и. Франческа закашлялась. Она брызнула себе в лицо водой, и тут же слезы обильно потекли у нее из глаз. Франческе стало стыдно за то, что она натворила. Джон за руку вывел ее на лестничную площадку, откуда она, всхлипывая, наблюдала, во что превращается бело-голубая комната, которую засыпала жирная черная сажа.
Он раскрыл окна по всему дому, устроив сквозняк. Понемногу запах гари стал не таким удушливым и резким. Но Джон никак не мог успокоиться – ведь дом чуть-чуть не сгинул в пламени.
Наконец он заговорил с Франческой.
– Сейчас ступай в ванную и оденься, а я пока подожду здесь. Ладно?
Она кивнула. Конечно, она полная идиотка, теперь-то это ей ясно, но ей не удалось сладить со своими чувствами. Когда она смотрела в утреннем сумеречном свете на свои дорогие рисунки, в которые было вложено столько любви, ее охватил внезапный гнев, и захотелось тут же все уничтожить. Чтобы они не напоминали о том счастье, которое было так близко и которое теперь утеряно навсегда.
Прошлепав босыми ногами в спальню, она покосилась на рисунки, которые валялись на кровати, взяла одежду и закрылась в ванной. Через несколько минут она вышла умытая и одетая. Джон отвел ее вниз.
– Присядь, Франческа, – сказал он, включив свет и зажигая электрический обогреватель – сквозняки выстудили весь дом. За окном неохотно занималось осеннее утро, ветер гнал вдоль дороги последние листья с деревьев.
Франческа села на диван, уткнувшись глазами в вышитую подушку. Она избегала взгляда Джона.
– А теперь ты должна меня выслушать, Франческа. Мне, наверно, давно надо было это сказать, и, во всяком случае, повторяться я не намерен. Мне не хотелось вмешиваться в твои сугубо личные дела. Но, по-моему, наступил момент, когда без этого не обойтись.
Она сидела, опустив голову.
– Может, все-таки посмотришь на меня, а, Франческа?
Она с трудом подняла глаза.
– Благодарю. – Джон набрал в легкие воздух. – Франческа, так больше продолжаться не может. Я пытался быть терпимым, пытался тебя понять, но, прости меня, я перестаю тебе сочувствовать. Я знаю, что с тобой поступили грубо и бесцеремонно, что тебя оскорбили, но тебе не следует прятаться. Ведь тем самым ты берешь на себя чужую вину, заставляешь всех поверить в то, что у тебя рыльце в пушку! И вот ты запираешься в спальне и рыдаешь сама над собой.
Джон сделал паузу. Он понимал, что слова его звучат слишком жестко, и надо дать ей передышку.
Франческа закусила губу, но молчала.
– Знаешь, Франческа, мир жесток и всегда будет таким. Но ты сильная женщина, и ты умеешь выживать. Так что ответь, пожалуйста: когда ты перестанешь жалеть себя и начнешь действовать? А? Когда ты приучишься влиять на обстоятельства, если они тебе неугодны? Нельзя же всегда плыть по течению и покорно принимать все, что с тобой происходит. Нельзя молчать, если тебя несправедливо обвиняют. Так ведь и свихнуться недолго. – Джон присел на ручку кресла рядом с Франческой. – Посмотри на себя, Франческа. Ну что у тебя за вид! Нервная, изможденная, издерганная. – Он взял ее за руку. – Поверь, мне тяжело говорить об этом. Но надо уметь постоять за себя. Пойти к Дейву Йейтсу и рассказать ему всю правду. Нельзя все время подставлять под удар вторую щеку. – Он погладил ладонью ее длинные узкие пальцы. – У меня создается впечатление, – тихо сказал он, – будто ты воспринимаешь все случившееся как какое-то наказание Божье, как нечто, что должно было произойти.
Она отняла свою руку и медленно повернула к нему лицо. Он увидел выражение ее глаз. Тогда в Моткоме она рассказала ему о себе все, утаив только одно – свое чувство вины. Этого она не могла бы признать никогда, ни при каких обстоятельствах.
– Тебе этого не понять, – холодно сказала она.
– Ошибаешься! Очень хорошо понимаю! Что-что, а чувство вины я понимаю прекрасно!
На этих словах она снова посмотрела ему в глаза.
– Понять-то я это могу, но считаю, что с этим пора кончать. Хватит обрекать себя на бесконечные страдания.
– Откуда тебе это знать? – не скрывая злости, воскликнула она. Джон коснулся ее самого больного места. – Откуда тебе знать, что я чувствую!
– Нет, этого я не знаю, – просто ответил он. – Хотя я почти на сорок лет старше тебя, я, конечно, не могу представить, что творится у тебя в душе, как ты страдаешь. Я знаю одно: ты не должна считать свои беды и несчастья карой небесной. С чувством вины очень трудно жить, Франческа. Если ты его не преодолеешь, оно тебя погубит.
– Но я ничего не могу с ним поделать! – Она вскочила, забилась в угол.
– Послушай меня, Франческа. – Голос Джона зазвучал тише и мягче. – Послушай. – Он взглянул на нее и увидел, как безвольно опустились ее плечи. – Худа без добра не бывает. Вдруг случается такое, чего и не ждешь. Но под лежачий камень вода не течет. Надо дать судьбе шанс. Что бы ни случилось, нельзя опускать руки. Надо бороться.
– А если я не хочу бороться? – в упор спросила она.
– Раз так, сдавайся. Ты уже, по сути дела, сдалась.
