Вечером они пили чай. Майкл предложил Маше, если она пожелает, называть его просто Мишей.
– Значит ты Михаил? – уточнила она приятные подробности.
– Михаил Михайлович Усов, если точнее, – достоверно представился он, улыбаясь и покачиваясь, потер своими большими руками себе глаза, – ну я привык, что друзья зовут меня просто Майклом.
– А что же твоя семья?
– Семья, семья, – нету никого, если так можно сказать…, – равнодушно проговорил он своими губами, а глаза его, утопические, недоговаривающие, ускользнули от Марии.
– Как нет никого? – переполошилась Маша, и чуть ли не зашло ее сердце.
– Ну как…? Конечно, родители есть. Но, видать я шибко разозлил их, что они выгнали меня из дома. Моя мама, которая гордится своими аристократическими корнями, отреклась от меня, за то, что я пью беспросыпно, упрекнув меня, что позорю их род, – оскорбленным голосом признался Майкл. – После этого я не мог остановиться… И раз никому не нужен, не мучался совестью. Выходит, приехал сюда к приятелю, неотъемлемо полоскаться в трясине.
– Ты и сейчас обижаешься на маму?
– Не знаю…, – ответил Миша, – где-то я сам виноват может… Я не мог справиться с сосущим чувством, где-то вот здесь, – указал он жестом на свой кадык. – Утром просыпаюсь, и уже сосет, на мозг давит. А я бессильный был против этого и мужества не хватало признаться себе, – выдал он, не кривя душой.
В эти минуты, она прониклась к нему, и от ее сердца протянулась к нему невидимая алая нить. Лицо непроизвольно запылало, – «от горячего чая» – подметила она про себя, смущенно сглотнув слюну, а произнесла тепло:
– Надо мириться!
– Я же, Маш закончил институт международных отношений, – приподнял он смуглую, черноволосую голову от пола и ворвавшись глядеть на Машу немигающим взглядом повествовал далее: – А в общежитии контингент разный, студенты со всего света, там и приобщился к выпивке, а как получил диплом, так сорвался окончательно. Мои родители живут в Москве, и отец запланировал меня к себе пристроить, а я вот, поступил подло. Взял и уехал к бабушке с дедушкой, а тут старые друзья, ну соответственно и выпивка. Каждый день врал родителям, что скоро буду и деньги выпрашивал. Стыдно за самого себя.
– Сколько тебе?
– Двадцать шесть, в декабре мне двадцать семь исполнится.
– Прости себя за все, родителей и непременно попроси у них прощения, – поддержала его Маша, советом.
– Спасибо что выслушала, так и сделаю…, – откликнулась его душа, подхватившая алую ленту и лицо озарилось дружеской улыбкой.
– Пожалуйста, ну, мне кажется, что пора спать. Мне завтра на работу, – напомнила она и в глазах замерцал сон.
– Засиделись мы… конечно. Ты ложись на своей кровати, а я на полу лягу, мне не привыкать.
– Пошли тогда стелиться?
– Пошли.
На следующий день, Маша рано утром ушла на работу, оставляя Майкла на собственное попечение. Утро медленно редело, наполняясь светом, не обернувшись к обеду полным превосходством. Солнце запротестовало и не соизволило показалось, прячась за тучными портьерами.
20
Майкл открыл веки, а вслед за ним тут как тут, проснулось и тело, сладко потягивающееся под одеялом в милом цветастом пододеяльнике. Пройдясь глазами по знакомой обстановке, с задернутыми шторами, что пропускали струйку приглушенного уличного просвета, он прочувствовал совершенную радость. А на душе освобождение от мук и сомнений, и так примечательно выспался, впервые за несколько лет. Здравая, светлая голова легкая в мыслях, задышала вместе с телом в унисон. Жизнь в нем забила ключом с новой силой, верою в будущее и свои силы.
После завтрака он дошел до пожелтевшего жасминного куста, за которым его приятель, Лелик Мартынов, восседавший за самодельным столом, предназначенным для игры в домино, уселся накатить с такими же собутыльниками, каким он и сам являлся.
– Что отмечаете? – раздался бархатный баритон Майкла, и подмерзшие жасминовые листочки подлетели к общему столику, около которого вытоптали да безжизненного состояния землю. Теперь там и муравья не встретишь, в хорошую погоду.
– Отмечаем крутой моцик! – слащавым голосом признался Лелик, сидящий спиной к вопрошающему, облизывая губы в предвкушении удовольствия, от непочатой бутылки.
– Гонщик вернулся за ним! – произнес Майкл, как заклинание.
– Ты живой? – удивился Лелик, не поверив своему скептическому взгляду, приметив дружка из прошлого.
– Восстал из ада! – просветил его Миша, пройдясь по другу из недалекого прошлого шальными черными глазами.
Косяк из трех гулях, приглашенных самим Леликом, с невеселыми лицами, многозначительно замигали по Майклу красными лупасиками, нервно покуривая. «Если он с ними, пусть проставляется, на всех не хватит».
– Господь с тобой! – воскликнул маленький Леля, с жиденькими волосами, – лежал прямо тут, коньки откинул, – жестом руки указал он около лавочки, хихикая ртом, с редкими зубами. – Прихожу утром – нет трупа, а я засобирался уже в морг звонить!
