Надзиратель положил руку ей на грудь и сильно сжал. Ваньиру зажмурилась.
— Вот когда ты наконец сообщишь информацию, которая мне нужна, — прошипел он, — расскажешь о секретном подполье May May и о Леопарде, вот тогда я прослежу, чтобы ты получила свои витамины.
Мама Нджоки умерла на следующий день. В тот же день умерли еще две женщины и три ребенка. Ваньиру забрали с каменоломни, где она была занята тяжким трудом, с утра до ночи разбивая камни, и перевели в похоронную бригаду. Вечером она прошла по всем камерам корпуса «Г» и увидела, что пеллагра распространяется дальше.
Она начала с того, что организовала протест в своей камере, откуда восстание распространилось по всему корпусу.
— Матери Кении! — кричала она. — Они убивают нас, лишая полноценного питания! Нам нужно объединиться и оказать им сопротивление! Мы не можем позволить им убивать нас таким вероломным способом! Мы должны объединиться, все без исключения, невзирая на племенную принадлежность! Все мы, кикую, луо или вакамба, обязаны помнить о том, что являемся кенийскими матерями и боремся за будущее своих детей!
В качестве наказания за свои подстрекательские призывы Ваньиру вместе с Мамой Нгиной, женой Кеньяты, заставили выносить экскременты заключенных.
Но это не остановило Ваньиру, и она продолжала вести агитационную работу среди заключенных лагеря, пытаясь поднять их на бунт, и в конце концов Ваньиру на три недели бросили в одиночную камеру, разлучив с детьми. Но даже оттуда она продолжила свои попытки организовать всеобщую голодовку. Зная, что ее надзиратели были не из племени кикую, она по ночам пела песни на своем языке, и голос ее звенел над всем корпусом, призывая заключенных отказаться от убогой баланды, которую им давали на завтрак, положить на землю свои мотыги и отказаться носить камни до тех пор, пока их требования не будут выполнены и качество пищи не улучшится.
Когда через три недели ее вывели наконец из темной одиночки, она зажмурилась от солнечного света, ударившего ей в глаза, но, к своей радости, обнаружила, что ее план сработал; женщины услышали ее призывы и сделали так, как она их учила. Результатом голодовки стало то, что женщинам позволили возделывать бобы, и еженедельно в лагере давали витамины.
Но для маленькой Ханны эти изменения наступили слишком поздно.
— Мы сделали все что могли, — сказали Ваньиру ее соседки по камере. — Но она больше не может есть.
Ваньиру баюкала на руках свою умирающую дочку, напевая колыбельную песню кикую, а Кристофер сидел рядом и молча смотрел своими большими, серьезными глазами. Среди ночи Ханна тихонько шевельнулась в ее руках, прошептала: «Мама» и умерла.
На следующее утро Ваньиру сама выкопала могилу — одну из множества могил для жертв пеллагры, и вернула тело своей дочери земле Матери Африки.
Допрос продолжался уже много часов; Ваньиру с трудом держалась на ногах, а Саймон Мвачаро без устали задавал ей одни и те же вопросы: «Кто отдавал тебе приказы? Где находился ваш лесной лагерь? Кто такой Леопард?»
Это оказалось слишком даже для офицера Дуайера, который в конце концов встал и ушел.
— Дайте мне поспать, — сказала Ваньиру. — Прошу вас…
— Сначала сообщи мне то, что я хочу знать. Расскажи о May May, и я сделаю для тебя все, что только пожелаешь. Обещаю.
У Ваньиру закружилась голова. Она не ела уже более суток, и Саймон Мвачаро в течение многих часов не позволял ей присесть даже на минуту.
— Глупая женщина, — прошипел он, — неужели не понимаешь, что своим упрямством ты подписываешь себе смертный приговор? Если тебе плевать на себя, то подумай хотя бы о сыне, что станет с ним?
Но она ни на минуту не забывала о Кристофере, который остался в камере под присмотром ее соседок. «Если ему придется умереть за ухуру значит, так тому и быть, — думала Ванджиру. — Я не предам дело, за которое борюсь, ради спасения собственной жизни или даже жизни моего сына».
— Отвечай, — твердил Мвачаро, — или я силой вытрясу из тебя информацию.
Он подошел к двери и запер ее. Когда Ваньиру увидела, что он сделал четверым аскари какой-то знак, ее внезапно охватила паника.
— Ты уже давно на это напрашиваешься, — цедил он сквозь зубы, расстегивая ремень на штанах. — Все эти твои витамины, голодовки, то, как ты задираешь нос. Я тебе покажу, кто ты такая на самом деле. Я покажу тебе, чего ты заслуживаешь. Можешь сколько угодно кричать; если кто и услышит твои крики, тут тебе никто не поможет.
Охранники швырнули Ваньиру на пол. Двое из них держали ее руки, двое других раздвинули ноги.
Расстегивая ширинку, Саймон Мвачаро сказал:
— Когда я закончу, тобой займутся эти аскари.
Ваньиру с ужасом уставилась в потолок. Расширенными глазами смотрела она на ребристую поверхность серой жестяной крыши, но перед ее глазами в этот момент был волнистый пейзаж ее родных мест в Найэри: зеленые холмы и долины, сладкий запах сосновых лесов, стремительные ручьи и водопады, обилие птиц и цветов, пение детей в деревне, женщины, работающие на шамбах и весело перекликающиеся друг с другом в солнечном свете, и ее муж, которого она когда-то любила всей душой…
Ваньиру запрокинула голову и закричала что было сил:
— Дэвид!
