Голова Грейс начала гудеть от боли. Она совершенно не была готова ко всему этому — возвращению домой Моны и расставанию с Джеймсом.
— Тетя Грейс, — отвлекла ее Мона, дергая за руку, — ты плачешь из-за меня?
Она взглянула на свою племянницу и ответила:
— Я счастлива, потому что ты снова дома, и мне грустно оттого, что дядя Джеймс уезжает. Они с тетей Люсиль собираются переехать жить в Уганду.
Мона подняла голову вверх и посмотрела на Джеймса, округлив глаза.
— А Гретхен и Ральф тоже уезжают?
— Боюсь, что так, — сказал он.
Теперь загрустила и Мона, и у нее на глаза набежали слезы.
Грейс опустилась на колени и взяла лицо девочки в руки.
— Не переживай, Мона, — мягко сказала она. — Мы с тобой все равно будем вместе. — А сама подумала: «Ты сможешь переехать ко мне и жить у меня. Все это так странно. Твоя мать выглядит еще более отрешенной от всего, еще более оторванной от реальности, чем когда-либо раньше. Я удочерю тебя, Мона; ты станешь дочерью, которую никогда не выносит мое тело и которой у меня никогда не будет. Тебе не хватает любви, дорогое дитя, и у меня внутри такая же пустота. Мы нужны друг другу».
— А где Валентин? — неожиданно спросила Роуз.
— Говорю же тебе, Тривертон, Лондон следует хотя бы выслушать! — Бригадир Норих-Гастингс снял очки и вперил взгляд в окно, за которым открывался изумительный вид на гору Кения. — Нам необходимо, чтобы хотя бы один из нас отправился туда и изложил наше дело персонально правительству Ее Величества.
— Хью — правильный выбор, — заметил Харди Акрес, удобно устроившийся в кресле в углу.
Валентин сидел за своим столом, стул был отодвинут далеко назад. Он вытянул руки и вертел в руке стакан, наблюдая, как виски вращается в нем по кругу.
Четвертым человеком в кабинете Валентина был Малколм Дженнингс, он был фермером из Рифт Валей, который владел сотнями тысяч акров земли в Центральной провинции и у которого был, таким образом, собственный интерес в колониальной политике. До сих пор он молчал, но теперь произнес:
— Южная Африка сделала правильный ход. Мы должны последовать ее примеру и создать объединение стран с белым правительством. Ну, скажем, Уганда, Кения и Танганьика. Может быть, даже Северная Родезия. Нам нужно усилить политику правления белого населения в Восточной Африке, напомнить этим черным, кто здесь хозяин.
— Мне очень жаль, что это вообще было опубликовано, — сказал Акрес. сбрасывая кенийские газеты на пол. Его друзья понимали, что он имеет в виду: «белые газеты», которые время от времени издавались в Лондоне лордом Пассфилдом, новым секретарем по колониальным вопросам. В них он отказывался поддержать требования белых колонистов в Кении и утверждал, что «целью Британии в колониях является создание такого правительства, которое представляло бы электорат, где были бы представлены все слои общества. Голосование должно проходить по принципу полного демократизма и равенства всех голосов». И все это сопровождалось комментарием о том, что этого невозможно достичь в стране, где избирательным правом пользуется менее одного процента населения!
— Если черные прочтут это, — проговорил Акрес, — начнутся большие проблемы.
— Они уже начались, — сурово произнес бригадир. — Люди Пассфилда запретили губернатору вводить ограничения на собрания Центральной ассоциации кикую. Он прямо-таки предлагает им начать революцию! Пока они просят фанты на земли на высокогорье. И раньше, чем вы успеете спохватиться, черные получат разрешение на выращивание кофе!
Трое мужчин с ожиданием посмотрели в сторону своего хозяина. Казалось, Валентин даже не слушает их. Его темные глаза неподвижно смотрели на фотографию в серебряной рамке на столе.
Он думал об Артуре. Не следовало так сильно избивать его, но мальчишка временами приводил его буквально в бешенство. Откуда у этого ребенка взялись всяческие странности? Теперь май, а он даже не дотронулся до подарков, которые отец приготовил ему еще на Рождество: набор игрушечных солдатиков с миниатюрной пушкой, ружье, охотничий нож.
Он взял в руки фотографию и тяжелым взглядом уставился на нее. Его сердце рвалось на части при виде невинного ангельского личика Артура, мягкой нежной улыбки. «Мой сын, — кричал измученный голос в голове Валентина. — Ты то, для чего я живу, для кого построил этот дом. Я не хотел причинять тебе вред, просто хочу, чтобы ты вырос и стал настоящим мужчиной».
— Тривертон? — окликнул его Харди Акрес.
«Я заглажу свою вину перед тобой, мой сын. Мне жаль, что я избил тебя. Обещаю, что больше не стану этого делать…»
— Валентин? — произнес Малколм Дженнингс. — Ты еще с нами?
Он оторвал взгляд от фотографии.
— Простите, я что-то пропустил? — Он поставил фотографию на место, поднялся и направился к столику с напитками. — Меня не беспокоит восстание. Все мои парни хотят только одного: сидеть под деревом и пить пиво.
— Да ты просто слеп, Тривертон, — заметил Дженнингс. Валентин пропустил эту нахальную реплику мимо ушей.
