рму, а мама — в кадастровую контору. После развала союза папу позвали архитектором в одну фирму, потом в другую, в результате пригласили работать в Германию. Он талантливый архитектор… Мама уволилась, и они уехали, а я осталась. Вот и вся история, — Шарапова пыталась говорить ровно и бесстрастно, но каждый раз на слове «папа» она спотыкалась. Ариану казалось, что ей приходится делать усилие над собой, чтобы назвать Шарапова отцом.
— Он бил тебя? — спросил Ариан.
— Нет, — поспешно отозвалась она.
— Ты ведь до ужаса боишься этого человека. Почему? Если он не обижал тебя, тогда что? В чем дело? Расскажи мне, Юль!
— Зачем, Ариан? — слезы снова покатились у девушки по щекам.
— Потому что я беспокоюсь. Мне страшно оставлять тебя здесь одну. Я должен знать, что тебе угрожает.
— Мне ничего не угрожает. Они уедут, и снова все будет хорошо, почти… Потому что уже без деда.
— Юля…
— Не волнуйся, Ариан, я справлю… Привыкла уже.
— К чему?
— К одиночеству.
— Но ведь тебя окружают родные, друзья, твои родители. Я убежден, несмотря ни на что, они любят тебя, — попробовал возразить парень.
— Да, дед и бабушка меня очень любят, это правда, — не стала спорить она. — А родители… Не уверена, что мама меня так уж и любит! Мне кажется, она испытала облегчение, когда я отказалась ехать в Германию. Зачем ей я? Они там жили своей семьей, а я…
— Шарапов не твой отец, — Ариан даже не спросил, а просто произнес вслух то, о чем подсознательно давно подозревал.
— Почему-то никто не удосужился мне об этом рассказать. Впрочем, даже не уверена, что бабушка или Танька знают. Мама окончила десять классов и уехала в Ленинград, а вернулась много лет спустя. Он был в моей жизни с рождения, я любила его, и он тоже… Он не бил меня, нет, наоборот, я как будто была папиной дочкой. Он баловал меня, играл со мной, возил в музыкальную школу… Но потом я подросла и больше уже не была маленькой девочкой, которую он носил на руках. Долгое время я ни о чем не догадывалась и старалась не придавать значения слишком откровенным взглядам отца. Однажды он даже как будто случайно заглянул в ванную, а я как раз вышла из душа. Он, конечно, извинился. А потом мы остались дома одни, мама и сестра уехали в деревню.
Ариан закрыл уши руками, не в состоянии больше слушать весь этот кошмар, через который ей пришлось пройти.
— Юлька, пожалуйста, не надо! — умоляюще попросил он охрипшим голосом.
— Нет, Ариан, ты не думай, он меня не изнасиловал! — рыдания вырвались из ее груди, а слезы, не переставая, катились по щекам. — Он просто сказал, что я не его дочь. Он вошел ко мне в комнату, присел на софу и сказал, что я уже большая девочка и должна знать правду. Мама нагуляла меня с кем-то из деревни. Для меня это было таким ударом, я сначала даже не поняла, зачем он мне все это рассказал. В какой-то момент во мне что-то надломилась. Нет, я по-прежнему улыбалась и пыталась жить как раньше, наверное, у меня все же неплохо это получилось. Мама не поняла, что со мной что-то не так, не догадалась, что существует другая причина, из-за которой я не хочу уезжать в Германию. Она так и не заметила, что я уже не чувствую себя членом семьи. Я отдалилась от них и замкнулась в себе. И как ни ужасно это звучит, дни считала до их отъезда. Меня пугали откровенные взгляды Шарапова, я шарахалась от его случайных прикосновений как ошпаренная. Где-то в глубине души закрадывались подозрения относительно истинных причин его откровения. И от этой правды мне было страшно до ужаса и противно до тошноты. Дошло до того, что после школы я шла к Таньке и задерживалась допоздна или просто бродила по городу, а на выходные неизменно уезжала в Сиреневую Слободу. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но они отбыли в Германию, а я переехала к бабушке с дедом и три года пыталась забыть этот кошмар, словно его и не существовало. Может быть, мне и не удалось сделать это полностью, но, по крайней мере, я снова научилась беззаботно смеяться, обрела некоторое душевное равновесие и перестала шарахаться от любого шороха за спиной.
Я не хотела, чтобы они приезжали, так мне намного легче думать о маме, даже скучать по ней. Я никогда не выказывала желание поехать к ним. Они присылали мне вещи и деньги, а на восемнадцатилетие ноутбук подарили, наверное, мама чувствовала себя виноватой, хоть я и сама отказалась ехать, но и без меня она была вполне счастлива в Германии. Пусть бы и оставалась там! Ариан, зачем они приехали? Ведь ничего не изменилось, — девушка замолчала, глядя прямо пред собой.
Парень пожалел, что уже не курит. Сейчас очень кстати была бы сигаретка или хотя бы стаканчик чего-нибудь покрепче, чем сухое вино.
— Я набью ему морду, пусть только этот моральный урод еще раз посмотрит в твою сторону! — процедил сквозь зубы Старовойтов.
И это были не пустые слова. Если бы сейчас Шарапов оказался рядом, парень, не раздумывая, набросился бы на него с кулаками.
