18 июля Трумэн спросил мнение Черчилля и тот согласился с необходимостью хотя бы намекнуть Сталину. Трумэн решил сделать это вечером 24-го. Американский президент сказал Сталину, что в Соединенных Штатах создано новое оружие огромной разрушительной силы. Трумэн не употреблял слова «атомный». Но Сталин не выразил чрезвычайного удивления.
Знаменитую сцену в конце восьмого пленарного заседания Черчилль описывает так: «Мы стояли по двое и по трое, прежде чем разойтись». Премьер заметил, как Трумэн подошел к Сталину, и они говорили вдвоем с участием переводчиков. «Я был, возможно, в пяти ярдах и следил с пристальным интересом за этим важным разговором. Я знал, что собирается сказать президент. Было чрезвычайно важно узнать, какое впечатление это произойдет на Сталина. Я вижу эту сценку, словно она была вчера! Казалось, что он в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! Возможно, это решающее обстоятельство по всей войне с Японией! Что за везение!» Чуть позднее, ожидая автомобиль, Черчилль подошел к Трумэну: «Как все прошло? — спросил я. — Он не задал ни одного вопроса, — ответил президент. В свете этого я считал, что Сталин не знает об огромном исследовательском процессе, осуществленном Соединенными Штатами и Британией».
На самом деле все произошло достаточно нескладно. Американское руководство знало, что советская разведка ищет пути к информации о «проекте Манхэттен» и, возможно, знает нечто об оружии, которое почти готово к бою. Но при этом у Трумэна и его окружения была боязнь того, что Сталин прямо спросит параметрах и особенностях нового оружия. Как отказать ближайшему союзнику? С другой стороны постыдным было и укрывательство мощнейшего оружия перед лицом русских жертв. Итак, повторим сцену с другой стороны. После окончания пленарной сессии 24 июля Трумэн самым беззаботным образом подошел к Сталину и как бы невзначай заметил, что у США есть бомба огромной разрушительной силы. Сталин ответил, что это хорошо. Он надеется, что американцы используют ее. Из этого Трумэн и Бирнс вынесли заключение, что Сталин не придал значения словам президента.
Американцы ошибались. Сталин, как уже было сказано выше, знал, о чем идет речь. Сразу же после конференции Молотов обсуди проблему с Молотовым. Тот ответил, что нужно ускорить собственные работы. (Напомним, что еще 9 сентября 1943 г. и 31 декабря 1944 г. Стимсон сообщал Рузвельту, что русские ведут разведывательную работу в отношении «проекта Манхэттен»; известно было и то, что французские участники проекта делились сведениями с членом французской компартии Фредериком Жолио-Кюри, а тот сообщал эти сведения по цепочке).
Между 16 июля и 20 августа 1945 г. советское руководство окончательно поняло важность нового мирового оружия. 20 августа Государственный комитет обороны принял постановление, учреждающее новые органы управления советским атомным проектом.
28 июля 1945 г. посол Гарриман посоветовал государственному секретарю Бирнсу, что «хотя нам неудобно в настоящий момент выражать некие сомнения относительно русского вступления в войну против Японии», желательно было бы добиться согласия между русскими и китайцами по поводу «открытых дверей» в Маньчжурии, что позволило бы Соединенным Штатам «контактировать непосредственно с советским правительством», а не через слабое китайское правительство». Бирнс немедленно связался с китайским дипломатом Сунгом, обязав того прибыть в Москву сразу же по возвращении в советскую столицу Сталина. Китайцев немедленно следовало «приковать» к русским, с тем, чтобы те не превзошли себя в овладении контроля над Китаем. Американцы были реально обеспокоены тем, что разгоряченные битвой с японцами китайцы могут отдать Дайрен русским. Это вредило американскому потенциальному влиянию на Северный Китай. Советская сторона дала Вашингтону лишь словесные обещания придерживаться доктрины «открытых дверей». Что будет на самом деле? Пока ничего не было на бумаге, официально зафиксировано.
Трумэн уже кривился, слыша новый тон советских руководителей, уверенных в том, что их помощь на Дальнем Востоке будет высоко оценена. Его госсекретарь Бирнс уже полагал, что дело можно решить и без русских. Но Трумэн в данном случае прочно сомкнулся с военными чинами, которые никак не хотели терять фантастического союзника в борьбе с самоотверженными японцами. 29 июля Молотов попросил американцев не забыть об официальном приглашении советской стороны к боевым действиям против Японии — формальное извинение выхода СССР к боевым позициям на Дальнем Востоке.
Трумэну не нравилось «тихое ликование» в тоне советских гражданских и военных чинов, увидевших шанс отомстить за Цусиму. Но он все же вынужден был приказать Бирнсу составить то, что должно было явиться легальным обоснованием вступления Советской России в войну. Глубоко заполночь Бирнс и его юрист Коэн составили проект приглашения России на основе ее обязательств согласно Хартии Объединенных наций. 31 июля президент Трумэн вручил этот документ Сталину, который выразил глубокое удовлетворение. Россия имела право выдвинуть и собственные соображения.