Все его мысли были заняты Артуром, он думал о том, что, может быть, настало время взять мальчика на его первую охоту-сафари.
— Мы собрались здесь, чтобы услышать твое мнение по этому вопросу, — сказал бригадир Норих-Гастингс. — Поговори с нами, Валентин.
— О моих работниках никто никогда так не заботился, как теперь, — рассеянно заметил Тривертон. — Я дал им всем мопеды и велосипеды, которые они так хотели получить. Они покорны, как овечки. И они останутся такими, пока я буду продолжать вести себя с ними так же, как теперь.
Трое мужчин обменялись взглядами. Бригадир оборвал его:
— Валентин, раскрой глаза! Некоторые из этих черномазых начинают ворчать, что плоскогорье принадлежит им и что они никогда добровольно не отдадут эти земли!
Валентин налил себе выпивку, задумчиво посмотрел на него, осушил стакан одним глотком и обернулся к своим компаньонам.
— Кого вы думаете послать в Лондон?
— Мы думали тебя, Валентин.
— Меня?!
— В конце концов у тебя есть пост в Палате лордов. Твое имя имеет определенный вес и влияние. К тому же ты прекрасный оратор. Они выслушают тебя.
Валентин почесал грудь. Мысли о возвращении в Англию нисколько не привлекали его. В последний раз он был там на выставке в 1924 году, когда представлял кофе из Найроби, называемый теперь кенийским кофе. И в одном из писем из Суффолка Роуз описывала Англию такой же холодной, сырой и неприветливой, как всегда.
— Ну что? Что ты скажешь на это?
— Возможно… — Он может взять Артура с собой. Забрать мальчика подальше от влияния Роуз и Грейс, которые слишком мягко с ним обращаются.
— У нас совсем мало времени. Ситуация становится все более серьезной с каждым днем. Если мы собираемся удержать свои земли, то нам понадобится поддержка со стороны правительства Ее Величества.
— Послушай, — произнес Харди Акрес, поднимаясь на ноги, — это не твоя машина? Та, которую ты посылал на железнодорожную станцию?
Валентин подошел к окну и выглянул. «Кадиллак» остановился на дорожке, ведущей к дому, но в нем не было никого, кроме шофера-африканца.
Он вышел на веранду и прикрыл глаза рукой от солнца. Легкий бриз гулял по пяти тысячам акров пышных кустов кофе и развевал его волосы. Это было то самое место, где он стоял десять лет назад и рассказывал о своих мечтах Роуз и Грейс. Вид, который открывался его взору теперь, был именно таким, каким он видел его в мечтах в тот далекий день.
— Где мемсааб? — спросил он водителя.
— Она ушла с мемсааб доктори, бвана, — ответил тот, указывая рукой в направлении реки.
— Привет! Добро пожаловать домой! — выкрикнул он, снимая шляпу и махая Роуз и Грейс.
Роуз в ответ тоже помахала рукой, а потом сказала своей родственнице:
— Ох уж этот глупый Гарольд. Что за мысли приходят ему в голову!
— Что ты имеешь в виду?
— Взгляни на Белладу! Разумеется, у нас есть деньги!
Озадаченная Грейс смотрела на Роуз, которая изящно спускалась вниз по тропинке к тому месту, где Валентин ждал ее и поприветствовал, поцеловав в щеку.
— Мне недоставало тебя! — сказали они в один голос.
Маленькая фигурка выбежала далеко внизу под холмом из дверей родильного отделения.
— Мама! — закричал Артур, быстро перебирая своими пухлыми ножками.
Валентин тоже взглянул вниз.
— Что ты там делаешь! — закричал он, и голос его разнесся над рекой. — Я же велел тебе больше никогда не заходить туда!
Артур резко остановился и стал смотреть, как отец быстро спускается вниз с холма.
— Ты делаешь все просто мне назло! — сказал Валентин, когда подошел к нему. Он схватил Артура за воротник и встряхнул.
Сверху, стоя на холме, Грейс и Джеймс наблюдали за ними. Когда они заметили, что Артур неожиданно упал на землю, извиваясь всем телом и взбрыкивая ногами, Грейс вскрикнула и побежала вниз по тропинке.
К тому времени как Джеймс и Роуз нагнали ее, Грейс успела всунуть палочку между крепко сжатыми зубами Артура. Он содрогался и извивался в грязи на земле, глаза у него закатились, изо рта вырывались странные звуки. Взрослые с ужасом взирали на него; Мона подошла неслышно.
Все кончилось так же быстро, как и началось. Грейс стала поднимать мальчика, лежавшего без сознания, но Валентин отодвинул ее. Он прижал его к своей груди и понес следом за сестрой в клинику, где Грейс осмотрела Артура.
Наконец она произнесла:
— Эпилепсия.
Валентин вскрикнул:
— Нет!
— Я говорила тебе раньше, чтобы ты показал мальчика специалистам, — заметила Грейс. — Теперь ты должен сделать что-нибудь!
— С моим сыном все в порядке!
— Черт возьми, Валентин, ты что, не видишь? Если ты не отвезешь его на осмотр, то это сделаю я!
Он в упор посмотрел на свою сестру, глядя, как пульсирует кровь в ее венах от негодования и упрямого желания сделать все так, как она считает правильным. Плечи его неожиданно опустились.
— В Европе есть специалисты, — более мягко произнесла Грейс, — л