— Согласен, что сложно, — ответил царь, — только ведь простой жизни никто и не обещал. Кстати — если ты уж вошел в курс дела, может, скажешь, что у нас с украинцами-малороссами происходит?
— Ничего серьезного в этом направлении я не увидел, — ответил Георгий, помешивая серебряной ложкой чай в стакане с серебряным же подстаканником. — В отличие от поляков или евреев. Живут на своих хуторах, поют хуторские песни, носят вышитые рубашки… никаких политических требований от них как будто не исходит.
— А что у них с языком? — уточнил император, — требуют, чтобы люди говорили на их украинском?
— Я немного окунулся в эту тему, — Георгий уже закончил пить чай и разлил по рюмкам шустовский коньяк, — еще при дедушке Александре были изданы два указа, в семидесятых годах, Валуевский циркуляр, по нему ограничивалась печать книг на украинском, а затем Эмсский указ — он распространял действие предыдущего документа на театральную и музыкальные сферы. Тексты песен и либретто спектаклей теперь на русском надо писать.
— Если честно, Жорж, — ответил царь, махом выпив рюмку коньяка, — то я считаю, что различий между русским и так называемым украинским языком мизерное количество. Внутри России есть говоры, отличающиеся гораздо больше, у поморов, например, или у казаков. Но что-то я не слышал от них требований закрепить эти языки законодательно… опять же австрийцы воду мутить начали в этом направлении — слышал что-нибудь?
Глава 19
— Еще рюмку, папа? — взял бутылку в руки Георгий.
— Пожалуй, хватит… — оценил остаток жидкости в сосуде Александр, — после того чудесного исцеления я сам себе дал зарок — не больше ста грамм в день… не хочется скатываться в алкоголизм.
— Ну а я себе зароков не давал, — ответил сын, наполнив фужер наполовину, — но умеренность в потреблении горячительных напитков это хорошее дело, — и он убрал бутылку в шкаф с вензелем императорской короны. — Так вот, про австрийцев… было одно сообщение в «Сове»…
— Где-где? — не понял император.
— «Сова» это такой еженедельник, выходит в Унгваре, русофильского направления — периодически печатает острые материалы, идущие вразрез с официальной политикой Вены. Так вот, они напечатали, что в Галиции действуют курсы, где галицийцев и русинов с соседних территорий обучают украинскому языку и пропагандируют будущее отделение от остальной России… но появилась такая заметка всего один раз, поэтому нужно бы подтверждение из независимого источника. Сова это не тот источник, которому можно доверять без сомнений.
— Унгвар это Ужгород? — уточнил Александр.
— Да, русское название у него такое…
— Мадьяры те еще партнеры… — задумчиво произнес царь, — зря мы тогда ввязались в усмирении их революции — они нам еще припомнят это усмирение. А насчет австрийских курсов в Галиции надо будет поговорить с Францем-Иосифом… он хоть и невеликого ума, но в состоянии, наверно, понять наши озабоченности. Раскол по линии русские-украинцы это последнее, что нужно нашей державе… можно припугнуть их, в конце концов, что мы тоже устроим что-то аналогичное на своих границах — чехов будем настраивать против австрийцев, мадьяр против чехов, а русинов против всех остальных вообще.
— Мадьяр и не надо настраивать — у них и так очень сложные отношения со всеми соседями, — пояснил Георгий, — знаю из первых рук, учился в кадетском корпусе рядом с двумя мадьярами.
На этом их разговор сам собой утих, а утром Вагон №1 причалил к дебаркадеру Николаевского вокзала на Каланчевской площади Москвы (в будущем ее переименуют в Комсомольскую). Вокзал был копией такого же в Петербурге — их специально построили так, когда открывали эту линию железной дороги в пятидесятые годы. Путешествие из одной столицы в другую в девятнадцатом веке занимало куда больше времени, чем сейчас, Вагону №1, например, понадобилось добрых 16 часов, чтобы одолеть это расстояние.
Прямо при выходе из вагона августейшая семья разделилась — Георгия царь послал разговаривать с Чигориным, а сам отправился в Дворянское собрание, которое располагалось на углу Охотного ряда и Большой Дмитровки (в дальнейшем известно, как Дом Союзов). Встречал его там московский голова Рукавишников, по совместительству бывший и председателем оргкомитета шахматного матча.
— Доброе утро, Константин Васильевич, — демократично пожал ему руку царь, — кстати, недавно я беседовал с одним Рукавишниковым, в Нижнем Новгороде — это не ваш родственник?
— Что вы, ваше величество, — смущенно открестился мэр, — те Рукавишниковы родом из Балахны, насколько я знаю, они поднялись на торговле солью. Мои же предки из Казани и занимались они в основном золотодобычей. Просто фамилия довольно распространенная.
— Хорошо, Константин Васильевич, — вежливо ответил император, — вы догадываетесь, наверно, по какому поводу я сюда заехал?
