росто дрались, используя всё своё искусство, дра-лись не на жизнь, а на смерть.
Атака Наставника, серия прямых и боковых ударов – уход брата Василия в сторону, от-ражение ударов и контратака. Теперь отступает Наставник – брат Василий крутит меч и пере-брасывает его в левую руку, пытаясь сбить Наставника с толку, и едва не оказывается жертвой собственной хитрости: Наставник наносит секущий удар в плоскости живота, и брат Василий едва успевает подставить клинок. На секунду они расходятся, потом мечи скрещиваются снова.
– Хорошо дерутся, – говорит возникший из темноты брат Виктор. – Мне бы так…
Володя непонимающе оглядывается на него.
От мечей летят искры. Бой затягивается, и наблюдающие начинают понимать, что проиг-рает не тот, кто менее искусен (степень владения мечом у обоих противников примерно сопос-тавима), а тот, кто первым устанет. И судя по всем, первым устанет Наставник: его движения с каждой минутой становятся всё более медленными, тяжёлыми. Володя в ужасе, но не знает, как остановить поединок. Когда то же самое доходит до брата Михаила, он поднимает автомат, переводит его в режим одиночной стрельбы, тщательно прицеливается и… Голова брата Васи-лия словно взрывается; осколки черепа и брызги крови разлетаются во все стороны; тело бра-та Василия валится на землю и дёргается в предсмертных судорогах. Потом затихает.
Наставник останавливается, опустив меч и тяжело дыша.
– Зачем? Зачем так? – говорит он.
Брат Виктор изобразил бурные и продолжительные аплодисменты.
– Это было красиво! – заявил он. – Но теперь, Лёва, ты мне д о л ж е н.
– Ничего я тебе, Виктор, не должен, – сказал Наставник. – Я не просил его убивать.
– Тогда он убил бы тебя.
– Это ещё вопрос, кто кого.
– Знаешь, – сказал брат Виктор, – нет у меня желания вступать в дискуссию над осты-вающим телом: театрально всё это, в духе тени отца Гамлета. А вот если посидеть где-нибудь, выпить…
Наставник на это предложение только покачал головой. Поднял тубус, вложил в него меч, как в ножны, сказал:
– Пойдём, Володя, ты всё мне расскажешь.
Они расположились на КПП, брат Мефодий заварил крепкого чаю, и Володя рассказал: и о предательстве друга Димыча, и о подлом обмане брата Василия, и о собственном ужасе при столкновении со столь явными нарушениями законов божьих. Наставник выслушал его со всем вниманием, а когда речь зашла о том, что Володя не понимает, как Бог мог допустить такое: и предательство, и обман, и жестокость – Наставник как всегда ответил цитатой из Книги:
– "Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его". Это было испытание, Володя. Ещё одно испытание. И ты с честью выдержал его.
Володя поднял голову и посмотрел Наставнику в глаза:
– Почему же так… страшно?
– Не страшно, Володя, это ещё не страшно. Вспомни, что претерпел Господь ради нас. Вспомни и задумайся, так ли тяжёл был сегодня твой крест?
И Володя с изумлением обнаружил, что все тяготы последних часов: боль, холод, позор, смертельный ужас – уже не кажутся ему столь всепоглощающими, способными заслонить всё другое. В самом деле, а что такого особенного случилось? Он жив, не ранен даже, ничего себе отморозить не успел – с чего спрашивается роптать?
– Господи, прости меня, что усомнился… – прошептал он, склонив голову.
А Наставник кивнул и добавил к уже сказанному:
– "Вы ещё не до крови сражались, подвизаясь против греха"… Запомни это, Володя, самое тяжёлое и страшное ещё впереди. А сегодня ты справился честь тебе и хвала…
На следующий день Наставник уехал, увезя с собой плачущего Димыча. Бразды безраз-дельного управления лагерем на целые сутки перешли в руки брата Мефодия, который, конеч-но, не умел отличить испанский меч от венецианского, но зато великолепно разбирался в сор-тах картошки и боцманских загибах разной степени. Потом вернулся брат Артём и довёл курс обучения послушников до закономерного конца, то есть до изучения противотанкового грана-томёта РПГ-7 и стреляющего ножа новейшей модификации.
Свои лекции с последующими демонстрациями Артём вёл без особого энтузиазма, гово-рил нескладно и, вообще, производил впечатление человека очень далёкого от педагогики. Так, наверное, оно и было, и окончание сборов прошло в атмосфере тягостного недоумения: зачем всё это нужно, если никак иначе нельзя? Володя, единственный из мальчишек, кто не задавал-ся таким вопросом и чувствовал себя вполне уверенно – он проявил волю, сумел выделиться из общей массы сверстников и пройти испытание, назначенное ему Богом; Володя был горд собой и старался не замечать "мелких" проблем.
Первого мая он вернулся домой…
Глава четырнадцатая. Шабаш на Лысой Горе
Андрея Мишукова перехватили на вокзале.
Он стоял в очереди к суточной кассе, где его и засёк Зимагор.
– Здесь Симакин, – сказал Зимагор в трубку мобильного телефона. Соответствую-щий описанию объект находится на вокзале.
– Перехвати его! – распорядился Лысый Гера. – Через пять минут буду на стоянке.
Зимагор протолкался сквозь очередь к Мишукову и аккуратно взял его под локоток.
– В чём дело? – Мишуков обернулся.
– Пройдёмте, гражданин, – тихо сказал Зимагор.
