— Неплохо-неплохо, — ответил царь, а Мария при этом слегка поджала губы, не сказать ничего не сказала. — Это тоже ваше? — перешел Александр к дальнему ряду.
— Нет, государь, — вежливо склонил голову Пьер, — здесь как раз работы моих коллег, конкретно та вещь, на которую вы сейчас смотрите, принадлежит кисти Поля Сезанна (тот подошел поближе и молча поклонился), название у нее «Арлекин и Пьеро».
— Да я уже догадался, как она называется, — усмехнулся Александр и задал прямой вопрос Полю, — с натуры писали?
— Я не раз наблюдал, конечно, — начал отвечать тот, — картинки с масленичных карнавалов, они у нас ежегодно во всех городах проводятся, но конкретно вот эти две фигуры написаны с натурщиков, Арлекина изображал мой сын, а Пьеро — сосед по дому.
— Идея тут заложена очень мощная, — продолжил царь, — противопоставление двух характеров видно даже невооруженным глазом, один бодрый сангвиник, другой унылый меланхолик… я бы приобрел ее — продадите?
— Ээээ… — встал в тупик Поль, — это достаточно неожиданный вопрос… можно мне подумать?
— Думайте, конечно, — обернулся царь ко всем прочим собравшимся, — думать никому не поздно и никогда не рано. А это вот чье авторство? — показал он на следующую в ряду картину, изображающую пару с бутылкой вина на переднем плане.
— Это мое, — выдвинулся на первый план еще один участник встречи, — Эдгар Дега, к вашим услугам.
— А что это у нее в бутылке? — продолжил задавать вопросы царь.
— Абсент, ваше величество, — ответил Дега, — настойка горькой полыни.
— Знаю-знаю, — усмехнулся Александр, — очень крепкая штука. А позировал вам кто?
— Мужчина это живописец Дебутен — он под конец жизни совсем опустился, продавал свое творчество за гроши и тут же пропивал их. А женщина — актриса Элен Андре, у нее как раз случился небольшой роман с Дебутеном, так что тут практически небольшой кусочек реальной жизни в бистро на бульваре Капуцинок.
— И это я бы с удовольствием купил, — задумчиво произнес царь, — вы тоже подумайте насчет этого, господин Дега… ну что же, господа, давайте теперь поговорим по душам…
На столе немедленно образовалось большое блюдо с фруктами и кувшин с вином, Ренуар на правах хозяина разлил все это по хрустальным бокалам (Георгий уточнил, не абсент ли тут налит, ему ответили, что ни в коем случае — виноградное вино из провинции Бордо) и собрался провозгласить первый тост, но не успел — в открывшиеся двери вошли оба брата Люмьер со своим приспособлением для съемок.
— А вот и наши кинематографисты, — сказал Александр, поднимаясь от стола, — вы с ними незнакомы, господа?
Господа высказались в том смысле, что слышали про них, но видят впервые, а старший брат Люмьер начал выстраивать мизансцену для съемок. Это заняло довольно большой промежуток времени, причем каждого из собравшихся младший брат, отвечавший за техпроцесс, заснял отдельно и крупно. Когда, наконец, все это закончилось, все уселись за стол (там нашлось место и для Люмьеров), и Ренуар, наконец, произнес то, что давно собирался.
— Я поднимаю этот бокал за дружбу между двумя великими народами — между французами и русскими. У нас в биографии были некоторые моменты, о которых вспоминать не хотелось бы, но если брать в целом магистральное, так сказать, направление развития наших отношений, то, пожалуй, сложно назвать две другие нации, у которых так много общего и так мало противоречий. За дружбу между нашими народами, господа!
— А что, — осведомился царь, закусивший вино спелым персиком, — во Франции помнят, как тут наши казаки на постое стояли?
— Конечно, государь, — ответил Ренуар, — такое не забывается… у нас даже появились закусочные с названием бистро — так казаки говорили, когда хотели, чтобы их обслужили в кафе.
— Так вот, — спохватился Александр, — наше предложение… переезжать в Россию я никому предлагать не буду, у вас и тут все прекрасно, как я вижу…
— Его величество предложил нам перебраться в его страну, — вклинился в разговор старший Люмьер, — и мы, скорее всего, склонны согласиться с этим.
— Вот-вот, — кивнул царь, — и не только вам, а и еще некоторым специалистам… а вам, господа художники, вот что я хотел бы сказать… у нас в Подмосковье функционирует творческая артель художников, в имении промышленника Мамонтова, может быть слышали?
— Я об этом слышал, — поднял руку молчавший до этого Писсаро, — в местечке под названием Архангельское — верно?
— Все так, господин Писсаро, — подтвердил Александр, — так вот — у вас тут творческое объединение, как я посмотрю, и у нас примерно такое же… почему бы вам не установить контакты? Российское правительство готово проспонсировать такой культурный обмен…
— А почему бы и нет? — задумался Ренуар, — лично я только за…
— Обдумайте этот вопрос, — ответил ему царь, — если что, то можно обращаться к российскому послу Урусову, он полностью в теме. Так, а вот в том углу что за картина висит? — обратил он внимание на самую дальнюю часть мансарды.
— Где? — спросил Ренуар, встав со своего места.
— Да вот же, — Александр показал на ярко-желтые подсолнухи.
