Постепенно подошло еще несколько мужчин. Они тихо появились из темноты. Нигде не горел огонь, поляна освещалась лишь светом полной луны. Это было время, когда совершались важные дела. Мужчины сидели на земле, на булыжниках, на поваленных стволах деревьев, передавали друг другу пиво из тростника, некоторые жевали листья мираа, чтобы сохранять бодрость, а другие пускали по кругу бутылку колобаха. Ваньиру знала, что представлял собой этот напиток, его очень ценили мужчины племени кикую, потому что это был ликер белых людей, незаконно раздобытый африканцами у хозяев. Поэтому его называли «баром для цветных».
Ваньиру видела, как мужчины сидят здесь с типично африканским терпением. Никто из них не носил часы, и никого не интересовало, сколько прошло времени. Ваньиру не знала, что все они собрались здесь из любопытства: весть о том, что человек по имени Джонстон придет сюда сегодня ночью, передавались из уст в уста. Он собирался поговорить о Центральной ассоциации кикую. Именно по этой причине поляна охранялась мужчинами, которые спрятались вокруг на деревьях. Каждый мужчина, пришедший на собрание, дал священную клятву в том, что сохранит в тайне все, о чем здесь будет говориться, чтобы секретные информаторы правительства не прознали об этом. То, ради чего все собрались здесь этой ночью, считалось незаконным.
Сейчас лишь странный звук, напоминающий ворчание в брюхе у слона, нарушал тишину леса. Поначалу этот звук раздавался далеко, затем стал приближаться и становиться все громче и громче. Некоторые мужчины даже вскочили на ноги, готовые бежать. Но это был тот самый человек — Джонстон; он подъехал к поляне на своем мотоцикле.
Те, кто слышал его выступления раньше, призвали всех к молчанию и представили его как Джонстона Камау. Высокий, крепкого телосложения кикую с сильным голосом и пронзительным взглядом носил, как это заметили все, украшенный орнаментом пояс их племени, который назывался мукуби ва киньята. Он прошел в центр круга.
Мужчины сидели как завороженные, пока он говорил о судьбе коренных африканцев, о необходимости объединения и получения образования. Вачера и ее сын слушали. Слушала и маленькая Ваньиру.
— Согласно старинным законам жизни африканского общества, — говорил Джонстон Камау, — несмотря на все его недостатки, мужчина был мужчиной и имел свои права, свободу изъявлять свою волю и действовать в том направлении, которое больше всего подходило для осуществления его целей и целей его племени. Но теперь африканец — независимо от его положения в жизни — все равно что лошадь: она двигается только в том направлении, которое указывает ей ее наездник… Африканцы могут подняться на более высокий уровень, если будут достаточно свободны, чтобы уметь выразить свои пожелания, чтобы разбираться в экономике, политике, жизни общества и принимать участие в работе правительства своей страны.
Когда он закончил, все молчали. Он оглянулся вокруг, всмотрелся в лица людей, на минуту задержал взгляд на прекрасном лице знахарки в родовом наряде. Затем произнес:
— Мы можем говорить здесь свободно.
Муриго из деревни Ваньиру сказал:
— О чем ты говоришь нам? О том, что мы должны выгнать белых людей с земли кикую?
— Я говорю не о революции, а о равенстве, мой брат. У кого из вас есть чувство, что он такой же, как его белый лорд или хозяин?
Другой человек, Тимоти Минджир, произнес:
— Вацунгу дали нам так много! До того как они пришли сюда, мы жили в грехе и темноте. Теперь у нас есть Иисус. Мы стали современными людьми в глазах всего мира.
Несколько человек согласно закивали головами.
— Но что мы отдали за это? — спросил Джонстон. — Мы отдали им нашу землю, а они дали нам Бога. Разве это честная сделка?
— Бвана хорошо относятся к нам, — сказал Муриго. — Наши дети стали более здоровыми, мой сын учится читать и писать, у моей жены для готовки много масла и сахара. До того как пришли бвана, у нас не было всего этого.
— Но мы были людьми. Можешь ли ты сказать так о себе теперь?
В круге начали переглядываться. Один из стариков поднялся, важно посмотрел на молодого Камау и ушел в темноту, несколько других также вскочили с мест и последовали за ним. Те, кто остался, продолжали с подозрением разглядывать выскочку.
— Нас миллионы, а их только тысячи, — пророкотал Джонстон. — И все же они управляют нами!
— Разве не маленькая кучка стариков управляет всем племенем кикую? — возразил один из мужчин.
Джонстон бросил на него резкий взгляд:
— А тысячи гиен могут управлять миллионами львов? — Он вытащил газету из бокового кармана и помахал ею, как дубинкой. — Читайте! — выкрикнул он. — Читайте собственные слова белого человека. Он признает, что один процент населения нашей страны принимает все законы и что именно этот процент составляют иностранцы, предки которых происходят из других стран.
Вокруг зашумели.
