скоротечно. «Жил ли?» – дивился старик сам себе, с богатым опытом пережитых лет.
– Поживу у подруги, – плечами пожала Марта, собирая в резинку на затылке тонкие, сильные волосы.
Дед хмыкнул, потер руками лицо, отставляя от себя пустой стакан:
– Все на новый год в родные пенаты едут, а вы из дому? Встречать новый год подальше от семьи, традиция иная?
Марта облизала потрескавшиеся губы:
– У меня подруга в Москве, с ней Новый год и справлю, – а у самой скоблит на душе. Будто потустороннее забурилось в ее тело и мешает теперь привычное спокойствие ощущать.
– А как обстоит дело с пристрастиями?
– Вы о чем? – всполошилась она, подняв свои брови, показывая, что намек неуместный.
– Курите?
– Нет, еще чего!? И так задымили планету! – отозвалась она критично.
– А что-то в целом вы умеете делать, профессия у вас есть? – неугомонно доставал ее старик своими вопросиками, а поезд стучал колесами, убаюкивал в приятной тряске.
– Моя профессия – винодел, – выдала с ходу Марта, – то, чему меня научила моя мама, делать шикарное домашнее вино, а остальное, все понемногу, и пожалуйста, давайте уже о себе что-нибудь расскажите. Чем занимаетесь, что за лекции читаете?
– Прежде чем о себе поведать, разрешите последний вопрос? – обратился к ней Трофим Артемович, источая запах закрытого увядающего цветка.
– Задайте.
– Вы, как винодел, сами как относитесь к выпивке?
– Могу конечно, с подругами, но не страдаю избытком. Сижу перед вами сейчас, я абсолютно трезвая, – сказала она, как на духу.
– Что ж, Марта, изложу про себя. Я доктор искусствоведческих наук, – приступил он о себе рассказывать не торопясь, будто раскрывал секретные материалы. – Моей жены давно не стало. Мы с ней учились вместе и наши страсти совпали. Защитили мы с ней в одно время докторскую и годами вели исторические государственные раскопки, писали научные работы. Все, что мы с ней зарабатывали, тратили на покупку старинных вещей, произведения искусств, создавая свою частную коллекцию.
– А дети то что? – главное волновало Марту, под звуки качающегося поезда.
– Все нам было как-то не до детей, – с горечью ответил он, оттянув губы, – жили увлеченно и не заметили мы, с моей голубушкой, как жизнь прошла…
– Светлая память вашей жене, – посочувствовала Марта, ощущая дремоту. «И под одеяло уж хочется лечь и ноги вытянуть».
– Спасибо! Вижу, вы хорошая девушка.
– Спасибо! Вы, наверное, тоже ничего!
Трофим Артемович засмеялся скрипуче, а после сказал: – я могу вам предложить работу, испытательный срок – две недели. Если справитесь и меня полностью устроит, продолжим сотрудничество.
– Что же за работа такая? – бдительно уставилась на него Марта, навострив слуховые перепонки.
– Да, не думайте! Я стар уж, и вы мне в дочери годитесь, – сообразил он сразу по взгляду красавицы, ее настороженность. – А работа нехитрая, убираться на совесть в квартире-музее, следить, чтобы не было пыли, с гарантированным проживанием, разумеется. Там никто не живет, но порядок поддерживать надо, иначе, весь наш с женою ценный вклад, зачахнет.
– А вдруг, что случится с вашим вкладом? – уточнила она, мечтая уже закрыть глаза.
– Вы уж извините, в договоре пропишем об материальной ответственности, плачу за это достойно. И уж не думайте, повторюсь, я никакой не извращенец. Приставать к вам не буду!
– Об этом тоже пропишем в договоре, – выдвинула Марта свое условие, доверившись старику, показавшийся ей вменяемым.
Доктор засмеялся, открывая целую полость зубов, – не против!
– Давайте попробуем, – ответила неробкая Марта.
– Тогда сейчас ложимся спать, а утром доедем до квартиры, покажу место работы.
Марта ответила – да, – и уложилась спать, вытягивая ноги. А старик не спал, раздумья бередили его. Он всегда мечтал о такой дочке, как Марта. Яркой, пытливой, смелой. Она бы продолжила бы его дело.
Поезд мчался навстречу вьюге, останавливался время от времени на станциях, подселяя попутчиков до Москвы, и срывался, гремя вагонами, постукивая железными колесами. Ночь декабрьская, холодная. Трещит мороз стойкий, а по лесам хищные звери голодные, с зелено-желтыми огнями испещряют, гонимые инстинктом бегут на запах.
60
Поезд пришел на Павелецкий вокзал города Москвы. Проводники опустили лестницы, по которым устремились сходить на платформу приезжие. А встречающие, с радостными взглядами, столпились кучками у каждого вагона. Деда никто не встречал, как и Марту. Небо хмурое, серое. Ветер вздымает пучки снега и холодом пробирается под пальто.
Утром, когда поезд постукивал колесами, в районе Подмосковья, Трофим Артемович, умывшись, сидел у окошка с красно-припухшими глазами. Волос седой, расчесан тщательно, приглажен. Щеки впалые, в морщинках глубоких, о чем говорило, что лет ему гораздо больше, чем Марта предположила вчера, в потемках.