— Аааа… — с трудом припомнил хозяин, — это же Ван Гог… он давно умер, а эту вещь он мне, кажется, подарил перед отъездом куда-то на юг…
— Ее я бы тоже с удовольствием приобрел, продайте, господин Ренуар…
Глава 29
Остаток вечера прошел в напряженном торге — французские художники торговались нисколько не хуже, чем торговцы на одесском привозе, но в итоге все же соглашение было достигнуто. За шестнадцать картин (по три штуки от каждого присутствующего плюс Подсолнухи Ван Гога) общая сумма установилась в десять с половиной тысяч франков. Ван Гога же при этом оценили совсем низко, в двести франков.
— Пришлите их в русское посольство, — сказал Александр, собираясь на выход, — там же и деньги получите — с собой я такие суммы не ношу…
А братья-кинематографисты добавили, что пленку, снятую на этой встрече, они проявят сегодня же, а завтра ее можно будет посмотреть в их кинотеатре.
— Он недалеко отсюда, — добавил Луи, — на бульваре Капуцинок.
А по дороге в посольство Георгий начал прояснять вопрос с Подсолнухами.
— Я не совсем понял, папа, что ты нашел в мазне этого… Ван Гога что ли… судя по приставке к фамилии, кстати, он голландец.
— Верно, Жорж, он родился в Голландии, но почти всю жизнь прожил тут, во Франции, в Париже и в Арле, это где-то рядом с Марселем. А насчет мазни… это ты в корне неправ, сынок, это не мазня, а великое творчество, шедевр, я бы даже сказал. Знаешь, сколько эти Подсолнухи будут стоить через сто лет?
— Не знаю, — честно признался Георгий, а его мать добавила, — мне тоже интересно, сколько она прибавит в цене в следующем столетии.
— Попробуйте угадать, — усмехнулся царь, — даю три попытки.
— Давай я начну, -с азартом вписался в игру Георгий, — купили мы ее за 200 франков, так? Ну пусть будет 20 тысяч через сто лет.
— Мимо, сынок, очень сильно мимо, — ответил Александр.
— Теперь я попробую, — сказала Мария, — 200 тысяч франков, так?
— Ближе, но тоже далековато, — поморщился царь, — попробуйте еще раз.
— Неужели миллион? — поднял вверх брови сын.
— Опять не слишком точно, но хотя бы поближе, на аукционах конца двадцатого века картины Ван Гога будут продаваться минимум за 30 миллионов, и не франков, а долларов, то есть цену во франках на 5 надо умножить. А конкретно вот эти Подсолнухи установят абсолютный рекорд в этой сфере — сто миллионов долларов…
— Ничего себе, — присвистнул Георгий, — что-то с трудом верится… ну а остальные картины, которые мы сейчас купили — они почем будут через сто лет?
— Поменьше, но не сильно, в районе 10–20 миллионов каждая.
— То есть мы сейчас приобрели капитал в полмиллиарда долларов? — быстро подсчитала в уме Мария.
— Чуть поменьше, но в рублях это будет около миллиарда, — немного подумав, согласился царь, — но это с расчетом на перспективу, конечно, а сейчас они стоят максимум вдвое дороже, чем мы заплатили.
— И откуда ж ты это знаешь, Сани? — задала главный вопрос императрица, — что будет через сто лет?
— От ангела, моя душа, — выдал царь прогнозируемый и непроверяемый ответ, — который меня спас… заодно он и еще кое-что сообщил.
— Не расскажешь, что еще он там тебе поведал? — закинул удочку сын.
— Нет, Жорж, извини, но не могу — обещал, а обещания надо сдерживать… может быть попозже.
Берлин
В дебаркадер Центрального вокзала Берлина Вагон №1 с августейшей семьей втянулся спустя двое суток после встречи с французскими художниками. Встреча была традиционно торжественной и мало чем отличалась от аналогичных в Вене и Париже. Кайзер Вильгельм был относительно молодым руководителям, ему было меньше 40, и отличался он закрученными вверх усами и скверным характером. Александр получил справку из МИДа относительно его личных характеристик и был в курсе, что с рождения у него левая рука была короче правой на 15 сантиметров — Вильгельм всячески скрывал этот недостаток, но подсознательно все же чувствовал себя уродом. Это надо было учитывать в общении.
Программа пребывания российской делегации в Берлине была сокращена до минимума — переговоры, а потом обед, на этом все. Императрица высказала пожелание посетить берлинский зоопарк, этот пункт значился отдельно в распорядке дня. Поэтому сразу после стандартного обхода почетного караула на Хауптбанхофе высокие гости переместились в Королевский, он же Берлинский дворец, расположенный на острове посредине реки Шпрее.
— Красиво тут у вас, — сказал Александр Вильгельму, когда он уже выгрузились из экипажей и перемещались к входу во дворец.
— У вас в Петербурге не хуже, — счел нужным сделать комплимент Вильгельм, — насколько я запомнил мой визит туда…
— А метрополитен вы не планируете здесь провести? — неожиданно для самого себя задал такой вопрос царь.
— Да, я знаю, — ответил Вильгельм, — что в Лондоне, Вене и Будапеште такой вид транспорта развивается… нет, у нас пока таких планов нет, но в ближайшем будущем, возможно, и займемся. А в России как с метрополитеном?