Американская сторона представила Молотову текст ультиматума Японии только после того, как другая копия была передана прессе. Молотов не знал последнего обстоятельства и попросил своих западных союзников задержать публикацию текста на два-три дня. Поздно. Утешением служило то, что почти по всеобщему убеждению японская сторона не намерена была сдаваться. Русские танки еще не вышли из-за Амура, а «Энола Гэй» не поднялась в воздух. Три тысячи лет боги хранили японский архипелаг, возможно эта страна непобедима. Но в текущей ситуации и японское руководство утратило веру в богов. Премьер просил у Москвы пригласить к себе принца Коноэ, многолетнего премьера. Примечательно, что Гарриман и Форрестол крайне не хотели участия советской стороны в процессе сдачи Японии — это давало ей дополнительные шансы и несколько ослабляло всевластие США.
Влиятельная группа в американском руководстве уже не желала участия Советской армии в окружении и сдаче Японской империи. Но, обстоятельства имеют свою инерцию. Просить Россию четыре года помочь союзникам на Дальнем Востоке, а затем внезапно отказаться от уже обещанной помощи — это был далеко не грациозный пируэт в дипломатии, в союзнических отношениях. И, потом, значительная часть военных специалистов считала участие СССР в китайских сражениях абсолютно необходимым, особенно в том случае, когда война с Японией может принять затяжной характер. И бомба, и русские — так решило американское руководство к началу августа 1945 г.
Новый фактор мировой политики
Ведущие атомные физики СССР на начальной фазе войны надели форму подполковников НКВД и отправились в советскую зону Германии. Курчатов не поехал. Практически общим стало мнение, что из германских достижений мало что можно будет извлечь. Немецкие ученые не выделили уран-235, не построили ядерный реактор и не подошли к практическим вопросам создания бомбы.
После окончания войны целый ряд германских специалистов-физиков предпочел сотрудничать с Россией, а не с Западом. Среди них был барон Манфред фон Арденне, владевший собственной лабораторией; нобелевский лауреат Густав Герц (за электроно-атомные столкновения), работавший на фирме «Симменс»; директор исследовательского отдела компании «Ауэр» Николаус Риль; химик Макс Фольмер. Свое решение директор Института физической химии (Берлин) П.-А.Тиссен (отвечавший в рейхе за химические исследования) объяснял так: «Германская наука должна самым тесным образом сотрудничать с Россией… Германские ученые будут играть лидирующую роль в России, особенно те, кто участвовал в создании секретного оружия. Германия, ее ученые, инженеры, квалифицированные специалисты и ее потенциал будут решающим фактором будущего; нация, имеющая Германию в качестве союзника, непобедима». Английскому агенту Розбауду Тиссен сказал, что «единственным шансом для германской науки в будущем является тесное сотрудничество с Россией». Та страна, на чьей стороне будет германская наука, будет непобедимой.
В то же время США предприняли усилия, чтобы сократить возможности России воспользоваться достижениями германской науки. 15 марта 1945 г. руководитель проекта «Манхэттен» генерал Гроувз потребовал разбомбить завод компании «Ауэр» в Ораниенбурге, к северу от Берлина, производивший торий и уран для германского атомного проекта. В мемуарах Гроувз пишет: «Цель нашей бомбардировки Ораниенбурга была закамуфлирована от русских и немцев одновременной бомбовой атакой на Цоссен, месторасположение штаб-квартиры германской армии». Руководитель исследований компании «Ауэр» Н. Риль (в будущем Герой социалистического труда) просветил советские власти о причине американского налета на небольшой немецкий городок. После окончания боевых действий Гроувз сумел вывести 1200 тонн урановой руды из соляной шахты близ Штасфурта, находившегося в советской зоне оккупации.
СССР получил в Германии примерно 300 тонн окиси урана. Немецкие ученые были перевезены в Советский Союз вместе с оборудованием их лабораторий. Им были предоставлены комфортабельные дачи под Москвой.
А. Верт, представлявший многие годы в Москве «Санди таймс», вспоминает, что известие о Хиросиме «оказало депрессивное воздействие на всех. Оно было воспринято как Новый Фактор в мировой политике, представляющий собой угрозу России. Некоторые русские пессимисты, с которыми я говорил в этот день, удрученно замечали, что отчаянно трудно добытая победа над Германией теперь потеряла свой смысл». 20 августа 1945 г. Государственный комитет обороны создал специальный орган для координации всех работ над советским урановым проектом. К сентябрю параллельно с Курчатовым германские специалисты начали работы в Сухуми. Именно в это время Сталин сказал Курчатову: «Если дитя не плачет, мать не знает, что ему надо. Просите все, что вам нужно, и вам не откажут». Такие деятели промышленности, как Ванников, Завенягин, Первухин «в 30-тые годы реализовывали политику „догнать и перегнать“ Запад. Теперь перед ними стояла та же задача, но в еще более трудной форме». Крупные центры русской цивилизации, такие, как Сталинград, Харьков, Ленинград, были разрушены или обезлюдели. Война унесла 30 млн. жизней. И все же была официально поставл