Он заметил, как блеснули ее глаза при этих словах, и понял, как глубоко ее задел.
Джон подошел к двери, бесшумно открыл ее и вышел. Она его не остановила.
Франческа долго стояла у окна, глядя в сад, перекопанный их руками, на кусты, посаженные ее руками в прошлый выходной, когда ей удалось купить саженцы на деньги, сэкономленные от получки в студии Дейва Йейтса. Она смотрела на увитую жимолостью изгородь и на ворота, еще не перекрашенные, но уже подготовленные к покраске в сочный зеленый цвет. Да, худа без добра не бывает.
Впервые за последние месяцы она вспомнила Джованни, а потом подумала о Патрике. Из насилия и убийства родилась любовь – пусть недолгая, но любовь. А из предательства и разочарования возникли этот дом, надежное существование, Джон. Франческа дохнула на стекло и на пятнышке тумана нарисовала сердце, свое сердце, и уже хотела добавить, как всегда это делала, слезинку, но удержалась.
Джон прав. Она была счастлива, работая у Дейва Йейтса, она начинала жить новой жизнью. У нее появился шанс изменить течение судьбы. И теперь еще было не поздно вернуться к этому сначала. Всего-то и требовалось – пойти к нему и все объяснить. А если он не поверит… Она решительно прикусила губу. А если он все же не поверит, по крайней мере моя совесть будет чиста – я сделала все, что зависело от меня. Надо изменять обстоятельства, если они не устраивают, – это Джон верно сказал. Она набрала в грудь побольше воздуха и отвернулась от окна. Именно это я и должна сделать!
– Джон!
Она появилась в дверях кухни в пальто и с беретом на голове.
Он обернулся, снял очки, в которых читал газету, и внимательно посмотрел на нее.
– Я еду повидаться с Дейвом, – сказала она. – Ты прав, надо рассказать ему насчет Мэтта.
– Мне пойти с тобой?
Еще нынче утром он даже не думал о том, чтобы сказать ей все то, что потом наговорил в гостиной, и теперь мучился – не слишком ли он далеко зашел. Сейчас он понял, что сделал все правильно.
– Справишься сама?
– Да. Не беспокойся. – Голос ее звучал твердо и решительно. Неожиданно она улыбнулась: – Хотя, по правде говоря, ужасно боюсь.
Джон улыбнулся в ответ.
– Бояться нечего. Все будет хорошо.
– Ну посмотрим. – У нее вдруг засосало под ложечкой.
– Джон, а вдруг…
– Ничего не бойся. Иди. – Он проводил ее до двери. – Задай им там всем жару!
Она кивнула, запахнула поплотнее пальто, надвинула берет до самых ушей и вышла навстречу неприветливому утру.
Дейва разбудил настойчивый звонок в дверь. Он только сейчас заметил, что, оказывается, улегся на куске очень дорогого кашемира. Открывать он пошел не сразу. Не сразу удалось сообразить, где он, оторвать голову от рулона кашемира, на котором она покоилась, и продрать глаза. Похмелье было тяжелым.
– А, черт! – от резкого движения в голове гулко застучало. Он схватился за виски. – Кого еще черт несет! – Ему с трудом удалось сесть, сохраняя равновесие, но тут же стала подступать тошнота. Громко застонав, он с трудом поднялся на ноги и тут же рухнул, ударившись головой о металлическую корзинку для бумаги. Звонок продолжал настойчиво звенеть.
Почувствовав себя немножко лучше, он нащупал кнопку, открывающую дверь на входе, и рухнул на кожаный диван в углу студии, удивляясь, почему не сделал этого вчера вечером. В голове смутно забрезжили какие-то тревожные воспоминания о вчерашних событиях, но начавшаяся опять тошнота заглушила их. Как он попал на раскройный стол? Слава Богу, что хоть не свалился с него посреди ночи, а то непременно сломал бы шею.
Он услышал, как открывается дверь, и поднял руку для приветствия.
– Прошу! – с преувеличенной учтивостью воскликнул он и тут же опять скис. Да, чувствовал он себя препохабно.
– Привет, Дейв! – Франческа на цыпочках вошла в студию, боясь, что ее башмаки слишком громко стучат. Она сразу увидела Дейва с трехдневной щетиной, спутанными волосами, в мятой одежде, грязного. В комнате воняло перегаром. Этот запах был хорошо ей знаком.
– Дейв! – Она опять обратилась к нему, уже менее уверенно.
– Да? – Он оторвал ладонь от лица и медленно открыл глаза, чтобы увидеть – кто же нарушает течение неприятного процесса похмельного синдрома. Увидев на пороге одетую Франческу, он отчетливо вспомнил то, что произошло накануне.
– Господи Боже! – Он резко поднялся, и Франческа инстинктивно отпрянула.
– Ах, извините! Я не хотел. – Он прижал ладонь ко рту. – Прости, – успел он выговорить, и его стошнило.
– Фу-ты, черт. – Дейв вытер рот рукавом рубашки и опять повалился на диван. – Прости, я понимаю, что это отвратительно. – Он сделал два глубоких вздоха. – Черт, рад тебя видеть. – Он прикрыл глаза и проглотил комок, подкативший к горлу. – Я должен перед тобой извиниться, Франческа. Еще как извиниться! Я был просто распоследний сукин сын. Башку мне за это оторвать! – Он потер висок. – Не будешь ли так добра – поискать чего-нибудь от головной боли?