52
Мона просидела у окна уже более двух часов, когда ее долгое ожидание было наконец вознаграждено.
— Дядя Джеймс! — воскликнула она, вскочив на ноги.
Она выбежала ему навстречу, на веранду дома тети Грейс, держа на руках своего трехмесячного ребенка. Джеймс вышел из машины, и по выражению его лица она сразу поняла, что поездка в Найроби не принесла никаких результатов.
— Мне очень жаль, Мона, — сказал он. Поднимаясь по ступенькам крыльца, он слегка прихрамывал. Джеймсу уже стукнуло шестьдесят шесть, и старое ранение в ногу, полученное им еще в Первую мировую, все чаще давало о себе знать. — Я везде его искал. Среди задержанных Дэвид Матенге не числится.
— Значит, он по-прежнему скрывается в лесах!
— Или же мертв. — Джеймс сочувственно сжал ее руку повыше локтя. — Ты должна принять и такую вероятность, Мона. Многие, очень многие были убиты.
Джеймс Дональд имел в виду операцию «Молот», которая была проведена три месяца назад, в апреле. Тогда британцы организовали широкомасштабную кампанию против May May, в результате которой были арестованы и брошены за решетку тридцать пять тысяч африканцев. За весь год, прошедший после исчезновения Дэвида, он ни разу не дал о себе знать, не получила Мона ответа и ни на одно из своих писем, которые продолжала относить Маме Вачере. Она решила, что он, должно быть, находится в одном из лагерей заключения и поэтому не может послать о себе весточку.
Видя ее отчаяние, Джеймс предложил использовать свое влияние и навести справки. Только четверо на всем белом свете — он сам, Джеффри, Грейс и домашний слуга Марио — знали о том, что Дэвид присоединился к May May и что именно он был отцом девочки, которую Мона держала теперь на руках.
Вся колония возбужденно гудела, обсуждая незаконного ребенка Моны Тривертон. От кого мог быть этот ребенок? Она производила впечатление такой славной, приличной женщины, судачили жители колонии, но, с другой стороны, вспомните, как плохо кончила ее мать. Большинство придерживались версии, что отцом ребенка является Джеффри Дональд. Ведь он же вечно торчит в Белладу.
Мону эти пересуды волновали мало. На голове у ребенка почти еще не было волос, кожа была светлого цвета. Девочка выглядела как все младенцы. Но Мона знала, что придет время и во внешности ее дочери начнут появляться африканские черты, и тогда, без всякого сомнения, вокруг начнут судачить с новой силой. Ей только оставалось надеяться, что к тому времени все проблемы в Кении закончатся и ее дочери не придется носить на себе клеймо расового и социального отчуждения.
«Для нас должно наступить такое будущее, — говорил Дэвид Моне в ту июньскую ночь, год назад, когда они любили друг друга и клялись в вечной верности, — в котором мы сможем идти рядом, бок о бок, как законные муж и жена».
«Наступит ли для нас это будущее? — грустно размышляла Мона, направляясь вслед за Джеймсом на кухню, где Марио готовил для них обед. — Будущее, в котором мы с Дэвидом сможем пожениться и при этом не будем чувствовать себя отверженными, в котором мы сможем путешествовать в одном вагоне, вместе приходить в ресторан и ужинать за одним столом?»
Когда поздней ночью она лежала в постели, а рядом с ней мирно посапывал ее ребенок, она страстно мечтала о Дэвиде. В такие минуты ей верилось, что такое будущее не только возможно, но и очень близко. Однако при свете дня, когда ей приходилось опоясываться кобурой с револьвером и когда она слышала о все новых убийствах, все новых зверствах, учиняемых обеими враждующими сторонами, видение их прекрасного будущего увядало, как чайная роза вянет под слишком жаркими лучами солнца. В Кении белые всегда ездили первым классом, а черные — третьим, и никогда не оказывались они вместе за одним столом. Ее фантазии были абсурдны, с таким же успехом она могла бы мечтать о том, чтобы достать луну с неба.
— Джамбо, бвана, — поздоровался Марио, наливая чай Джеймсу. — Хабари гани?
— Мзури сана, Марио. Как ты?
— Плохие времена настали, бвана. Очень плохие.
Да, времена хуже некуда, мысленно соглашался Джеймс, но день за днем ситуация несколько выправляется. За три месяца после операции «Молот» активность May May определенно снизилась. Конечно, далеко не все из тридцати пяти тысяч схваченных были May May, тем не менее в широкую сеть, расставленную британцами, не могла не попасться и крупная рыба. Теперь им лишь оставалось обнаружить наконец того мерзавца, который проводил в их округе обряд клятвы, и затем схватить главарей May May — например, Делана Кимати, или того, кого называют Леопардом. Тогда восстание стихнет, угаснет, как спичка на ветру, — в этом Джеймс был абсолютно уверен.
А что потом?
Джеймс задумчиво помешивал ложечкой сахар. За окном пчелы жужжали вокруг бархатцев и анютиных глазок, посаженных Грейс, миссия жила своей обычной жизнью, за исключением британских военных, которые патрулировали по периметру с оружием наизготовку.