На песчаный пол были брошены желтовато-белые шкуры и одна – белая, в черных пятнах – висела на стене. Рядом яркой желтой краской было нарисовано непонятное существо – то ли животное, то ли растение: тонкое тельце (ствол?) длинные щупальца (корни?). Перед изображением стояла низкая плошка с единственным серо-зеленым ростком.
Пещера имела форму полумесяца, в правом «роге» виднелось отверстие. Оттуда доносились детские голоса, визг, взрывы смеха. Постепенно шум смолк, дети столпились в проеме, разглядывая гостей. Младшие выглядывали из-под локтей старших. Юэль насчитала двенадцать малышей, почти вдвое больше, чем взрослых. И тотчас ее обожгла мысль Ильтса: «Большинству из них не суждено вырасти».
Дети смотрели во все глаза, но ни один не осмелился переступить невидимую черту и проникнуть в жилище взрослых.
Алгуан сбросила покрывало, открыв серебристо-седые волосы и лицо – острое и твердое, точно изломы скал. Она улыбнулась сыну, а затем бросила пронзительный взгляд на Юэль. Девушка удивилась, ощутив нескрываемую враждебность. Пытаясь понять, чем же так раздражила флорентинку, Юэль прислушалась к мыслям Алгуан. Но уловила лишь смутный образ, перед ее мысленным взором промелькнуло чье-то лицо, скрытое дымкой пыли. Промелькнуло и растаяло.
Ильтс засмеялся и помотал головой, сказав матери:
– Нет, нет. Это моя помощница.
Алгуан еще раз подозрительно оглядела Юэль, заметно успокоилась и, уже улыбаясь, наполнила водой маленькую чашку из обожженной глины. Поднесла сначала сыну, потом – гостье. Юэль, подражая Ильтсу, отпила глоток и возвратила чашку. Теперь воду пригубила Алгуан, а за ней – младшие женщины. При этом хохотуньи и болтушки умолкли, разом исполнившись серьезности и достоинства. Прикоснуться к воде в ином состоянии духа они не смели.
Остаток воды выплеснули в плошку с зеленым ростком, при этом флорентинки нагнулись, коснувшись рукой песка. Выполнив этот обряд, они расселись на шкурах, вернулись к оставленным делам. Одни месили что-то в кувшинах, другие шили, третьи скрылись в дальней пещере, уведя за собой детей. К великой радости Юэль, никто не докучал ей любопытством.
К ней подошел Ильтс, вытряхнул на ладонь несколько белых таблеток и протянул.
– Прими. Надо поспать. Мы не сомкнули глаз после перелета, и если не отдохнем – просто свалимся.
Юэль не стала спорить. Головокружение и тошнота после скачка в подпространство не отпускали ее. Повинуясь приглашающему жесту Алгуан, девушка опустилась на расстеленную в углу шкуру и через несколько минут уже крепко спала.
…Когда она проснулась, алый свет, исходивший из трещин, был так ярок, что затмевал дневной. Солнечные лучи, проникавшие в пещеру, окрасились розовым. Близился вечер. Ильтс уже проснулся и, сидя на корточках, негромко разговаривал с матерью. Алгуан растирала между камнями белые зерна. Вот она смешала муку с водой и поднялась.
– Закат, – сказала она. – Встречайте пастухов.
Юэль охотно осталась бы в пещере. Ей ничуть не хотелось брести по камням, меж которых сновали серые змейки, или по песку, скрывавшему норы кройнхов. Но Ильтс жестом велел подняться, и она повиновалась.
Ильтс первым шагнул из пещеры, за ним поспешили женщины, на ходу набрасывая покрывала. Юэль намотала на голову полотенце и постаралась не отставать. При этом она не забывала внимательно смотреть под ноги.
Добравшись до выхода из расселины, все остановились. Ветер по-прежнему пересыпал песок, сквозь пыльную дымку солнце казалось бордовым, невероятно огромным и близким.
Трудно было разглядеть что-нибудь дальше, чем в сотне шагов, но постепенно Юэль начало казаться, что впереди сгущается темное облако. Оно уплотнялось и приближалось стремительно, точно смерч. Юэль беспокойно оглянулась по сторонам, но никто не двигался, и она тоже осталась на месте, подавив волнение.
Песчаную завесу словно разорвало пополам. И показались… появились… устремились вперед невиданные существа. Желтовато-белые, как песок под солнцем, мощные, точно каменные глыбы. Могучие копыта сотрясали землю, огромные крылья оглушительно хлопали, нацеленные вперед рога, казалось, могли дробить скалы.
Крылатые быки неслись, направляемые умелыми руками. На спине каждого стоял наездник.
Животные двигались клином, впереди – самый крупный. Управлял им ловкий и проворный всадник. Когда быки, казалось, готовы были растоптать горстку женщин, он резко натянул поводья, и животные остановились, как вкопанные. От них валил пар, морды были в пене, кончики рогов наливались тусклым бордовым светом.
Всадники спешились. Их было ровно семеро. У каждого грубая повязка закрывала нижнюю часть лица, а лоб и скулы – затенял слой пыли. Только глаза и были видны – черные, яркие, блестящие.
Шестеро наездников осталось подле разгоряченных животных. А седьмой, тот, кто управлял самым могучим быком, направился к Алгуан. Он шагал легко и быстро, он приближался – невысокий, гибкий, узкоплечий, и Юэль замерла от внезапной догадки. «Женщина! Это женщина!»
