«Pink Royd», от «The Beatles» до «Blondie»). Второй — недоучившийся пэтэушник, стихийный талант, у которого также нет шансов быть услышанным за границами родины, но он к этому и не стремится, а потому его до сих пор горланит по подъездам какое по счету поколение. Однако одного нет без второго; их благородная дружба, а вовсе не противостояние составляет драматургический каркас фильма. Этот союз — та хрупкая сила, которую советский «клуб одиноких сердец» бросает против монолитной серости застойных будней.
Вряд ли может быть два мнения о том, что пожелать сегодня Кириллу Серебренникову: пусть морок поскорее рассеется, и режиссер окажется на свободе. Фильму тоже хочется пожелать лишь одного. Нет, не «Золотой пальмовой ветви». «Лету» нужен адекватный зритель, способный выключить кино из многочисленных контекстов (исторического, правозащитного, фестивального и т. д.) и получить удовольствие — как от концерта старой, любимой, знакомой наизусть музыки, которая неожиданно прозвучала свежо, будто в первый раз.
В безвоздушном пространстве«Юморист» Михаила Идова (2019)
Это странное и будоражащее кино вызывает чувство неловкости и врезается в память. Вот и хочется спрятаться за уютными штампами: «сильный дебют», «мощная актерская работа». Всё так, но сказать об этом недостаточно. «Юморист» — не то, чем кажется. По существу сюжета и антуража это жизнеописание вымышленного эстрадного артиста 1980-х годов Бориса Аркадьева; на самом деле — фильм о подцензурном юморе, мягком тоталитаризме, моральном выборе мыслящего человека. То есть о сегодняшнем дне.
Таким образом, «Юморист» и разбирает суть эзопова языка, и сам на нем говорит. Рождает неуютное чувство сопричастности и раздвоенности. Не позволяет держать дистанцию, которая, казалось бы, задана системой координат ретрофильма про СССР. Оставляет впечатление зажатости и скованности, вполне оправданное обстоятельствами жизни главного героя.
В одной из первых сцен фильма выпивший Аркадьев — у которого, сразу видно, с пятым пунктом не всё в порядке, — на спор отвечает экспромтом на вопрос: «Почему евреев не берут в космонавты?» Не берут, потому что не вернутся: слишком большой опыт жизни в безвоздушном пространстве. «Юморист» весьма точно передает ощущение безвоздушности, хоть и начинается на берегах Балтики, в благословенной доя всей советской эстрады курортной Юрмале. Для Идова, уроженца советской Риги, это очень личная деталь и явно не единственная.
Учившийся кинематографу в США, написавший несколько книг и довольно удачно сделавший карьеру в журналистике (а затем ее бросивший) Идов обладает счастливой двойной оптикой: смотрит на позднесоветский опыт и изнутри, через очки детской ностальгии, и снаружи, ироническим взглядом успешного эмигранта. Это было заметно уже в «Лете» Кирилла Серебренникова, где Идов-сценарист препарировал миф «Зоопарка» и «Кино» как воздушную фантазию, намеренно пренебрегая реальностью. Рок в СССР был полуразрешенной отдушиной, телевизионный и эстрадный юмор — тем более: людям слова проще, чем музыкантам, держать в кармане фигу. Иногда ее могли не разглядеть власти, но сразу чувствовал зритель и слушатель.
Наверняка велик был соблазн сделать Аркадьева завуалированным портретом какой-то из конкретных звезд эпохи (Жванецкий, Арканов, Хазанов). Или, если уж уходить от конкретных прототипов, показать его обаятельным и талантливым неудачником, вынужденным сдерживать свое дарование из-за требований эпохи. Но мы ничего не знаем о герое «Юмориста»: случайно он изменяет жене или спьяну, хорошей ли была его единственная изданная книга, есть ли у него хоть один удачный текст, кроме постоянно повторяющегося хита. Именно поэтому Аркадьев получился таким интригующим, трогательным и отталкивающим одновременно.
Он успешно гастролирует по всему Союзу, возвращаясь время от времени в просторную московскую квартиру, где ждут умная жена-адвокат и двое детей: неопасно бунтующий тинейджер (папа добыл ему и электрогитару, и раритетный постер с Боуи на стену) и дочка-дошкольница. Выезжает на шлягере — монологе про пляжную фотографию с макакой Артурчиком: народ смеется безотказно, всегда в одних и тех же местах. Что же ест его поедом, не дает расстаться с бутылкой коньяка, будит тревогу в голосе и взгляде? Аркадьева разрывают на части любовь и ненависть к самому себе, жалость и презрение. А пуще всего — неспособность себя уважать и невозможность это изменить. Никакой успех, алкоголь, женщины забыть об этом не помогут. Если это и кризис среднего возраста, вряд ли он пройдет.
На главную роль Идов взял Алексея Аграновича — режиссера отличных фестивальных церемоний и прекрасного актера, о котором знают сравнительно немногие. В кино он играл мало (из недавнего «Кислота» и «Мифы»), на телевидении засветился в «Частице вселенной», но настоящим откровением стали его работы в постановках Кирилла Серебренникова по русской классике в «Гоголь-центре». Недавно Агранович выходил на сцену в ролях Барона и Председателя в «Маленьких трагедиях», перед этим потрясающе сыграл Адуева-старшего в «Обыкновенной истории». Именно от этого образа — прагматика и циника, отлично устроенного в жизни и превосходно прячущего свою хрупкость, — оттолкнулся Идов, придумывая своего Аркадьева.