– Доброе утро. Скоро будем. Не передумали за ночь? – уточнил он, попивая чай. Глаза его светло-серые, убедительно уставились на Марту. Мягкие черты лица, не отталкивающие, и она допустила, что в молодые годы этот старикашка был вполне симпатичным и обаятельным человеком.
Поезд затормозился, плавно поплыв по рельсам, а за окном, мимоходом, картинка скудная. Заборы с граффити, строительные краны, тяжелые заброшенные помещения с разбитыми окнами.
– Нет, ваше предложение заинтересовало, – не возражала она, под чутким взглядом стариковских глаз.
Трофим Артемович, ерзал на месте. Ему не хотелось, чтобы плохо о нем Марта думала. Человек он, как и положено, в «рамках» нормы. Лишнее никогда не позволял себе. Да и в крайней степени, захотелось ему ознакомить ее с коллекцией всей своей жизни. Давно он никому не показывал труды свои и руки чесались, похвастаться перед своей новой знакомой, к тому же не заинтересованной что-то у него урвать. С годами он перестал доверять прежним знакомым и дальним родственникам, что имелись со стороны жены.
И узрела она, что ему не сидится на месте. Пока умывалась, подумала, «можно ли связываться с ним?» Вернулась в купе и поняла. Старческое это у него, а дедок незлобный, на лице написано, без дурных наклонностей.
От вокзала ехали до Кутузовского проспекта ехали на такси. Гостья столицы крутила головой, смотря вовсе глаза по сторонам, разглядывая столицу во всей красе, которую приукрасили к новогодним праздникам. Сердце интенсивно разошлось под грудью, наполняя душу истомой упоительной.
– Обязательно в свой выходной сходите на Красную площадь! – брякнул бодро голос старикашки, сидевшего поблизости с Мартой, причмокивая сухими губами, руки его в пятнах пигментных, держали черный кожаный кейс. – Ознакомьтесь с храмом Василия Блаженного, и скульптурным монументом посвященный Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому. Герои, люди с неодолимой силой духа и патриотизма, очистили Москву от польских интервентов, – вдохновенно звучал его голос. – А Китай-город! Мои студенты думают, – посмеялся он скромно и глаза осветились маленькими звездочками, – что китайцы здесь жили, а название-то пошло от слова Кити – ограда, плетень. Оборонительное сооружение.
Молчаливый таксист, вез и прислушивался к поучительно-умным вещам, что просвещал про столицу его пассажир уважительных лет. Сам-то сколько лет работает перевозчиком в Москве и не знает ничего о ней, к своему разумению.
– Вот сюда сверните, там нет заезда, – заранее направил Трофим Артемович водителя. – Приехали. Машина остановилась у дико красивого многоэтажного дома, постсоветских времен.
Заплатив за такси, они вошли в подъезд. Широкие лестницы, запах безвкусный, наслоенный не одним поколением. «У Машки, и то лучше в подъезде попахивало» – подумалось Марте на голодный желудок. Пока поднимались на лифте, с решетчатой дверью, ее сердце десять раз успело нагреться и остыть, теряясь в мыслях. «Ведь она уже обо всем договорилась с Машкой, а тут старик перехватил ее».
– Заходите, Марта, пожалуйста! – голос Трофима Артемовича усыпительно пересек дверной проем. – Дверь трехслойная, с английскими замками. Взломать невозможно!
Марта прошла в квартиру и сразу сняла сапоги. Ноги подмерзли, пальцы застыли в носке. А в квартире запах сладко-тягучий, волнительный, ароматизированный.
– Тапочки новые, лежат тут в тумбочке, одевайте, не стесняйтесь, – располагал ее хозяин квартиры, шмыгая носом. – Смелее пройдитесь, осмотритесь.
У Марты перехватилось дыхание, открыв рот, ее глаза вывернулись наружу:
– Как в Версале!
Стены в картинах, на комодах вазочки, а в буфетах отдельные элементы от раскопок. Две комнаты в экспонатах. Стол полированный, диван кожаный, «каких-то винтажных лет». – Что за художники представлены у вас? – радело ее сердце, блея от эпохального духа.
– В основном редкие находки, неизданные работы художников, – довольно проговорил Трофим Артемович, следя за реакцией Марты. У нее даже волосы распустились веером благодушным.
– А, я ничего не знаю про художников, практически – сказала она, сипло-тихо, упрямо впившись глазами в произведения искусств.
– Так скажу вам, Марта, – дрогнули у старика, морщинистые уголки губ, расставляя слова волнующе-бережно и достав откуда-то очки, потер их тряпочкой. – Неважно, что ты знаешь, важно одно – чувствовать! – удвоил он свои глаза надев очки. – Время неразрывно с душой. Без чувств, человек как пустая кукла, а если знания туда добавил, то роботом стал, но не человеком. Взгляните на работу Федора Васильева! – демонстративно указал Трофим Артемович рукой, прямо перед собой. – Каков художник! – увековечили художника глаза стариковские. – Умер молодым, в двадцать три года. Болел тяжело, но работы его вечно живые. Гениальные реалистичные пейзажи заставляют забыться и переместиться в то чудное место, что изображено им на картине. Небо затянулось предгрозовой тучей, ухабистая дорога пока еще сухая; река волнуется, играет сильными нотами. Скоро раздастся гром и молния, острым свои наконечником разверстает небесные просторы и грянет ливень. А листочки от ветра резкого, вывернулись и воздух стоит насыщенно-душный, – изрек искусствовед, перенесшийся душой в 19 век.