Всадница остановилась, тяжело дыша. Она обвела взглядом всех встречавших, но увидела – Юэль готова была в этом поклясться – одного Ильтса.
Был долгий ужин, чаша воды ходила по кругу. Юэль хотелось осушить эту чашу залпом, но приходилось пить по глотку, а короткие глотки только распаляли жажду. Надеясь отвлечься, девушка прислушивалась к разговорам, стараясь не утонуть в потоках образов и мыслей: говорили многие и о многом. Дети ластились к родителям – малышам разрешили провести вечер со взрослыми.
Юэль невольно любовалась флорентинцами. Жители Успешной тоже были красивы, но эти… В них ощущалось что-то первозданное, что-то от молодости Вселенной. Так цветок, выросший на лугу, отличается от тепличного растения.
Ойма, женщина-пастух (у Юэль не поворачивался язык окрестить ее пастушкой), не участвовала в общей беседе. Она не отдыхала: исполнив мужскую работу, принялась за женскую. Присела в стороне и безостановочно месила лиловую глину. Не отрывала от глины ни рук, ни глаз. Ойма больше не смотрела на Ильтса, но обоих словно связывала незримая нить. Ильтс улыбался – и на ее губах появлялась улыбка, он менял позу – и она невольно передвигалась, он торопливо глотал воду – и она проводила языком по губам, точно испытывая жажду.
Ильтс поведал о погоне за оскорбителем богини, снежных бурях Фригии и рыжих кот-коххах. Еще он говорил о морях и реках Успешной, о зеленых волнах, пронизанных солнцем, о брызгах пены на гладких, обточенных водой камнях.
Родичи слушали, и в свою очередь рассказывали о свирепой ярости крылатых быков, о том, что старику Муальду раздробило руку, и он уже не может быть пастухом, а значит, в роду прибавится голодных ртов. Упомянули про обвал, погубивший четырех новорожденных ягнят, о том, что две дочери Туога не нашли себе мужей, значит, кому-то из мужчин придется взять их младшими женами.
Постепенно перед глазами Юэль складывалась картина сурового, грозного мира Флорентины – опаленной земли, чахлых пастбищ, скудных посевов, малочисленных колодцев, редких плодовых деревьев. Флорентинцы жили племенами, племя объединяло несколько родов, род – несколько семей. Благополучие каждой семьи зависело от крылатых быков. Управляться с ними могли только самые сильные и бесстрашные, а потому издревле пастухами становились мужчины. Одинокая женщина не в силах была справиться с крылатым быком и неминуемо погибала от голода и жажды. Чтобы выжить, ей оставалось войти в чью-то семью младшей женой, взятой не по любви – из жалости. Такова была участь многих женщин, даже Алгуан.
Ойма этого не хотела. Юэль догадывалась – почему. Избранный ею мужчина не пожелал сносить голод и жажду, терпеть слепую ярость песчаных бурь. Он сбежал, оставив женщину без поддержки.
И Ойма сама решила пасти крылатого быка.
Юэль смотрела, как смуглые руки неустанно мнут лиловую глину. Этими же руками Ойма укрощала разъяренных быков. «Надолго ли ей хватит сил?» Юэль чувствовала: Ойма не думает о будущем. На Флорентине есть смерть, но нет старости. Слабых ждет мгновенная гибель: от жары или жажды, от укуса змеи… Да мало ли опасностей подстерегает?
С каждой минутой Юэль чувствовала себя все неуютней. Ильтс с Оймой вспоминали. Эти воспоминания были так ясны и четки, что заглушали и слова, и мысли всех остальных. Юэль не хотела подглядывать и подслушивать, но против воли видела безжизненную равнину, покрытую черной галькой. Мужчины гнали крылатых быков, женщины несли нехитрую утварь. Позади брели дети – низко пригнув головы, изнемогая от жажды. Тяжелее всего приходилось сероглазому мальчишке. Полукровка, он хуже остальных переносил жару. Одна из женщин остановилась, и дети тотчас обступили ее плотным кольцом, жадно следя, как она наливает в чашу воду. Чаша пошла по кругу. Каждый мог сделать лишь по крохотному глотку. Но рослая, крепкая девочка только обмакнула губы и не стала пить – чтобы сероглазому мальчишке досталось два глотка.
Потом Юэль увидела узкую лощину. Одна ее сторона тонула в тени, на другой – камни, казалось, плавились от жара. Перепуганная девочка стояла, прижавшись спиной к раскаленному камню. А из расселины у ее ног медленно выползала серая змейка. Вот гадина приподняла плоскую голову и начала медленно раскачиваться. Девочка не шевелилась, заледенев от страха. Змея бросилась. Но еще стремительнее ринулся вперед сероглазый мальчишка. Он схватил змею и ударил о камень.
Юэль устало прикрыла глаза. Но, и сомкнув веки, она ясно представляла юношу и девушку, стоявших на спине крылатого быка. Ночную тишину нарушал только шелест песка и тяжелое дыхание зверя. Над головами медленно проплывали звезды.
«Это Сохдих,» – говорила девушка.
«На всеобщем языке – Вирея,» – поправлял юноша.
«А это Рохада».
«На всеобщем – Ропан».
«А это?» – девушка указала на ослепительную белую точку.
«Димс».
«Наши предки звали ее Смалтой».
«А для моего отца и всех нэтийцев – это Димс».