В «Юмористе» есть и другие отличные роли, в основном небольшие: Алиса Хазанова, Юрий Колокольников, Полина Дуг, Семён Штейнберг, но в целом это монофильм. Настолько, что лучшая его сцена разыграна Аграновичем в пустой комнате и является, по сути (считать ли это спойлером?), разговором с Богом, в которого советский еврей Аркадьев не верит. Ведь «безвоздушное пространство» — не только социальный антураж застоя, но еще и экзистенциальная западня подловатого мещанского благополучия, из которой не хочется выбираться. Внутренний вакуум, невесомость, от которой тошнит. Фоном в «Юмористе» присутствует очередная плановая экспедиция космического корабля, за которой персонажи следят по телерепортажам: вместо Бога в СССР был космос, «наши летали, никого в небе не видели» (расхожая советская шутка тоже обыграна). К этому пустому космосу и взывает уставший от собственных хохм Аркадьев — разумеется, безуспешно.
Кульминация «Юмориста» окончательно освобождает зрителя от примет времени и места: условное пространство очищения, в которое все попадают обнаженными, — то ли баня, то ли церковь, то ли домашняя модель Колизея, в котором состоится последний бой. Впрочем, противники здесь фантомные: главный оппонент Аркадьева — зеркало, он прямо говорит об этом и едва может смотреть на собственное отражение в гримерке перед выступлением с шаблонной осточертевшей программой. Не сам ли он — обезьянка, с которой фотографируются на пляже, и как же наконец стать человеком? Постепенно герой фильма становится отражением и для его зрителей.
К наступлению 2019 года Первый канал подготовил неожиданно наглую программу-пародию «Голубой Ургант». Бесстрашные молодые стендаперы, обычно не допускаемые до телеэфира на федеральных каналах, пришли на троллинг-шоу в костюмах а-ля 1980-е, были представлены как «сатирик» и «юморист». Они зачитали с эстрады, не поменяв там ни слова, монологи Задорнова и Арлазорова. По замыслу, эти давно устаревшие тексты должны были снова привести зрительный зал в состояние Смеховой истерики, именно за счет своей стертости и искусственности. Трудно сказать, удался ли эксперимент в полной мере. Столкнувшись с совсем недавним прошлым отечественного юмора, публика отказалась узнавать себя вчерашних и искренне недоумевала: почему настолько несмешно?
«Юморист» показывает, как недалеко мы ушли от этого вчерашнего дня — или как стремительно, описав петлю, приближаемся к нему вновь. И почему-то совсем неудивительным звучит на финальных титрах речитатив рэпера Фейса, всерьез озадаченного теми же вопросами, которые так мучили Аркадьева. И ничего смешного в этом действительно нет.
Крайне важный и чрезвычайно интересный фильм, посвященный трагическому угону самолета в Грузии в 1983 году, вызвал много дискуссий и, как ни грустно, остался недооцененным: практически никаких наград (несмотря на участие в престижном Берлинском фестивале), умеренный зрительский интерес и кассовые сборы. Не исключено, что среди причин такого приема — болезненность затронутых тем.
Резо Гигинеишвили: «Мне страшно оттого, какой мир хрупкий»
«Заложники» многих потрясли еще и потому, что Резо Гигинеишвили всегда для них был автором успешных коммерчески и выдержанных, в общем, в одном и том же жанре легкомысленных картин. Как так вышло, что ты много лет снимал исключительно такое кино, как «Жара» и «Любовь с акцентом»?
Я сам с этим вопросом вернулся к своей биографии и вспомнил тяжелый период, когда оказался в Москве после всех этих грузинских войн. В принципе, наша семья была достаточно привилегированной советской семьей, но мы оказались в статусе беженцев здесь. Помню Грузию начала 1990-х, как жгли покрышки, как стояли люди за хлебом в очереди, а хлеба вообще не было, и как прятали бензин… Абсолютный развал, бандформирования, темнота; жизнь поменялась. В Москве мы с мамой проходили много нелегких моментов, искали квартиру, а квартиры кавказцам не сдавались. У нас не было московской прописки, с документами полный хаос. Позднее я начал скрываться в этих легкомысленных солнечных картинах о Москве — вроде «Жары», идти в сторону сказки. Это был момент ухода от реальности, запрета на реальность вместо рефлексии.
Но мне еще и нужно было непременно работать на телевидении — любая работа нами воспринималась как спасение, а во ВГИКе мы изучали, наверное, только историю кино. Никакой практики вообще не было. И нужно понимать, как ценна была сама возможность прикоснуться к камере. Сейчас есть огромное количество носителей, на которые ты можешь сделать кино, вплоть до айфона. А тогда добывали какую-то камеру… И для нас было спасением снимать этих замечательных девушек, которые сидели на диванах, у них развевались волосы от ветродуев, а мы катались на телеге туда-сюда, снимая музыкальное видео.