Ариан двадцать четыре года жил в мире, где подобное не могло произойти. Он был единственным ребенком в семье, а родители хоть и являлись состоятельными людьми, не утратили человечности и порядочности, ни тогда, когда жили в Чехословакии, ни теперь в Москве.
Его мама боготворила отца, никогда не стремилась к светской жизни. Единственное, что ее по-настоящему интересовало и заботило — их семья. Она двадцать пять лет супружеской жизни оставалась безупречной хозяйкой, преданной женой и любящей матерью.
И отец, Ариан знал точно, очень ценил все то, что находил только дома.
То, что произошло с девушкой, не укладывалось в сознании. Рассказ Юли потряс Старовойтова до глубины души, ведь девочка с огромными бездонными глазами стала ему по-настоящему близка. С ней не должно было произойти подобное, а такие люди, как Шарапов, не имеют права ходить по земле.
Парень присел рядом на поваленное дерево, обнял ее, и Юля уткнулась лицом в его плечо.
— Прости меня… — донеслось до него едва слышное, хрипловатое… — Прости, что сваливаю на тебя все это…
— Перестань. Не за что тебе извиняться. Ты ни в чем не виновата!
— Думаешь? А мне порой кажется, со мной что-то не так, раз это случилось в моей жизни. Раз подобные чувства могли возникнуть у человека, который с пеленок меня воспитывал.
— Это с Шараповым что-то не так, Юлька! Ему явно пора обратиться к психиатру, потому что с головой у него проблемы! А с тобой все хорошо! Все пройдет, надеюсь, забудется, и ты будешь счастливой, любимой и самой желанной… Я обещаю, все будет именно так! Ты особенная девочка, и судьба твоя будет такой же…
— Правда?
— Конечно! — кивнул Ариан.
И Юлька ему поверила.
Глава 12
Ариан никогда не любил бывать на похоронах. Жизнь казалась слишком короткой и в некотором роде даже бессмысленной, все равно ведь конец у всех один.
А сейчас он знал, его присутствие в доме Емельяновых неуместно и нежелательно, но оставить Юльку одну не мог. Поэтому рано утром отправил ребят из охраны в город за гвоздиками. Присев на краешек надувного матраса, несколько минут смотрел на лицо спящей девушки — измученное, осунувшееся, но такое же бесконечно прекрасное.
Они почти до рассвета просидели около костра, в который Ариан подбрасывал хворост, окутанные влажностью, поднимающейся от пруда, и горьковатой дымкой костра, погруженные в собственные мысли. Юля завернулась в плед, который Старовойтов принес из дома, а парень обнимал и слышал, как она вздыхает. Они не разговаривали, но он догадывался, о чем были ее мысли. Он же думал о ней… И чем больше думал, тем отчетливее понимал, все его сомнения и подозрения, что подспудно не давали покоя, обретали четкий смысл, в котором был почти уверен. И эта убежденность расставляла все точки над «i», все объясняла, но облегчения не приносила. Наоборот, было еще тяжелее. Ближе к рассвету Юлька все же уснула, парень почувствовал, как обмякло ее тело, дыхание стало глубже, ровнее. Тогда он подхватил девушку на руки и отнес в дом, поблагодарив Бога за небольшую передышку для нее.
А сейчас смотрел на нее и чувствовал, как от бесконечной жалости к этой девочке у него щемит сердце, а от несправедливости и невозможности повернуть время вспять перехватывает горло.
Он с неохотой коснулся ее плеча. Юля тут же распахнула глаза и села.
— Я уснула? Который час? — тут же спросила.
— Семь, — отозвался он, поднимаясь на ноги. — Сделать тебе кофе? — спросил он.
— Нет, не нужно. Мне надо идти… — сказала девушка, отбрасывая в сторону плед. — Наверное, мне все же стоило остаться дома. Это неправильно, они там, а я здесь, да еще и сплю.
— Юль, перестань! Не следует изводить себя, так и заболеть недолго… Твоего деда это уже не вернет, так устроена жизнь! Старые люди уходят, а молодым надо жить. Таков закон, другого не существует!
— Он мог бы еще пожить, если бы…
Парень ничего не ответил.
А Юля все поняла без слов.
В Сиреневую Слободу они поехали на машине, на заднем сиденье уже лежали гвоздики, пакет со спиртным и кое-какой едой. Один из охранников подсказал Старовойтову, что в деревне так принято, поэтому купил, что считал нужным. Ариан засунул в пакет деньги, понимая, что Емельяновым они не помешают.
В доме, как и вчера, было полно людей. Свои, родные, соседи, приятели деда, местные, которые его уважали и знали всю жизнь. Сегодня в доме уже не царили ощущения растерянности, потерянности, безнадежности и отчаяния.
Бабушка уже не разводила беспомощно руками, а на лице, испещренном многочисленными морщинками, застыла мучительная покорность судьбе. За ночь она, казалось, смирилась с той неизбежностью, которую внезапно преподнесла жизнь. Федора Николаевна то и дело заходила в зал и, не обращая ни на кого внимания, подходила к гробу с телом мужа, чтобы поправить борт пиджака в его костюме, легкое гипюровое покрывало, иконку в сложенных руках или просто, чтобы коснуться лица. Слезы крупными каплями падали из ее глаз, но она не замечала их. Потом уходила, чтобы на кухне вместе с дочками, невесткой и Маруськой Калининой, мамой Шурки, заниматься приготовлением поминального обеда.