Плотно поев (опоссумы очень прожорливы), любят двуутробки, зацепившись задней ногой и хвостом (или одним хвостом) за сук, висеть вниз головой и покачиваться, блаженно переваривая обед.
В Америке говорят: «играть в опоссума» — то есть притворяться. На такие штучки опоссум большой мастер. Актер, каких мало. Когда он чувствует, что попал в скверную историю и сильный враг готов его схватить (или уже схватил), а бежать некуда, то притворяется мертвым. Даже с дерева трупом падает и лежит, как дохлый, закатив остекленелые глаза и раскинув будто окоченевшие лапы. А то и язык высунет, войдя в роль. Лежит долго — столько, сколько надо, чтобы обмануть человека или хищника, который не ест дохлятины. «Мертвеца» можно отбросить ногой или схватить за хвост и кинуть подальше, но он не выдаст себя «даже дрожанием век». Как только потенциальная смерть на двух или четырех ногах удалится, опоссум сейчас же вскочит и скорее бежит в кусты.
О том, что притворство часто спасает жизнь, много говорить не нужно. Животные, у которых есть такой инстинкт, выходят без вреда из очень опасных ситуаций. Каталепсия, или акинезия, — это мнимая смерть в интересах самообороны, вернее, неподвижность, имитирующая смерть. Пауки и жуки, цепенея в каталепсии, как и опоссум, наверное, не раз разыгрывали перед вами акинезические пантомимы.
К зиме северо-американские опоссумы сильно жиреют. А когда холода придут, много спят. Но это не настоящая зимняя спячка, просто долгий и глубокий сон. А если денек потеплее, то и опоссум, бывает, проснется и скачет по липкому снегу в надежде кое-кого съесть.
Опоссумы — убежденные индивидуалисты, живут в одиночестве. Но когда придет время подумать о продлении рода (кажется, случается это дважды в году), самец и самка, снизойдя друг до друга, на время забывают о своей необщительности, дни и ночи проводят вместе. Беременность так же коротка, как супружество: двенадцать с половиной дней. Опоссумчики родятся меньше пчелы. Весит каждый по два грамма. Но ползут, умудренные инстинктом, путаясь в волосах у мамы на брюхе, спешат — кто скорее! — в сумку забраться. Этот трудный кросс по пересеченной шерстью местности решает их судьбу. Рождается их нередко двадцать, а сосков у матери только 12–13, и кто опоздает ухватиться — погибнет.
Через месяц счастливчики, повисшие на сосках, ростом уже с мышь. Еще через три недели — с крысу. И тогда, впервые растянув глазные щели, таращат свои глазки, хотя там, где они живут, темно, как в пещере. Дней через семьдесят навсегда бросают соски и выскакивают из сумки порезвиться на воле и поесть: мать делит с ними свою добычу. Больше не сосут молоко, но тут же ныряют в сумку при каждом подозрительном шорохе и испуге. Дней через сто после рождения мать своих чад больше в сумку не пускает. Зверята виснут у нее на спине, и перегруженная потомством опоссумиха, стараясь его не растерять, осторожно путешествует в зелени ветвей.
Прежде северо-американского опоссума (под названием виргинский) считали особым видом. Сейчас полагают, что виргинский опоссум лишь разновидность очень похожего на него южноамериканского. У обоих цвет меха изменчив — черный, серый или почти белый. Подшерсток мягкий, а ость очень длинная редкая, далеко торчит из подшерстка светлыми вроде бы щетинками. Морда у северного опоссума почти белая, у южного — темная, иногда черная.
Хоть опоссум, уничтожая вредных грызунов, оказывает людям большие услуги, его всюду преследуют — из-за мяса, но главное — ради меха. Шубы из опоссума получаются красивые (особенно если длинная светлая ость на них не щипана) и стали модными. Так что плохо теперь придется опоссумам.
