12 марта 1947 г. президент обратился к объединенной сессии конгресса. На нем был темный костюм и темный галстук. Он читал текст медленно и как бы задумчиво. Выступление получило название «доктрины Трумэна». Это был своего рода манифест американской экспансии. Глава американского правительства оговаривал перед законодателями право вмешиваться в любые процессы, происходящие в мире, если это вмешательство целесообразно с точки зрения правительства США. Оправдывалась военная помощь тем политическим силам внутри любой страны мира, взгляды и политика которых импонировали Вашингтону. Выступление послужило обоснованием массовой военной помощи проамериканским режимам. Логика Г. Трумэна была относительно проста. В небольшом историческом зкскурсе президент отмечал, что Германия и Япония пытались навязать другим странам свой образ жизни и это стало основной причиной того, почему США объявили им войну. Ныне, говорил президент, появилась новая страна, стремящаяся навязать миру свой образ жизни. Такой ход событий вынуждает США принять а качестве основополагающей цели своей политики создание условий, при которых «мы и другие страны были бы способны обеспечить образ жизни, свободный от принуждения». По существу же речь шла о навязывании другим американского видения мира, то есть «мира по-американски».
«Доктрина Трумэна» провозглашала, что «политикой Соединенных Штатов должна быть поддержка свободных народов, сопротивляющихся попыткам подчинения вооруженным меньшинствам или внешнему давлению». Этот постулат стал основой американской политики на грядущие десятилетия. Широковещательное провозглашение новых задач нужно было американскому правительству, помимо прочего, для того, чтобы получить поддержку общественного мнения и конгресса: сохранение глобальной зоны влияния, создание новых структур, мобилизация военных сил и резкое увеличение экономической помощи (становившейся в то время важнейшим рычагом внешнеполитического воздействия) требовали новых бюджетных расходов.
Даже в написанной в апологетическом по отношению к президенту духе биографии Г. Трумэна говорится, что «доктрина Трумэна» означала по существу «декларацию войны против любого влияния России за пределами границ, установленных в 1945 г.». И далее: «В тексте доктрины был описан кризис, которого не было в природе, в ней описаны злые люди в Кремле, готовые нанести удар по слабой Америке… позднее американцам удалось убедиться, что… слова Трумэна — преувеличение».
Сенатор от Флориды Пеппер заключил, что такая политика уничтожает все надежды на примирение с Россией. Дочери президент признался, что речь довела его до нервного истощения. (Но через девять дней после произнесения речи Трумэн издал Исполнительный приказ № 9835, вводящий в действие Программу проверки лояльности федеральных служащих). Маккартизм получил невероятный шанс. В течение четырех лет были проверены согласно этому указу 3 млн. государственных служащих. Несколько тысяч были вынуждены уйти в отставку, а 212 человек заставили это сделать. При этом не было найдено ни одного признака шпионажа. Жене он пообещал, что «сможет предотвратить создание НКВД или Гестапо». Но в конечном счете вынужден был признаться, что допустил «ужасную ошибку»).
К моменту провозглашения «доктрины Трумэна» США были единственной страной в мире, владевшей ядерным оружием, они не имели конкурентов на морях — у США был самый большой военно-морской флот и несомненно наиболее мощные военно-воздушные силы. Флот и ВВС пользовались базами, расположенными во всех районах земного шара. Алармизм, содержащийся в «доктрине Трумэна», был рассчитан на расширение и без того огромного для мирного времени военного строительства. Речь шла о помощи проамериканским режимам в сумме сотен миллионов, чуть позже масштаб был увеличен, потребовались миллиарды долларов. На установление контроля над Грецией и Турцией Г. Трумэн запросил 400 млн. долл.
И что предлагают американцы? Ачесон: «Необходимо вмешаться в их внутренние дела и выправит ситуацию». И еще: «Я считаю ошибкой думать, что можно в любое время сесть рядом с русскими и решить проблемы». Сенатор Александер Смит: «Вы планируете такую встречу?» — «С ними бесполезно встречаться». Удивительно то, что как раз через несколько дней именно Ачесон встречался с советским руководством в ходе работы Сессии совета министров иностранных дел в Москве, открывшейся 10 марта 1947 г.
Московская сессия
Весной 1947 г. американское руководство определяет свою политику в германском вопросе. В апреле в Москве начались переговоры министров иностранных дел четырех великих держав (СССР, США, Англии и Франции) о выработке мирного договора с Германией. Мирное воссоединение Германии, ее демилитаризация и нейтральный статус не вписывались в стратегическую концепцию Г. Трумэна, добивавшегося зависимости от США ключевых мировых регионов (а не их нейтрализации). Бевин пишет из Москвы, что «мы приблизились к опасной линии отчуждения… Вежливость еще присутствует, нет повышенных тонов, темперамент сдерживается, но все вокруг холодно». Французский министр иностранных дел Бидо: «Вокруг банкеты, встречи, тосты и другие „замерзшие увеселения“, но ясно, что наступает конец эры».