– По какому праву вы… – Мишуков попытался вырвать локоть из цепких пальцев незна-комого ему человека.
– По праву сильного, – Зимагор усмехнулся в усы. – Не рыпайся, придурок.
Не выпуская локтя Мишукова, Зимагор извлёк свободной рукой удостоверение (то самое – выбитое буквально с боем) и продемонстрировал его окружающим. Мишуков поник. Только пробормотал сквозь зубы:
– Сука – Князев, слово не держит…
Зимагор его не понял, но уточнять и переспрашивать не стал, а повёл Мишукова к выхо-ду с вокзала. Лысый Гера и Сурок дожидались на привокзальной стоянке, сидя в "джипе" Сур-ка. При виде Зимагора с Мишуковым в компании, Сурок открыл дверцу и вышел навстречу. Зи-магор втолкнул Андрея в "джип", а сам остался снаружи, закурил.
– Рад видеть тебя в полном здравии, – поприветствовал Мишукова Лысый Гера.
Лицо Андрея просветлело.
– А, – сказал он. – Это всё-таки вы…
– Надо же, узнал, – Гера наклонил голову. – Ты чего, Андрей, сбежать решил?
– Это моё дело, – ответил Мишуков резко: увидев, что имеет дело не с правоохрани-тельными органами, а как раз наоборот, со своим собственным заказчиком, он осмелел. – Я теперь вольный человек; хочу – дома сижу, хочу – в Москву еду.
– А как же работа?
– Меня уволили, – Мишуков мрачно усмехнулся. – Я теперь безработный.
– Вот как? – Гера, казалось, ожидал чего-то подобного. – Кто уволил? Князев?
– Князев.
– В чём же причина увольнения? – Гера был само миролюбие.
Мишукову не было никакого резона посвящать Геру в подробности инцидента, произо-шедшего в рабочем кабинете Князева. А уж тем более рассказывать о достигнутой догово-рённости.
– Сокращение штатов, – с лёгким сердцем соврал Мишуков. – Я оказался наименее ценным работником.
Гера помолчал, в упор разглядывая Андрея. Он, конечно, не поверил в "легенду", но и выяснять ничего не стал.
Вместо этого Гера полез в нагрудный карман и извлёк плотный маленький конверт.
– Здесь пять, – сказал он. – Три – как и договаривались. И две в качестве компенса-ции за опоздание. Надеюсь, эта скромная сумма несколько скрасит твой отпуск.
Мишуков нахмурился и конверта не взял.
– Работа не сделана, – заявил он. – Я… не успел.
– Врёшь, – сказал Гера уверенно. – Врёшь и не краснеешь.
– Зачем мне врать? – Андрей пожал плечами. – Деньги мне нужны. Если бы я сделал работу, то так и сказал бы.
– И снова врёшь. Ты сделал работу и знаешь результат. Тебе достаточно назвать фа-милию, и можешь отправляться хоть в Москву, хоть к чёрту на кулички.
– Да не знаю я результата, Герасим Николаевич. Хотел бы знать, но не знаю.
Гера задумчиво покачал головой.
– Зря ты так, Андрей, – сказал он. – Зря… Сейчас я выйду и прогуляюсь к вокзалу: жарко, надо газировки купить. А с тобой посидит Эдуард Борисович. Он раньше в КГБ работал; там его научили показания из диссидентов выбивать. Не удивлюсь, если по моём возвращении, у тебя не будет хватать пары зубов.
Гера сделал движение к дверце, а Андрей побледнел.
– Не надо, – попросил он приниженно. – Не надо. Я всё вам скажу.
"И зачем я с ним связался?" – с тоской подумал Мишуков.
– Вот и молодец, – сказал Гера. – Вот и правильно. Говори.
Он положил конверт на сиденье между собой и Андреем.
– Перекрёстный статистический анализ показал, – быстро заговорил Мишуков, опустив глаза, – что единственной фигурой, удовлетворяющей условиям поиска, является некто Гуса-ков.
– Ого! – не сумел сдержать возгласа Лысый Гера.
– Больше я ничего не знаю, – сказал Мишуков. – И знать не хочу!
– И это тоже правильно, – одобрил Гера позицию Андрея. – Забирай деньги – заслу-жил. Файл ты мне сделал?
– Сделал, но вы опоздали, и я его стёр. А дискету уничтожил.
– Что ж, обойдёмся без дискеты. Спасибо, Андрей. И хорошего тебе отпуска.
Мишуков зашевелился, выбираясь из автомобиля.
– Эй, – остановил его Гера, – Андрюша, ты конвертик позабыл.
Мишуков, уже оказавшись снаружи, наклонился и сказал, ищуще заглядывая Гере в гла-за:
– Я не возьму денег, Герасим Николаевич. И прошу взамен, чтобы моя фамилия нигде не фигурировала. Никогда.
– Могила, – пообещал Стрельцов. – А деньги всё-таки возьми. Любая работа должна быть оплачена.
Мишуков поколебался, но жадность пересилила здравый смысл и, протянув руку, он за-брал конверт:
– Спасибо, Герасим Николаевич.
– Пожалуйста, Андрей.
Мишуков, не оглядываясь, ушёл к вокзалу, а Зимагор и Сурок заняли свои места: Сурок – за рулём, Зимагор – рядом с ним, в соседнем с водителем кресле.
– Раскололся? – спросил Зимагор.
– Ещё как, – отвечал Лысый Гера. – С треском. А сейчас все заткнулись – буду гово-рить с Грантом.