– Что ж, получается, ты – упырь, бросил меня здесь умирать? – вспылил грубовато Майкл, обдавая своего приятеля испытывающим светом настойчивых глаз. И резко поднявшийся ветер раскидал его смольные волосы.
– Я-то сам еле доковылял до кровати, ужрался в доску! Думал, что не проснусь утром. Чем бы я помог тебе? – прочесал языком ныне уж бывший собутыльник, у которого жгло несмоченное горло. – Присаживайся лучше, отметим твое воскрешение!
– Ну – ну… Ковыляй намеченным маршрутом, а меня мой мотоцикл интересует, верни его, я домой возвращаюсь! – вырвалось у Майкла сотрясая землю накаленным голосом.
Собравшиеся в кучку сотоварищи засверкали на него трезвыми, голодными глазами оборотней. «Не хочет, пусть не задерживается и проваливает!» – уловил он их настроение.
– Задарил, теперь забираешь! А я уже покупателя нашел, залог взял! – возмутился Лелик сузив притворные глаза, поправляя на себе новенькую куртку, словно она спадала с плеч, приобретенную утром на рынке на задаток.
– Раз уж мне господь жизнь даровал, то и мотоцикл возвращай! – напирал Миша, – а то я твою бутылку размозжу тебе об голову! – замахнулся он бутылем.
Мужики горячо взмолились, раскрывая веки на пять копеек, как бы говоря: – «будь милосерден».
– За подлянку с тобой было связываться, кто из нас упырь! – разгорячился Лелик, которому неудобно было перед людьми, приготовившимися отметить, можно сказать его дивиденд, в виде мотоцикла.
Теряя самообладание, Майкл рявкнул – ры! – вскидывая свои огромные руки над низкорослым Леликом.
– Ладно, ладно, не рычи! С тобой только связываться! Надо было расписку с тебя взять! – сдался приятель, жалея, что делец из него никакой. – Без меня не начинайте! – выкрикнул алкашам Лелик, зашагав в сторону гаража, обходя мелкие лужи. – Забирай, пока я добрый! – распахнул он свой гараж.
– Гони ключи!
– Держи, восставший из ада! – подкинул ему Лелик связку, и сплюнул тут же горечь утраты, пожалев, что связался с глыбой.
На Майкла смотрел его великолепнейший «Хонда голд винг». «Родненький» – подумал он. Заведя мотоцикл, он рванул до дома Марии, где вечером Машу ожидал ужин, состоящий из отварных сосисок и картошки в мундире. Доведя неприхотливое кушанье до ума, они дружно поужинали. Ранним утром Майкл уехал к себе, а Мария заскучала, не зная: прибудет ли когда-нибудь к ней ее «спящий красавец…» Через некоторое время включая утюг в розетку, она обратила внимание на исправность таковой. Легкая улыбка подняла уголки ее губ, – «спасибо».
21
Марусе повезло. Денис устроил ее к своему знакомому в придорожный мини-маркет. Там ей выдали фирменный чепчик и фартук. В обязанности входило работать за кассой, вести расчет с покупателями, и по возможности помогать в зале выкладывать текущий товар, забивая пустые полки. Отвозя Маруську утром до работы, и попрощавшись до вечера, Владислав заезжал в течении дня, с желанием настигнуть воочью бесстыжего любовника своей жены, прячущегося где-нибудь в укромной подсобке существующего всего-навсего в его обостренном уме. «И, если что…, безжалостно размозжить ему морду». Маруся его осаживала в стороне, – «не глупи, люди смотрят!»
Быстро привыкнув и освоившись на новой работе, Маруся жила в двух измерениях. В реальном мире она научилась жить механически, выработав автоматический триггер буквально во всем, тогда, когда в нереальном измерении ее душа всецело была поглощена мыслями о Жене. Ее сердечная зацикленность не препятствовала механическим навыкам, навеивая поэтические строчки о своей любви к любимому…
«Любовь – небесная сестрица,
Да птицею в душе томится.
Так молчалива и кротка,
И посеребрена, злата.
Олицетворенная зерном,
Играет солнечным вином.
Клубится пересветом птичьим,
И умолчит о чем-то личном…»
В первую же рабочую неделю в магазин заехал Денис:
– Ну как ты? – спросил он, – освоилась?
– Нормально. Коллектив дружный, работа устраивает, – заверила она брата.
– Я нынче заехал, узнать. Донесла Марта весточку, это правда, что ты беременна?
– Да, правда. Владу только не говори. Пусть как можно позже узнает!
– Комедию не ломай! Он все-таки отец твоих детей, перед самыми родами собралась ему сказать, поди? – скользко вырвалось у Дениса, серьезно поведя бровью.
– Но точно не сегодня!
– Обрадуй мужа то, языка своего жалко? – с насмешкой надавил он, перебарщивая.
– Обрадую, – заверила она холодной интонацией.
Празднуя неожиданную заветную новость, Влад пьянствовал всю ночь, надрывая свою глотку распевая жуткие, безнравственные песни. Не зная куда деться из-за развеселого шума, разнесшегося по всей избе, Маруся с трудом заснула под утро, сумев поспать каких-то два часа.
– Ты снова решил бросить работать и засесть пить? – спросила она вечером Влада, когда вернулась домой.
– Подумаешь, перепил маленько, завтра поеду работать. У меня как-никак сын родится, надо подготовится как следует! – оправдался трепетно Влад.