Шерстистый опоссум — наиболее известный из южноамериканских сумчатых средних размеров; голый наполовину хвост (в основании он пушистый) длиной у него в полметра. Около того или чуть короче и все тело с головой. Мех пушистый, густой (что для тропического жителя довольно необычно), золотисто-коричневый сверху и желто-бурый на брюхе. Глаза большие, выпуклые, но днем видят плохо. Однако для шерстистого опоссума это не так уж и важно, поскольку, пока светло, он спит беспробудно в уютном гнезде на вершине полюбившегося ему дерева. Привязанность к обжитому дереву у него — как у кошки к дому: по два-три месяца не покидает его и, лишь когда опустошит окрестности, меняет местожительство. Поскольку главное и лакомое блюдо шерстистого опоссума весьма обильно в тропиках (даже на одном дереве!) — насекомые, немного фруктов и молодых листьев и для разнообразия всякого рода падаль, — часто менять свои владения ему не приходится.
У самки выводковой сумки нет и не будет, даже когда родятся недоразвитые отпрыски. Пока они еще ростом с пчелу, висят на сосках, почти срастаясь с ними. Подрастая, цепляются хвостиками и лапками за мамкину шерсть и, облепив ее всю сплошь многоголовым пушистым комом, предоставляют родившему их зверю все заботы о передвижении.
Есть в Южной Америке опоссумы, которые носят детишек, разместившихся на их спинах и ухвативших своими хвостиками изогнутый над ними хвост матери, словно некую подвесную опору.
У родительниц мышиного опоссума сумок-колыбелей для новорожденных тоже нет: лишь на сосках, ничем, кроме шерсти, не прикрытых, висят полуграммовые детишки. Как только им исполнится месяц от роду и откроются глаза, перебазируются малыши на мамину золотисто-бурую спину и на ней разъезжают.
Мышиные опоссумы с подкрашенными кровью голыми ушами и хвостами скачут ночами по банановым плантациям и опушкам тропических лесов в Центральной и Южной Америке (от Мексики до Бразилии). Сверчки и другие насекомые, фрукты — желанная цель их полуночного «подвижничества». Светлым днем цепенеют в глубоком сне в темных дуплах или переделанных на свой вкус птичьих гнездах.
Самый страшный враг этих малышек — коати-носуха, из енотов. Но и ей не сдаются без боя. Ощетинившись, грозя острозубой пастью, отчаянно верещат, кусаются, и, бывает, их безудержная ярость побеждает силу.
В семействе американских опоссумов есть зверек, который повадками вполне копирует выдру. Это плавун, или япок. Прежде, когда плохо его знали, числился япок в зоологической классификации рядом с выдрами. Теперь ясно, что он водяной опоссум, а не выдра.
Живет плавун по берегам небольших рек и ручьев от Гватемалы до Бразилии, всюду довольно редок. У него плавательные перепонки между пальцами, шерсть пепельно-серая с черным ремнем вдоль хребта и широкими полосами поперек тела. Хвост голый и лишь у самого корня волосатый. Япок роет норы в обрывах рек и плавает много, и днем и ночью: ловит рыб и раков. Мелких собирает в защечные мешки. Когда поймает большую рыбу, которую в этих карманах не спрячешь, вылезает на берег и там ест ее.
Еще одна загадка
Ценолестесы, или сумчатые крысы, Южной Америки доставляют зоологам пока только загадки. Они очень скрытны, и о их жизни мало что известно. Романтически настроенные биологи (и среди них — довольно известные имена!) склонны, хотя и не вполне уверенно, полагать, что некоторые из этих таинственных зверьков, возможно, обитают неопознанные даже в Новой Зеландии. Доктор Инго Крумбигель, авторитет во многих вопросах, касающихся млекопитающих животных, один из таких «романтиков».
«За исключением собак и крыс, в этой стране нет ни одного четвероногого животного. Во всяком случае мы не встретили ни одного из них» (капитан Джеймс Кук).
Загадка старая и очень интригующая, значение ее для науки далеко не узкозоологическое. Дело в том, что с октября 1769 года, когда знаменитый «Индевор» капитана Джеймса Кука пристал к зеленым островам Новой Зеландии, в этой удивительной стране до сих пор не нашли ни одного (туземного, аборигенного, не иммигранта) млекопитающего зверя.
В Новой Зеландии обитают два вида летучих мышей. Но они переселились сюда недавно из других стран.
