дра, и с помадами, которые рассыпались, стоило дотронуться до них. Она открывала бутылочки и вдыхала аромат давно высохших изысканных духов. Она придумывала сказки о принцессе, которая здесь жила, и ее детское воображение рисовало ей Златовласку и Спящую красавицу.
А теперь она показывала свою секретную комнату Кристоферу Матенге, своему новому лучшему другу.
Они сидели на полу и рассматривали содержимое того, что Дебора называла «коробочка с документами», — небольшой деревянной шкатулки, в которой хранились пачки старых пожелтевших фотографий, письма, открытки, программки каких-то мероприятий, о которых Дебора не имела ни малейшего представления. Так как она не знала, кто были все эти люди на фотографиях, она придумывала им имена и разные истории.
— Вот это я, — показала она одну из фотографий Кристоферу, на которой была запечатлена маленькая девочка в забавной одежде и старомодном шлеме от солнца. Эту девочку она идентифицировала с собой — не осознавая при этом, что и вправду на нее очень похожа. Девочка сидела среди деревьев, рядом с белокурой женщиной с печальными глазами, и держала на коленях обезьяну. Что-то было в их лицах, что заставляло Дебору часами смотреть на них; обе они выглядели такими несчастными. На обратной стороне фотографии была надпись: «Роуз с дочерью, 1927 год».
— О! — воскликнула Дебора, вытаскивая из коробки тоненькую книжечку. — А вот кем можешь быть ты! Видишь? Ты даже похож на него!
Кристофер с удивлением рассматривал книжечку, которую протягивала ему Дебора, — очень похожую на ту, которую его мать носила с собой столько лет. Он уставился на лицо на фотографии.
— Кто это? — спросила Дебора. — Ты можешь прочитать имя?
Кристофер был ошеломлен. Человека на фотографии звали Дэвид Матенге.
— Но это же твоя фамилия! — воскликнула Дебора. Она не очень разбиралась в фамилиях и семейных отношениях, не понимала, что у нее должна быть другая фамилия, не такая, как у родителей ее матери. Дебора ничего не знала про брак и про отцов, что женщины меняют свои фамилии, когда выходят замуж. Она полагала, что у всех матерей и дочерей такая же ситуация, как и у них.
Кристофер не мог оторвать глаз от фотографии. Да, он и вправду был очень похож на этого мужчину, но больше его поразило другое: в пропуске было указано место проживания владельца — это был округ Найэри. Были еще и имена его родителей — вождь Кабиру Матенге и Вачера Матенге.
Кристофер ничего не знал о своем собственном отце — ни как его звали, ни кем он был, ни когда и почему умер. Его мать наотрез отказывалась говорить о нем. Когда она рассказывала разные истории Кристоферу и Саре, сначала в лагере Камити, который Кристофер почти не помнил и в котором родилась его сестра, а потом в лагере Хола, где они прожили пять лет, то в ее рассказах фигурировала лишь его бабушка-знахарка, и вождь, который жил давным-давно, самый первый Матенге.
Но этот человек, Дэвид…
— Можешь оставить себе, если хочешь, — великодушно разрешила Дебора, заметив, как жадно он схватил книжечку.
Мальчик аккуратно спрятал ее за поясом своих шорт.
Только Дебора полезла в ящик за очередным сокровищем, как чей-то силуэт вдруг закрыл свет, льющийся в комнату из открытой двери.
Мона не могла поверить своим глазам.
Комната, которую она заперла девять лет назад, стояла теперь открытая, освещенная светом, льющимся из коридора. Знакомые вещи, так давно не виданные ею, теперь, казалось, разом набросились на нее, принесенные безжалостными волнами памяти. Трюмо ее матери, за которым Роуз часами сидела, не обращая на нее никакого внимания, в то время как Нджери расчесывала ее длинные платиновые волосы. Кнут Валентина на стене с ручкой из кости носорога — символ его абсолютной власти над ней и над Белладу. Большая кровать с балдахином, на которой были зачаты поколения Тривертонов — сама Мона, еще в Англии, сорок пять лет назад, и Дебора, ее дочь, в ту ночь, когда погиб Дэвид.
Ошеломленная Мона опустила глаза и увидела маленькую босую девочку с загорелыми руками и ногами и копной черных волос, которая подняла свое лицо навстречу свету, как скромный лесной цветочек.
— Здравствуй, мама, — произнесла девочка.
Мона же будто потеряла дар речи. Девять лет назад она закрыла эту дверь и повернула ключ в замке, навсегда спрятав внутри все свои невыносимые воспоминания, накрепко заперла всех преследующих ее демонов. Она вышла тогда из этой ужасной комнаты, с ее пыльными секретами, женщиной, свободной от своего прошлого. И могла чувствовать себя в относительной безопасности лишь тогда, когда знала, что этих демонов никто и никогда не выпустит на свободу.
Но сейчас дверь в комнату была широко распахнута, из нее изливалась угроза. Хрупкая безопасность Моны была нарушена маленькой девочкой, которая появилась на этот свет лишь потому, что Дэвид погиб.
— Да как ты посмела! — закричала Мона.
На лице Деборы появилось выражение растерянности.
— Я просто показывала своему новому другу… — только и успела она сказать, потому что мать наклонилась, больно ухватила ее и рывком подняла на ноги. Дебора от неожиданности вскрикнула. Когда мать принялась бить ее наотмашь, она попыталась закрыться рукой.
— Нет! — закричал Кристофер на суахили. — Перестаньте!
Мона подняла глаза и в свете, падающем из коридора, разглядела африканского мальчика. Она уставилась на него, рука ее разжалась и выпустила Дебору.
