засыпал и «клевал носом». Лучшей цели нельзя было придумать.
Стрелок удобно лежал за камнями. Выстрел грянул! Послышался характерный шлепок пули, возвестивший о точном попадании. Зверь вскинулся, быстро повернулся и исчез в норе.
«Ура!» подбежавших геологов было преждевременным. Заглянув в широкое темное отверстие, они зверька не увидели. Некоторое время в глубине слышались глухие звуки, затем все стихло: сурок умер. Голодным людям ничего не оставалось, как бодро приняться за раскопки. Кирка и лопаты заскрежетали о камни…
Нора была расположена внизу, у подножия довольно крутой скалы, изрядно потрепанной выветриванием, поэтому нечего было и ожидать здесь податливого грунта. Но то, что открылось геологам, превзошло все ожидания: гранитные глыбы и щебень, буквально сцементированные галькой и песком. Каждый камень приходилось чуть ли не вырубать, гнулись лопаты, кирка звенела. За час удалось лишь расширить вертикальное входное отверстие. Копали до вечера и здесь же заночевали. Утром у всех болели руки. Геологи с грустью взглянули на яму и груду камней и отправились в путь ни с чем.
Старый сурок победил. Подумайте только: три человека, вооруженные железными орудиями, оказались бессильны против строения, созданного короткими лапками!
Теперь об архитектуре. Она у сурков рациональна и не отличается особой вычурностью. Даже равнинный байбак, хозяин мягкого чернозема, не утруждает себя сложными конструкциями: дом должен быть удобным и безопасным.
Перед нами жилье сурка предстает лишь круглым, вертикально уходящим вниз отверстием и крепким холмиком грунта рядом, так называемым бутаном. Это важнейшая деталь общей конструкции, нечто вроде завалинки у фасада деревенского дома. Тут можно отдохнуть, поболтать с соседом… Сурки очень общительны и часто ходят в гости друг к другу, причем гостиной служит бутан. На бутане все можно. Можно порезвиться, хватая друг друга под микитки; можно посидеть в компании, можно просто выспаться на солнышке, и теплый бок друга согреет твой бок, оказавшийся в тени. Но если из-за холма показалась голова охотника, беги сломя голову к своей норе, дружба кончилась…
Трогательные идиллии на пролысинках бутана — это все приметы летних развеселых отпусков. И норы с бутанами — всего лишь дачи. Они обычно просты: вертикальный или почти вертикальный ход вниз (этак на метр), по которому зверь просто сваливается (весьма удобно при стремительном отступлении), затем узкий коридор, который часто соединяется с такими же коридорами близких родственников.
Сложнее устройство зимних убежищ, где сурки залегают в спячку. Впрочем, про остроумную идею главного входа не забывают и здесь. И основной коридор идет так же. Но он длиннее и глубже и в конце своем разветвляется. Пойдешь налево — попадешь в небольшую камеру, а в ней испражнения, всякий мусор, какая-то ненужная, линялая шерсть. Пойдешь направо — встретишь большое арочное помещение с хорошо выделанными стенами. Нет, нет, это не келья одинокого монаха. Здесь коллективная спальня. Зимой сурки спят все вместе, в некоторых иногда до двадцати зверей собираются — все как-то теплее. Да, вот еще: иной раз в главном коридоре можно найти несколько небольших отнорков, в которых едва-едва поместится зверь. Их назначение не очень ясно. Карцер для тех, кто на общей постели сильно ворочается? Убежище? Или специальная ниша, куда следует отойти, если встретился кто-нибудь из старших?
Остается сказать еще о том, как сурки выбирают место для своих поселений. Они знают, что солнце — благо, и неутомимый охотник зря будет искать их норы на мрачных северных склонах гор.
Солнце — друг; вода — враг. Когда дождевые потоки устремляются вниз — берегись, сурок! Если строитель был неосмотрительным, нору зальет. Вода в норе — сама смерть! Залегая на зиму, звери так заделывают входные отверстия, что не только вешним водам в них трудно проникнуть, никакая лопата их не берет. А уж когда случится беда… Были, говорят, такие случаи: сурок собственным телом заткнул нору! И вода не прошла!
Не от хорошей жизни сурки спят шесть, семь, восемь, девять месяцев в году. Но это выход. Разве смогли бы они выжить, если бы не умели пережидать времена сокрушительных морозов и бескормицы? К спячке готовятся заранее. Копят жир, он будет потом питанием. Все меньше и меньше бегают и ходят, а перед самой спячкой ничего не едят: желудок спящего сурка пуст. И вот ушли в нору, заделали вход, сгрудились в келье-спальне…
Когда я говорил о странных нишах, годных якобы для карцерного заключения тех, кто, сильно ворочаясь, не дает соседям спать, то, конечно, шутил. В спальне царит неподвижность. Два-три вдоха в минуту. Ударов сердца — три, четыре, пять (а у сурков на летнем бутане пульс 88—140 ударов). Температура сурка снизилась до температуры воздуха в спальне — иногда до нуля! В общем не поворочаешься. И в таком положении всю зиму.
Как протопленная печь под слоем остывших углей и золы хранит жар, так и центральная нервная система сурков бережет энергию жизни. И между тем живучесть повысилась: если убить спящего сурка, его сердце будет биться три часа! Организм невосприимчив даже к нашествию страшнейших врагов — микробов. Здоровье сохраняется!
