— Чтобы лечить этих людей, мистер Сэнки, мне необходимо их доверие и дружба. Если я начну проповедовать и клясть их традиции, они перестанут ходить в мою клинику. Католическая миссия потеряла много своих прихожан из числа африканцев из-за того, что священники вырубили священные фиговые деревья.
— Надеюсь, вы не одобряете это их поклонение священным деревьям.
— Нет, но…
— Понимаете, доктор Тривертон, — произнес пожилой член комиссии, — первостепенная задача медицинской миссии — это проповедь. Мы хотели создать здесь клинику, которая бы не только лечила их тела, но и приводила этих людей к Иисусу.
— Я уже сказала, что я не проповедница.
— Тогда вам нужен проповедник.
— Ради всего святого, пришлите мне его, — попросила Грейс. — Но вместе с ним пришлите еще и медсестер!
— Кажется, вы и сами превосходно справляетесь, доктор, — сказала миссис Сэнки. — К чему вам так много помощников?
— Чтобы учить африканцев самим заботиться о себе.
— Самим заботиться? — переспросил священник.
Грейс поспешила изложить свою мысль.
— Моя истинная цель — это научить африканцев самим заботиться о себе. Если бы у меня была группа помощников в деревне, кто-нибудь, кто мог бы научить кикую здоровому образу жизни, то поток моих пациентов значительно уменьшился бы. Если бы я смогла научить кикую оказывать первую медицинскую помощь и основам элементарного врачевания, как я обучила Марио…
— То есть вы хотите сделать этих людей полностью независимыми.
— Да.
— Тогда как они придут к Иисусу? Если африканцы смогут обходиться без нашей помощи, они не захотят приходить к христианским докторам, а посему процесс обращения в христианство остановится.
Грейс смотрела на пятерых человек, выглядящих здесь крайне неуместно в своих застегнутых на все пуговицы смокингах, галстуках и корсетах, будто они собрались не в африканские джунгли, а на прием к королеве.
Внезапно Грейс вспомнила о Джереми и их разговоре, который они вели однажды вечером, гуляя по палубе. «Первое, что мы должны построить, дорогая, — это клинику для лежачих больных, — говорил он. — Ходячих пациентов очень сложно удержать, тем же, кто прикован к кровати, деваться некуда, им придется внимать принципам духовного учения».
Странно. Она никогда не думала об этом раньше, о том, какую большую роль отводил Джереми религиозному аспекту их миссии. И чем чаше она сейчас вспоминала об этом, тем больше понимала, что, будь здесь сейчас Джереми, он бы стоял по другую от нее сторону, среди членов этой комиссии.
Она думала о деньгах, участь которых решала сейчас эта комиссия, о ежемесячных денежных поступлениях из миссионерского общества в Суффолке. Они оставались ее последней надеждой, эти пять человек, которые были недовольны — и это было заметно невооруженным глазом — ее методами работы. Она не пойдет за помощью к Валентину, особенно сейчас, когда Миранда Вест разгуливала по Найроби в одежде для беременных и вся Восточная Африка шушукалась о том, чьего ребенка она носит под сердцем. У Грейс не было ни малейшего желания стать такой же содержанкой брата, какой была его любовница.
— Я буду рада проповеднику, мистер Сэнки, — тихо сказала она. — Его помощь придется очень кстати.
Священник улыбнулся.
— Мы понимаем, через что вы прошли здесь, доктор. Вам, должно быть, очень нелегко. А так как вам пришлось еще и обходиться полтора года без наших субсидий, неудивительно, что курс вашей работы несколько отклонился от поставленной цели. У меня есть на примете один человек; сейчас он работает в Уганде. Преподобный Томас Мастерс. Он как раз тот, кто нам нужен. Попросите своих людей построить для него дом, я пришлю его со следующим поездом.
— Он привезет с собой медперсонал?
— Мистер Мастерс сначала оценит необходимость привлечения помощников.
— А разве не я должна оценивать эту необходимость?
— Теперь во главе вашей миссии будет стоять мистер Мастере, доктор. Отныне принятие всех решений будет за ним.
Грейс взглянула на мистера Сэнки.
— Во главе! Но… это моя миссия!
— Построенная на наши деньги, доктор. Настала пора взять власть в свои руки.
Мистер Сэнки окинул взглядом бурлящую реку, дикий лес, вершины соломенных крыш, проглядывающих сквозь деревья, и увидел землю, подходящую для такого человека, как преподобный Томас Мастерс, — человека с несгибаемым характером и незыблемой праведностью, который уже изгнал Сатану из трех африканских стран.
18
Дожди закончились три дня назад, и Найроби заиграл яркими красками. Миранда Вест шла по улице к отелю «Король Эдуард» мимо стен, увитых алыми, оранжевыми и розовыми бугенвиллиями, мимо частных садов, в которых пестрели свежие душистые цветки герани, гвоздики и фуксии. Деревья, которые росли вдоль грязных улиц Найроби, покрылись ярко-красными, фиолетовыми и белыми цветами. Было Рождество, и земля, подпитанная короткими ноябрьскими дождями, возрождалась к жизни и наполнялась новыми силами. Пышная фигура Миранды Вест, весело махавшей рукой людям, также была воплощением возрождения. Она уже шесть месяцев с радостью демонстрировала свой округлый живот всем окружающим.
