Мировая художественная культура. XX век. Литература — страница 5 из 8

ксте культурных процессов XX в

«Серебряный век», мятежный,

богоищущий, бредивший

красотой, и ныне не забыт.

Голоса его выразителей

До сих пор звучат…

С. К. Маковский[82]

Серебряный век как уникальное явление русской культуры

Русский культурный ренессанс

Эпоха беспокойства и исканий

Эпоха русского культурного ренессанса возникла на стыке веков, когда происходила сложная ломка личного и общественного сознания, обусловленная входом России в новое индустриальное общество. Кризис, возникший от слома привычных традиций, от изменения ценностных ориентиров, идеалов и норм духовной культуры, неожиданно породил небывалый творческий подъем в искусстве и философии. Само определение «серебряный» по отношению к этой эпохе появилось в одноименной статье В. А. Пяста, затем – у Н. А. Оцупа. В «Самопознании» Н. А. Бердяева Серебряный век представлен как русский культурный ренессанс, выразившийся в расцвете литературы, философской и религиозной мысли.

Характерной чертой новой эпохи становится космологизм как выражение всеобщего настроения времени, необходимости каждого человека приобщиться к мировому разуму, космосу, Богу (философы В. С. Соловьев, В. В. Розанов, Н. О. Лосский, поэты В. Я. Брюсов, Андрей Белый, А. А. Блок, художник М. А. Врубель, композитор А. Н. Скрябин).

Временные рамки Серебряного века достаточно условны. Большинство исследователей относит к этой эпохе период в русской культуре с начала 1890-х г., когда в печати появляются стихи В. С. Соловьева и В. Я. Брюсова, а в живописи утверждается мистический реализм

В. М. Васнецова и М. А. Врубеля, и до начала Первой мировой войны, приведшей к краху Российской империи и установлению диктатуры большевиков в 1917 г. Но возможен и другой подход, определяющий существование Серебряного века вплоть до конца 1920-х гг.

Новый тип духовной культуры, возникший в крайне сложное, трагическое время, строился на принципе критического переосмысления многовекового опыта человечества, существующих представлений о народе, государстве, национальном характере, слове, Боге, мире. Складывается ощущение, что за два десятилетия русская интеллигенция хотела решить все вопросы мироздания. Традиционным религиозным идеям мыслители Серебряного века противопоставляли еретические воззрения на сотворение мира, природу человека, историю и развитие религиозной мысли. В это время были рождены новые космогонические мифы, распространялись социальные и исторические утопии. Рождались парадоксальные, эпатирующие своим содержанием афоризмы: «Довольно жить законом, данным Адамом и Евой» (В. В. Маяковский), «Камень, камень, ты умней всех задумчивых людей» (Д. Д. Бурлюк), «Друг первый изменит и первый предаст» (Б. А. Садовскгой) и др.

Серебряный век стал эпохой появления новой чувствительности, художественно-интуитивного познания мира, переосмысления «вечных образов» мировой культуры, использования символа как единственно правильного способа выражения действительности.

В поиске единства жизни

Начало XX в. стало для русской философии временем поисков новых идей, обострения мистических исканий. Русские мыслители в поиске синтеза индивидуального и общественного, отличного от западного индивидуализма и коммунистического коллективизма, приходят к религиозно-космологическому пониманию единства космоса, природы, человека, Бога, то есть единства жизни. В этот период возникла удивительно тесная связь философии и искусства.

Философы занимались искусствоведческими исследованиями, писали замечательные стихи (В. С. Соловьев, Л. П. Карсавин) и прозу (В. В. Розанов), а литераторы оформляли свои идеи в философские трактаты (Л. Н. Толстой, А. Белый, Вяч. И. Иванов, Д. С. Мережковский).

В эту эпоху осуществлялись и поиски нового стиля мышления, совмещающего в себе рационалистические и иррациональные моменты, научный подход и религиозный образ мысли. Возможно, самыми яркими проявлениями такого нового стиля может считаться движение символизма в литературе и «новое религиозное сознание» в философии.

Культура этого времени во многом мифотворческая, создавшая собственные мифы о человеке, о жизни и смерти, цивилизации, России, о творчестве. Одним из важнейших стал миф о поэте-теурге, «соработнике» Бога.

Влияние философских идей

Несомненно, наибольшее влияние на философскую мысль Серебряного века оказали идеи Владимира Сергеевича Соловьева, согласно теории которого богочеловечество явится в результате соединения божественного начала, преимущественно выраженного на Востоке, с человеческим началом, преимущественно выраженным на Западе. Важной идеей В. С. Соловьева стало понятие Богочеловека как «исторического явления Христа». Философская концепция Соловьева предполагает существование пророка и пророческого служения. Пророк, с его точки зрения, является боговдохновенным человеком, а его пророческое служение есть свободное вдохновение.