Нам остается кинуть прощальный взгляд на жизнь этих коротконогих, скромных, смирных и очень симпатичных зверьков. Представьте: мы в горных степях Забайкалья или Монголии, на отрогах Тибета или Алтая… Весна. Отдав влагу беснующимся рекам, прогреваются склоненные спины гор. Наливаются соками первые травы. Холмик земли, смешанной со щебнем и камнями, зашевелился, посыпались комочки… И вдруг — голова! Сонная, удивленная, всклокоченная. Холмик, оказывается, не могильный! Зверь не сразу выбирается на бутан — сначала ведь надо убедиться, что безопасно кругом. Но вот вылез, сел столбиком, потешно держа у груди расслабленные коротенькие лапки-ручки. Утреннее солнышко греет, хорошо!
И вот у заброшенных, казалось бы, бутанов — в горах, на плато, на холмах, в мягких луговинах распадков — вырастают комичные фигурки, напоминающие пингвинов. Взглянешь в бинокль: в одном, другом, третьем месте — повсюду они. Кто спокойно греется, кто нагибается за пучком травы (в особенности любят острец), а затем, усевшись на корточки, жуют, быстро-быстро шевеля черными усиками.
Конечно, кто-нибудь да нарушит идиллию: человек, хищник. И тогда раздается молодецкий посвист. Свистит тот, кто первый заметит врага. Сосед подхватывает сигнал, передает дальше. Дальние сурки тоже насторожились и в свою очередь предупреждают еще более дальних. Так что о вас быстро узнают все. Вы продолжаете приближаться — тон посвистов меняется: дело не шуточное! И один за другим ныряют в норы. Вскоре нигде ни одного желтого пятнышка не видно. Человек, гулко топая, проходит над норой. Из подземелья слышится ворчание, брюзжание: чего тут ходишь?!
Но хватит о сурках. У многих охотников они все равно ведь за дичь не считаются (вот благодать для зверей!). Хотя, между прочим, в Монголии сурков промышляют усердно: экспортируют ежегодно два миллиона шкурок. А мясо, несмотря на обилие дешевой баранины, с удовольствием едят.
Дикобраз, который живет в горах
Нет, мы пока еще не спускаемся с гор. У нас свидание с дикобразом. С наземным — не путайте его с древесным. Тот из другого семейства, и речь о нем впереди.
Зверь и некрасивый, и страшный. Оттого и зовется дикобраз. Он тигру сумеет всю жизнь искалечить!
Вначале оговорюсь: есть и другие недревесные дикобразы, не из рода обычных дикобразов, в котором около дюжины видов. Но о них — потом, когда спустимся вниз. Сейчас мы в горах. На «зеленых холмах Африки» или где-нибудь над Средиземным морем — в Италии, Сицилии, в Алжире — еще живет «гребнистый», или индийский, он же европейский, дикобраз. По правде сказать, в Европе встреча с ним затруднительна. В этой части света зоопарков, пожалуй, больше, чем вольных дикобразов. В Закавказье и Средней Азии эти звери еще есть. Поэтому мы в Туркменистане, а еще лучше — в Ираке.
Горы. Камни раскалены так, что голыми руками лучше не трогать. Но дикобраз тепло любит. Он предпочитает одиночество, и, чтобы его увидеть, надо забраться повыше, к самым скалам, к опасным каменным осыпям, где он селится в трещинах и пещерах. Однако бывает, что живет и в низинах, даже в песках, на мягком грунте, вернее, в нем самом, так как там зверь вспоминает, что он все-таки грызун, и роет норы.
Но вот и дикобраз. Его кто-то потревожил, иначе не вылез бы из своего укрытия. Обычно дикобразы бродят лишь ночью, неловко переваливаясь и гремя иглами. Обожают забираться в сады и огороды, где есть самая любимая пища — дыни и кукуруза. Иглы у дикобраза длинные, довольно толстые (иные с карандаш!), отточенные. В сущности единственное оружие дикобраза, хотя зубы его без особого труда способны прогрызть проволочную сетку.
Иглы держатся на специальной мышце и легко от нее отделяются, поэтому долгое время считали, что дикобраз может метать их. Предварительно погремев для угрозы иглами, дикобраз в коротком броске (задом вперед!) вонзает иглы в тело врага с такой силой, словно это стрелы, выпущенные из добротного лука. В Таджикистане молодому колхознику дикобраз «подарил» таким образом иглу, всадив ее в ладонь. Не сразу удалось эту иглу вытащить.
Недавно зоолог Дате и его сотрудники своими глазами видели в Берлинском зоопарке: потрясая шкурой, дикобраз бросал иглы с большой силой, они вонзались в деревянные планки. Вторая загадка: как северо-африканский дикобраз попал в Сицилию и Италию? По-видимому, его привезли римляне: мясо дикобразов они очень ценили, а позолоченные иглы богатые римские дамы втыкали в свои прически.
Слов нет, оружие у дикобраза сильное, но похоже, что зверь несколько преувеличенного о нем мнения. Он не уступает дорогу даже автомобилю. Встанет на дороге, топает короткими задними ножонками и хрюкает: не приближайся, заколю! И гремит ощетиненными иглами. Надо полагать, не от большого все это ума. А впрочем, оправдывали же себя такие повадки миллионы лет.