Во главе американской делегации был госсекретарь Маршалл. Он выглядел уставшим и не подготовленным к решению больших проблем, он не был тем лидером, которого воюющий мир знал в 1941 — 1945 гг. Американская делегация руководствовалась мыслью Ачесона о «бессмысленности переговоров»: «Наша политика изменяется, их политика неизменна. Ни Молотов, ни Сталин, ни Политбюро не могут изменить ее. Это догма. Прочитайте „Красную звезду“ и то, что вы прочтете о капиталистическом мире — это то же, что писалось в 1924 г.»
Главным на сессии было добиться прогресса в германском вопросе. Главным противоречием стали репарации. Как и ожидалось, советская сторона потребовала репараций из текущей немецкой продукции. «Другие вопросы можно было решить быстро», — пишет Дрепер Гуверу 25 апреля 1947 г. Молотов: «Советское правительство не скрывает того факта, что желает получить репарации от Германии, и не скрывает цифры желаемых репараций». Он дает картину разрушенной немцами России: число бездомных, разрушенные города. Уничтоженные железнодорожные станции и пути, угнанный скот. Ни малейшего впечатления. Сталин примирительно говорит, что «пострадала вся Европа». Ни малейшего отклика. На Украине голод, повсеместны случаи каннибализма. Ни малейшего сочувствия. Советская сторона признает, что многое из прежде вывезенного было использовано неэффективно. Молчание моря.
Сталин отмечает, что «в Америке ситуация лучше». Молчание. В дневнике Клей пишет, что «достаточно проехать по России, чтобы убедиться в нуждах русских». Фактически американский администратор в Германии пришел к выводу, что «мы должны дать русским некоторый объем репараций для закупок в Германии». Голос вопиющего во пустыне. 31 марта Клей покинул Москву, давая понять русским, что он не согласен с генеральной западной линией. Но остальные американцы были только счастливы занять жесткую позицию.
Как полагает Д. Йергин, «большинство американцев никогда не понимало проблем, которые обуславливали советские требования. Частично советский стиль выдвижения требований воспринимался как сознательные усилия преодолеть западное сопротивление. Американцы полагали, что повторение советских требований рассчитано Молотовым и его коллегами на то, что Даллес называл „процессом истощения“. Но ни на секунду советская сторона не сомневалась в справедливости своих требований. В разоренной стране с величайшими усилиями восстанавливалась жизнь. Тысячи гибли ежедневно, но лощеных западных дипломатов это не волновало. Прежние западные союзники забыли слово солидарность — именно из-за этого началась „холодная война“.
Американцы заняли железобетонную позицию: «Никаких репараций России». Американский эксперт Киндлбергер: «Молотовская экономика фантастична». Англичане помогали — Бевин считал, что «русские ограбят Германию за наш счет». Между собой американцы и англичане уже решили объединить свои зоны. Они не хотели помогать России ни при каких обстоятельствах: а вдруг это поможет военному укреплению восточного гиганта?
15 апреля, после беседы со Сталиным госсекретарь Маршал пришел к выводу, что русские просто хотят расколоть лагерь Запада. Эта встреча началась в десять часов вечера в Кремле. Внешний вид Сталина удивил Маршала — Сталин чувствовал себя неважно. Он как бы съежился в своей одежде. «Вы такой же, как и прежде, а я уже старик», — сказал Сталин. Далее начались взаимные жалобы. Маршал указал на то, что русские до сих пор не рассчитались по ленд-лизу. Уже в самом начале дискуссий, 15 апреля 1947 г., Дж. Маршалл заявил И. В. Сталину, что различия в подходе двух стран к решению германской проблемы непреодолимы. Глава Советского правительства ответил, что не рассматривает ситуацию столь трагически, что начало крупных дипломатических операций всегда представляет значительные сложности. Но опыт показывает, что при наличии желания и доброй воли достижение компромисса возможно. Маршалл счел возможным увидеть в этих словах не знак ободрения и надежды на успех, а констатацию различий».
В ответ Сталин указал на невыполненное Соединенными Штатами обещание предоставить Советскому Союзу заем на восстановление народного хозяйства. И более. В Ялте Соединенные Штаты согласились на предоставление СССР 10 млрд. долл. в качестве германских репараций. Теперь, сказал Сталин, американское руководство, видимо, иначе смотрит на этот вопрос. Советский Союз «не получит более репараций помимо уже полученных. Этого Советский Союз принять не может. „Советскому народу была названа цифра в 10 млрд. долл. Выплачиваемые на протяжении 20 лет, эта сумма не будет излишне тяжелой для немцев. Соединенные Штаты и Англия могут отказаться от своей доли репараций, Советский Союз — нет“. Что толку договариваться, если одна сторона не желает договариваться вовсе?
Сталин добавил, что тупик на конференции не стоит воспринимать трагически. После стычек люди устанут и начнут искать компромисс. Сталин дал Маршалу совет: «Иметь терпение и не впадать в депрессию». Очевидно было, что Сталин смертельно серьезен и что он надеялся на договоренность несмотря на «доктрину Трумэна». Напрасно. Три западные делегации покинули Москву, не продвинувшись в решении проблем. Маршал воспринял совет Сталина «сохранять спокойствие» как предзнаменование тяжких испытаний впереди. Теперь и он «понял опасности дипломатической игры». Уга