— Они отняли у нас копья и наши боевые барабаны, — продолжал Джонстон. — Они сделали из наших мужчин женщин. А теперь они хотят еще и запретить священное посвящение девушек и вместо этого научить их читать и писать, чтобы сделать из наших женщин мужчин. Вацунгу поставили кикую с ног на голову! Они медленно уничтожают Детей Мамби! А вы, как покорные овечки, целуете руку, которая убивает вас! Проснитесь, сыновья Мамби! Действуйте, пока еще не слишком поздно! Вспомните пословицу, что семья, в которой все говорят: «Я это сделаю», всегда проигрывает той, в которой говорят: «Я это сделала».
Он пересек поляну и остановился возле старика, сидящего на земле. На нем было покрывало, а в руках оружие; на шее висел небольшой металлический предмет.
— Мзии, — обратился к нему Джонстон уважительным тоном, — что означает это украшение, которое ты носишь?
Старик внимательно и с опаской посмотрел на него:
— Ты знаешь, что это. Ты и сам носишь такое же.
— Да! — воскликнул Джонстон. — Это кипанде, знак, который вацунгу заставляют нас носить. Но из-за того, что большинство наших мужчин не носят одежды, в которой есть карманы, как у меня, вам приходится носить свои опознавательные значки на шее, как ошейник для собак!
Слушатели замерли, легкий озноб, казалось, пробрал группу мзии, и их глаза засверкали, как головешки костра. Минуту спустя величавый старик поднялся с земли и сказал тихим и суровым тоном:
— Белый человек пришел и вытащил нас из темноты. Он показал нам весь большой мир, о котором мы ничего не знали. Он принес нам лекарства и Бога, дороги и книги. Он дал нам лучшую жизнь. Этот кипанде, который я ношу, сообщает другим людям, кто я такой. Мне не стыдно носить его. И я не обязан слушать тебя.
Он медленно повернулся спиной и с чувством собственного достоинства удалился сквозь проход между расступившимися перед ним людьми, как будто покидал тронный зал. Остальные старейшины тоже поднялись и ушли вслед за ним. Но молодые остались, и именно к ним обратился Джонстон:
— Прошло уже семь лет после кровавой резни нашего народа из-за ареста Гарри Тхуку в Найроби. Тхуку все еще в тюрьме за свою деятельность вхуру, за свою борьбу за независимость. Сто пятьдесят безоружных мужчин и женщин были расстреляны на улице, как животные. Неужели мы позволим, чтобы это так и продолжалось?
Он осмотрел всех слушателей, заглянул в глаза каждого, используя свой природный магнетизм, и смотрел так долго, пока они не стали отводить глаза.
— Я говорю вам, — с нажимом произнес он, — если среди вас есть те, кто работает на белого человека, они не африканцы. Вы слышите меня?
— Да, — произнесли несколько человек. — Да.
— Разве наше достоинство не стоит больше, чем сахар и масло?
— Стоит, — раздалось немного громче.
— Мы так и будем продолжать ездить в вагонах третьего класса, в то время как белые люди ездят первым классом? Мы так и будем терпеть унизительное правило, что каждый, кто хочет пойти в другую деревню, должен получить на это разрешение? Мы так и будем страдать от их законов, которые запрещают нам курить в присутствии белого человека или поднимать шляпу, когда встречаешь его, стоять смирно, когда он проходит мимо? Или мы станем жить, как подобает мужчинам?
— Да! — выкрикнули вокруг.
Ваньиру почувствовала, как сильно бьется в груди ее сердце. Он яркий человек, этот Джонстон Камау, в самом голосе которого чувствовалась какая-то завораживающая магия. Она мало поняла из того, что он говорил, но сила убеждения, которая звучала в его словах, заставила ее кровь быстрее бежать в жилах. Она смотрела широко раскрытыми глазами, почти не мигая, как вдруг еще несколько человек, не желавших действовать решительно и опасавшихся вмешиваться в политику, поднялись и ушли. Она видела, как оставшиеся бросали друг на друга нервные, возбужденные взгляды, мужчины неуверенно заерзали на своих местах. Некоторые что-то говорили в поддержку оратора, другие молчали. Она подумала о том, что Джонстон похож на палку, которой помешивают угольки в костре, чтобы тот сильнее разгорелся. Старые остывшие угольки откатились в сторону, слабо тлеющие остались по краям, зато свежие, красные и горячие были собраны в самом центре костра прямо под кипящим котелком. Эти последние были молодыми мужчинами, Ваньиру видела молодежь в шортах цвета хаки, которые научились читать и писать, но в карманах у которых не было ни гроша. Это были недовольные молодые люди, и на них зажигательные речи Джонстона Камаи подействовали, как огонек спички, поднесенный к спирту.
К своему большому удивлению, Ваньиру заметила, что знахарка медленно поднимается на ноги и приближается к молодому мужчине. Вся группа затихла. Она подошла к нему, и они обменялись приветствиями в знак взаимного уважения. Затем Вачера, вдова легендарного Матенге, произнесла:
— Мне было видение, сын Мамби. Предки показали мне твое будущее. Ты поведешь людей назад к старым традициям. Ты освободишь нас от рабства вацунгу. Я заглянула в твой завтрашний день и увидела, кем ты станешь однажды: ты станешь факелом Кении, ты станешь Кения таа.