Живут в Новой Зеландии также собаки, черные лесные крысы, кузулисы и другие звери, которых привезли с собой люди, переселившиеся на новозеландские острова.
Отчего же в Новой Зеландии нет млекопитающих? Геологи считают, что новозеландские острова отделились от Австралии приблизительно 160 миллионов лет назад. Тогда всюду — на суше, в море и в воздухе — господствовали пресмыкающиеся, крупные и мелкие ящеры: ихтиозавры, птеродактили, бронтозавры, диплодоки и другие страшилища. Сумчатые млекопитающие, наводнившие Австралийский материк в более позднее время, не смогли уже проникнуть в Новую Зеландию. Лишь птицы и летучие мыши без труда преодолели просторы Тасманова моря, отделяющего Австралию от новозеландских островов.
Маори, коренные жители Новой Зеландии, называют летучих мышей «пека-пека». «Киоре», по-местному, — маленькая лесная крыса, а «карарехе» — собака. Но странное дело: маори кроме этих всем хорошо известных животных знают еще какого-то вайторека. Вайторек, существо, похожее на выдру, вызывает недоумение у специалистов по новозеландской фауне. Никто из зоологов не видел его ни живым, ни мертвым. Между тем местные жители могут описать этого легендарного зверька во всех подробностях.
Вайторек живет в воде, но это не рыба: тело у него покрыто густой бурой шерстью. Увидеть вайторека очень трудно, потому что он обитает в недоступных горных лесах в глубине страны, на охоту выходит только ночью.
Первые сведения о загадочном новозеландском зверьке привез в Европу в 1850 году путешественник и натуралист Уолтер Мэнтелл. Он слышал о нем от местных жителей. Мэнтелл обещал щедро наградить того, кто принесет ему вайторека. Маори отправились в глубь острова на поиски таинственного животного, но вернулись ни с чем.
Дальнейшие и более подробные сведения о вайтореке мы находим в капитальном труде австрийского ученого Фердинанда Хохштеттера «Новая Зеландия, ее физическая география, геология и естественная история».
Хохштеттер сообщает об исследованиях доктора Ю. Хаста, который часто встречал в горных лесах Южного острова Новой Зеландии следы вайторека. Следы напоминают отпечатки лап европейской выдры, но мельче их. Животное это размером с кошку, покрыто блестящей коричневой шерстью, обитает в горных реках и озерах на высоте тысяча метров, в недоступных местностях, где почти не ступала нога человека.
Рассказывают, что два колониста, которые пригнали стадо овец на горные пастбища у берегов озера Херон, случайно увидели странного, похожего на выдру зверька. Они бросились за ним, пытаясь убить кнутами. Зверек испустил пронзительный свист и нырнул в воду. Больше они его не видели.
Рассказ о вайтореке Хохштеттер заканчивает словами: «Можно не сомневаться, что в Новой Зеландии обитают свои исконные млекопитающие, которые до сих пор не попались еще в руки исследователей». Надо сказать, что оптимистическую уверенность Хохштеттера разделяют немногие зоологи.
«В одной старой книге о Новой Зеландии перечислены следующие удивительные признаки вайторека: у него будто бы голый, сплющенный, как у бобра, хвост. Зверек строит на берегах водоемов похожие на ульи домики. Реки вайторек перегораживает плотинами! Может быть, в горных лесах Новой Зеландии обосновалась (теперь уже истребленная) колония бобров, завезенных кем-либо из европейцев?» (Инго Крумбигель).
Советский ученый Петр Петрович Смолин говорит: животный мир Новой Зеландии в некоторых отношениях обнаруживает поразительные черты сходства с фауной Южной Америки. Даже гигантские вымершие страусы Новой Зеландии, как показали последние исследования, были ближайшими родичами не австралийских страусов — эму и казуаров, а южноамериканских нанду! Поэтому более вероятно, что и млекопитающие новозеландских островов, если они существуют, имеют тоже больше сходства с южноамериканскими, а не с австралийскими животными. В Южной Америке есть зверек, который напоминает легендарного вайторека. Это плавун.
Однако все это только предположения, и с каждым годом вера в вайторека все более, так сказать, «девальвируется».