— Точно не знаю, так что врать не буду, — откровенно заявил Рукавишников, — но могу предположить, что визит ваш связан с шахматами…
— Угадали, — улыбнулся Александр, — расскажите поподробнее, что тут у вас будет происходить, когда и как…
— Здесь будет проходить матч на первенство мира по шахматам, — ответил мэр, сопровождая царя в колонный зал, — конкретно вот здесь, на этой сцене… слева и справа будут висеть большие доски с магнитными фигурками, на них будут дублироваться ходы участников, чтобы их было хорошо видно даже с дальних рядов… про регламент рассказать?
— Конечно, это же самое интересное.
— Количество партий не ограничено, матч завершается при достижении каким-либо претендентом десяти побед…
— А если они все время будут играть вничью, тогда как?
— Теоретически это возможно, государь, но как показывает предыдущая практика, число ничьих обычно равно числу результативных исходов… так что мы ориентируемся на 20–25 партий… матчи запланировано проводить через день, так что окончание у нас запланировано на январь следующего года.
— Все это прекрасно, Константин Васильевич, — ответил Александр, — но как я слышал, один из претендентов, Стейниц, заболел, причем достаточно тяжело… как вы будете выходить из этой ситуации?
— Да, государь, это проблема, — удрученно согласился Рукавишников, — но на все, как говорится, божья воля — будем надеяться, что Стейниц поправится, тогда и начнем матч.
— А билеты на него уже продаются? — уточнил царь.
— Точно так, ваше величество, и уже продано больше тысячи билетов на ближайшие игры…
— Деньги же возвращать придется, так?
— Конечно, всем желающим деньги будут возвращены…
— У меня есть одно предложение к регламенту… как вы смотрите на то, чтобы заменить заболевшего участника на запасного, так сказать, игрока?
— Такого еще не случалось в шахматной практике, — пробормотал озадаченный мэр, — но все в мире происходит когда-нибудь в первый раз… почему бы и нет… а на кого вы планируете заменить Стейница?
— Да вот на него, — указал император на Чигорина, который в этот момент вошел в колонный зал в сопровождении Георгия.
Чигорин оказался достаточно пожилым джентльменом в сером сюртуке с окладистой бородой и странными глазами навыкате. После приветствий и представлений беседа продолжилась.
— Михаил эээ… Иванович, верно? — начал царь, — вам предлагается заменить заболевшего участника матча на первенство мира… как вы отнесетесь к этому предложению?
— Это достаточно неожиданно для меня, — даже растерялся Чигорин, — в принципе я не против, но что скажут организаторы и второй участник этого матча?
— Организаторы уже высказались, — кивнул Александр в сторону Рукавишникова, — они поддерживают такой ход… гамбитный, как сказали бы шахматисты. А у господина Ласкера действительно надо бы спросить, как он к нему отнесется… где он сейчас, кстати? — снова повернулся он к мэру.
— В гостинице, скорее всего, в Метрополе, — быстро ответил Рукавишников.
— Там хороший ресторан, — подал голос Георгий, — можно заодно и пообедать.
— Не имею ни одного возражения, — ответил император, — а вы, господа, как относитесь к обеду в Метрополе?
Господа благоразумно не стали отказываться, и все присутствующие переместились в гостиницу Метрополь, благо идти туда от Дворянского собрания было меньше пяти минут. Это еще был не тот отель, который знают сейчас все, проходящие и проезжающие по Театральной площади. Обычный трехэтажный дом с пристроем в два этажа. В народе гостиницу звали устоявшимся названием «Челыши». Рукавишников на правах распорядителя послал полового за Ласкером, а вся компания уселась за столик под пальмой возле окна, выходящего на площадь.
— Вечером можно будет и в театр зайти, — сказал Александр, посмотрев в окно, — что там сегодня дают, не знаете? — спросил он у мэра.
— Знаю, государь, — быстро ответил тот, — оперу «Князь Игорь» авторства Бородина, премьера, между прочим.
— Александра Порфирьевича? — откликнулся царь, — он же химик, если не ошибаюсь…
— Все верно, государь, но в свободное от химических опытов время он сочиняет еще и музыку…
— Всесторонне развитый человек, — с восхищением сказал Георгий, — такое редко встречается. Только он же, как я знаю, уже умер лет десять назад — какая же может быть премьера его оперы?
— Все верно, — отозвался Рукавишников, — Бородин умер в 1887 году, оставив оперу про князя Игоря незавершенной. Но его дело продолжил господин Римский-Корсаков, он дописал все недописанное и получилось завершенное произведение. По слухам вышло что-то весьма выдающееся… половецкие пляски и ария Ярославны, как я слышал, очень необычными получились.
— Тогда Большой театр точно имеет смысл посетить, — сказал Александр, — Князя Игоря я читал, конечно, но в музыкальном переложении это будет очень любопытно.
Тут официант принес меню, и пока общество углубилось в его изучение, к столику приблизился прихрамывающий господин средних лет с кудрявой головой и длинными вислыми усами.
— Эммануил Ласкер к вашим услугам, — сказал он на немецком и кивнул он головой.