено было самолично сообщить Академии наук о своем открытии. Он два года после возвращения с острова Беринга занимался исследованиями на Камчатке. Потом решил поехать в Петербург. Но ему не повезло: Стеллер долго, с нелепыми приключениями и осложнениями находился в пути. Был даже арестован по ложному доносу и под стражей отправлен обратно в Иркутск. Но по дороге его освободили. Наконец, тяжело заболел горячкой и умер в Тюмени в 1746 году, так и не увидев столицы.
Наблюдения Стеллера, описанные на латыни, были опубликованы лишь через три — пять лет после его смерти. Еще через два года перевели их на немецкий язык, потом и на другие языки мира.
Открытому Стеллером животному дал научное имя Rhytina gigas, снабдив его соответствующим описанием, немец Циммерман в 1780 году, уже много лет спустя после того, как последнюю Стеллерову корову съели охотники за пушниной. Сейчас это животное называется по-латыни Hydrodamalis stelleri.
Куски толстой сухой кожи, несколько скелетов и черепов и рисунки, скопированные с мореходной карты «Св. Петра»? — вот и все, что осталось от самых представительных морских кузенов толстокожих.
КИТООБРАЗНЫЕ
Отряд китообразных систематики разделяют на три подотряда: древних (все вымерли 30 миллионов лет назад), зубатых и усатых китов.
Китообразные произошли 70 миллионов лет назад, по-видимому, от каких-то хищных, близких к предкам собак зверей (а возможно, и от насекомоядных!), все связи с сушей у них давно утеряны, а приспособления к жизни в морях, некоторых озерах и реках выражены лучше, чем у всех водных млекопитающих. Тело похоже на рыбье, но с горизонтальными лопастями хвостовых плавников. Передние конечности эволюция преобразовала в ласты, задние исчезли совсем, сохранились лишь рудименты костей таза, у гладких китов также и бедер, не связанных с позвоночником. У большинства китообразных есть спинной плавник, впрочем, без костной основы.
Тело бесшерстное, кожа гладкая, с очень толстым слоем подкожного жира, который и служит термоизолятором. У кашалота, горбача и полосатиков толщина его в среднем до 18, а у гладких китов — до 50 сантиметров! Немного щетинок уцелело лишь на морде. Некоторые киты, например нарвал, совершенно безволосы. Потовых и сальных желез нет. Слюнных желез тоже нет, или они недоразвиты.
Желудок велик (у крупных китов вмещает тысячу литров!), устроен сложно. Почки относительно вдвое крупнее, чем у наземных зверей, так как удаляют из организма много проглоченных с морской водой солей. Нет трубчатых костей, все пористые, сильно пропитаны жиром.
Зубатых китов отличают от усатых прежде всего зубы: их может быть и 272 (рекорд для зверей!) у амазонских дельфинов и только одна пара (клюворылы и ремнезубы) либо лишь один левый верхний клык — почти трехметровый, направленный прямо вперед сквозь верхнюю губу (у самцов нарвалов; у самок — недоразвитый зачаток этого клыка). Все зубы однообразны по форме, обычно конические.
У усатых китов нет никаких зубов, вместо них по бокам верхней челюсти растут роговые поперечные пластины с бахромчатыми изнутри краями — цедилка, которая, когда кит закроет рот, выпускает лишь воду, а мелкие рачки, рыбы и кальмары остаются во рту.
У зубатых китов череп по непонятной причине асимметричный и только одна ноздря, или дыхало; усатые сохранили обе ноздри и симметричный череп. Размеры зубатых китов — от метра с четвертью до 20 метров (кашалот), усатых — от 6 до 33 метров. У первых самцы крупнее самок, у вторых — наоборот.
У китообразных нет обоняния, зрение относительно слабое, но слух отличный. Исследования последних лет показали, что эти животные сигналят друг другу, ориентируются в пути и эхолоцируют пищу с помощью ультразвуков, как летучие мыши.
Беременность дельфинов — 10–12, усатых китов — 11, а у кашалотов — 10 месяцев. Почти всегда один детеныш, двойни и тройни очень редки. Соски — одна пара снизу, у корня хвоста, в похожих на карманы складках — сокращением особых мышц впрыскивают в рот детенышу очень питательное молоко. В нем не больше 50 процентов воды. Полосатики кормят детенышей молоком полгода, дельфины-фоцены и горбачи — 8—10месяцев, большинство других китов — почти год.