Войдя в гостиницу, она зашла на кухню, взяла поднос с супом и бутербродами, затем поднялась к себе в квартиру и вытащила из-под платья подушку. Набросив халат и убедившись, что ее никто не видит, Миранда поднялась по лестнице на мансарду.
Пиони сидела на кровати и читала журнал.
— Как мы сегодня себя чувствуем? — спросила Миранда, ставя поднос.
Стены комнаты были оклеены обоями в цветочек, на полу лежал ковер, на окнах висели занавески. Были в ней и такие предметы интерьера, заказанные Пиони, как книги, граммофон и кресло-качалка. Комната была достаточно уютной, Миранда сделала все, чтобы проживание в ней было максимально комфортным для ее гостьи, но, несмотря на все ее усилия, она оставалась тем, чем по сути, и являлась, — тюрьмой. Пиони начинала ужасно тяготиться своим положением.
— Через два дня Рождество, — сказала она. — Сидя тут, я пропущу праздник.
— Не пропустишь. Я принесу тебе гуся и рождественского пудинга. К тому же у меня есть для тебя подарок.
Пиони взглянула на поднос с едой и сказала:
— Что? Опять бутерброды с паштетом?
— Мои клиенты платят большие деньги за этот паштет.
— С гораздо большим удовольствием я бы съела бутик с джемом.
Миранда подавила в себе раздражение. Она понимала, как нелегко приходится этой девушке: двадцать четыре часа в сутки сидеть в запертой комнате, не видя никого, кроме Миранды. Но это все с лихвой окупится.
— Девочка моя, осталось потерпеть всего три месяца, и ты с полными карманами денег вернешься назад в Англию.
Пиони начала капризничать.
— А вы уверены, что те люди не обманут? Ну, те, которые хотят усыновить ребенка?
— Уверена.
— А почему они ни разу не пришли посмотреть на меня? Я думала, им будет интересно увидеть мать.
— Я же тебе говорила, они не хотят себя раскрывать.
— Тогда в их интересах сдержать обещание и выполнить свою часть сделки до конца.
Миранда села на край кровати и похлопала девушку по руке.
— Тебе не о чем волноваться. Как только они возьмут ребенка, ты получишь билет до Англии.
— И пять сотен фунтов?
— Наличными. А теперь давай посмотрим, как у нас дела.
Пиони послушно легла на кровать.
— А почему вы всегда говорите «мы»? — спросила она.
— Так всегда медсестры говорят, разве нет? А я ведь твоя медсестра.
Пиони с подозрением посмотрела на нее.
— Вы же позовете принимать у меня роды настоящего врача, да?
— Я уже говорила тебе. Пара, которая усыновит твоего ребенка, уже нашла врача. Как только у тебя начнутся роды, я пошлю за ним. Теперь скажи мне, как ты себя чувствуешь.
Это повторялось изо дня в день: Миранда приходила, измеряла живот Пиони, ощупывала его, задавала вопросы типа «У тебя хороший аппетит? Ничего у тебя не болит? Как вел себя сегодня малыш?» Измерив лентой живот девушки, Миранда поняла, что ей нужно будет немного увеличить объем подушки.
— Больше не тошнит по утрам?
— Уже пять дней. Думаю, что больше и не будет.
Первые несколько месяцев Пиони чувствовала себя весьма скверно: стоило ей что-нибудь съесть, как ее тут же начинало тошнить, в результате чего она проводила немалую часть времени, согнувшись над тазом. Поэтому Миранда решила временно не кормить ее завтраками и обедами. Сама же она с большим удовольствием жаловалась любому, кто был согласен ее слушать, на мучившую ее по утрам тошноту.
— Спина болит, — сказала Пиони.
— Где?
— Здесь. И я постоянно бегаю в туалет!
Миранда улыбнулась. «Нужно будет запомнить это», — подумала она.
— Спишь хорошо?
— Вроде бы неплохо. Вы можете принести мне рыбу? Умираю, как хочется рыбы.
— Какой?
Пиони пожала плечами.
— Просто рыбы. Беременность творит странные вещи — я ведь ненавижу рыбу!
Миранда встала с кровати:
— Будет тебе рыба, причем самая лучшая, которую только можно купить за деньги. Что-нибудь еще?
— Хотелось бы более свежий журнальчик, а не этот, шестимесячной давности!
— Ты просишь невозможного. Но я посмотрю, что смогу сделать.
— Вы же знаете, как мне не нравится здесь сидеть. Не нравится до чертиков. Я с ума сойду, если не выйду отсюда.
Миранда, взявшись рукой за дверную ручку, стояла у двери.
— Пока это невозможно, — сказала она.
— Просто погулять! Разве беременные женщины не должны делать упражнения и все такое?
— Пара не хочет, чтобы тебя видели.
— Никто не узнает. Пожалуйста, мэм. Выпустите меня отсюда хоть ненадолго. Я не наделаю никаких глупостей, обещаю вам.
— Пиони, мы закрыли эту тему еще в августе. Ты согласилась выполнять все требования, на которых приемные родители твоего ребенка будут настаивать. Выйдешь из этой комнаты, и договор расторгается. Сможешь пойти на все четыре стороны: без денег, но с животом. Это понятно?