Мона озадаченно нахмурилась.
— Дэвид? — прошептала она.
И тут на нее разом нахлынули воспоминания — старые, запрятанные в самой глубине ее сознания: пылающая хижина, ожерелье из Уганды.
Казалось, комната закачалась. В груди вновь нарастал ком невыносимой боли, поднимался кверху, к горлу, душил ее. Она схватилась за дверной косяк.
Дебора, потирая руку и изо всех сил стараясь не плакать, принялась объяснять:
— Это мой лучший друг, мама. Его зовут Кристофер Матенге, он живет со знахаркой — она его бабушка.
Мона не могла дышать. Она прижала руку к груди. Сын Дэвида!
Кристофер расширившимися от страха глазами смотрел на женщину, стоящую в проеме двери. Она странно смотрела на него полными слез глазами, затем шагнула к нему, и он отступил.
— Дэвид, — прошептала она.
Он вспомнил о книжечке, заткнутой у него за поясом. Мона протянула к нему руку, и Кристофер подался назад, споткнулся, ударился о кровать.
Она медленно приближалась к мальчику, ее руки тянулись к нему, слезы струились по лицу. Дети смотрели на нее со страхом и не могли сдвинуться с места. Когда между ней и мальчиком оставалось всего несколько сантиметров, Дебора и Кристофер замерли в испуге.
А потом вдруг, к великому изумлению Деборы, нежная улыбка осветила лицо ее матери — лицо, которое, сколько помнила себя девочка, всегда оставалось бесстрастным и жестким.
— Сын Дэвида, — ласково произнесла Мона с некоторым удивлением.
Кристофер, прижавшись к кровати, весь сжался и будто окаменел, когда она подняла обе руки и нежно обхватила его лицо.
Не замечая слез, струившихся из глаз, Мона смотрела и не могла насмотреться на такие знакомые и любимые черты: морщинку между бровями, миндалевидные глаза, упрямо выдвинутый вперед подбородок — наследие воинов масаи. Кристофер был еще ребенком, но в его чертах уже проступал образ того мужчины, которым он станет. И Мона даже сейчас видела, что он будет очень похож на Дэвида.
— Сын Дэвида, — произнесла она опять с горестной улыбкой. — Он живет в тебе. Получается, что он не умер…
Сердце Кристофера заколотилось, как бешеное, когда лицо женщины еще больше приблизилось к нему. Она наклонилась и очень нежно поцеловала его прямо в губы.
Когда Мона подалась назад, в ее лице что-то переменилось, и из груди вырвался стон. Она в последний раз прикоснулась к нему — провела пальцем по линии от носа до краешка губ, затем повернулась и бросилась вон из комнаты.
54
По прошествии стольких лет Джеффри Дональд все еще желал Мону Тривертон.
Они мчались на «лэндровере» по шоссе в ярком свете экваториального солнца, распугивая стада зебр и антилоп, пасущихся по краям дороги, и Джеффри бросал частые взгляды на женщину, сидящую на переднем сиденье между ним и тетей Грейс. Мона сидела не двигаясь, глядя прямо перед собой. Выражение ее лица, полускрытого огромными солнечными очками, тоже не менялось. За последние недели она похудела и побледнела. Джеффри понятия не имел, что стало причиной этих изменений в ее облике, но такой она ему еще больше нравилась. В свои сорок четыре года Мона казалась ему более привлекательной, чем когда бы то ни было.
Гнев и обида на женщину, которые переполняли Джеффри в ночь смерти его отца, понемногу улетучились. Годы излечили его горе и вернули прежнее влечение к ней, особенно по мере того, как его собственная жена с каждым годом становилась все тучнее и неповоротливее после рождения Терри, их младшего сына. И не то чтобы Мона давала ему хоть какую-то надежду или знак, что он ее вообще хоть сколько-нибудь интересует. Она всегда общалась с ним поверхностно, почти через силу. Но именно это и являлось для него частью ее притягательности — отстраненность и недоступность. Пятидесятилетний Джеффри Дональд был поджарым, стройным и загорелым, в волосах его серебрилась благородная седина, его шарм до сих пор привлекал клиенток. Его победы на любовном фронте были чересчур легки и многочисленны; все это ему наскучило и приелось. Но равнодушие Моны, девять лет ее одиночества неожиданно придали его охоте особый вкус и возбуждение. Когда она согласилась поехать с ними на сафари в дикие земли масаи, кровь Джеффри закипела в жилах, наполняя его возрожденной страстью и надеждами.
В конце пути ее будет ждать приготовленный им сюрприз.
Они направлялись в охотничий домик «Килима Симба», уединенный форпост, расположившийся на оголенном участке горной породы милях в двадцати от основания горы Килиманджаро. Лагерь лежал в самом сердце заповедника масаи «Амбосели», необозримого пространства дикой природы, находящегося во владении и под контролем племени масаи, которым испокон веков принадлежали эти пастбища. Дорога к лагерю была не более чем пыльная полоска, пересекающая плоскую желтую саванну. На заднем сиденье, будто мешки с зерном, тряслись и подпрыгивали Дебора и Терри. Вдалеке на фоне безоблачного неба высилась гора Килиманджаро, лиловая, с заснеженной вершиной. Насколько хватал глаз, нигде не было ни единого признака цивилизации; лишь кусты боярышника с плоскими верхушками да пасущиеся антилопы. С грациозной беспечностью скакали жирафы, под деревом лениво развалился львиный прайд. Это был один из богатейших заповедников в Африке, и Джеффри Дональд намеревался неплохо заработать на нем.