Продолжали и развивали эти идеи в своих теориях многие крупные философы: Н. А. Бердяев, Л. И. Шестов, С. Н. Булгаков, И. А. Ильин, П. А. Флоренский, С. Л. Франк, Н. О. Лосский, Л. П. Карсавин. Отец Павел Флоренский разрабатывал учение о Софии, Премудрости Божией, как основе осмысленности и целостности мироздания и о Триединстве и Троице как синониме истины. С. Н. Булгаков (отец Сергий) пытался соединить марксизм с неокантианством, представляя понятие Софии как Божественную любовь и Вечную женственность. И. А. Ильин, разделяя два состояния: когда люди верят и когда веруют, определял последнее как истинную веру в Бога. Богоискательство занимало и Л. И. Шестова.

В центр своей философской теории С. Л. Франк поставил идею бытия как сверхрационального всеединства, выведя философскую формулу: реальность = действительность + идеальное бытие. Н. О. Лосский пришел к мистическому интуитивизму, предполагающему особые моменты переживания человеком Бога как своего «Я».

Одновременно с философами религиозно-космологической школы активно развивались материалистические теории К. Маркса, которые пропагандировали А. А. Богданов и В. И. Ленин. Между этими двумя направлениями шла постоянная полемика. Однако именно религиозная философия стала основой новой русской культуры рубежа XIX и XX вв.

При всем многообразии позиций философы придерживались мнения об особом, собственном пути России, не повторяющем ни западные, ни восточные образцы. «Богоизбранный народ» (В. С. Соловьев) должен найти путь, примиряющий такие разные культуры, поэтому Россия всегда будет находиться между Востоком и Западом, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.

«Русская идея» (Н. А. Бердяев)

Николай Александрович Бердяев (1874-1948), по мнению многих современных исследователей, являлся мыслителем, полнее других олицетворившим духовный ренессанс начала XX в. Устремленность Бердяева к всемирной соборности, призванной преодолеть церковный конфессионализм, находится в русле идеи всеединства В. С. Соловьева и его учения о «Богочеловечестве». Духовная эволюция Бердяева прошла путь от «легального марксизма», когда он выступал против идеологии народничества, к религиозному миросозерцанию.

В основе философской концепции ученого лежит «русская идея», обоснование особенностей национального характера, в котором, по Бердяеву, соединились два противоположных начала: природная, языческая стихия и аскетически ориентированное православие. Природное начало связано с необъятностью географического пространства России, государственное овладение которым сопровождалось централизацией, подчинением жизни людей государственным интересам, подавлением свободных личных и общественных сил.

Знаменитая книга философа «Судьба России» была написана еще до Октябрьской революции, а опубликована лишь в 1918 г. Революция во многом подтвердила вывод Бердяева о том, что Россия является «узлом мировой истории», сосредоточившим в себе острейшие общечеловеческие проблемы. Хотя падение самодержавия в феврале 1917 г. ученый встретил восторженно, октябрьские события он оценил иначе. Для него большевизм означал победу разрушительного начала. Заключение Брестского мира Бердяев воспринял как предательство национальных интересов. В период 1917-1918 гг. им было создано более 40 статей, вошедших в сборник «Духовные основы русской революции. Опыты 1917-18 гг.».

В 1922 г. Бердяев наряду с другими видными деятелями русской культуры был насильственно выдворен за пределы страны. Выход в свет эссе «Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы» (1924) принес ему европейскую известность. В 1924 г. Бердяев переехал в г. Кламар под Парижем, где прожил до конца своих дней. В условиях эмиграции он вел активную творческую, общественно-культурную и редакционно-издательскую работу, осуществляя в своем творчестве связь русской и западноевропейской философской мысли.

Резко критикуя идеологию и практику большевизма, Бердяев не считал «русский коммунизм» случайным явлением. Его истоки он видел в глубинах национальной истории, в «вольнице» характера, в мессианской судьбе России, призванной к великим жертвам во имя подлинного единения человечества. В годы Второй мировой войны Бердяев занял ясно выраженную патриотическую позицию, а после победы над Германией надеялся на некоторую демократизацию духовной жизни в СССР, что вызвало негативную реакцию со стороны непримиримой эмиграции. В 1947 г. Бердяеву было присуждено звание доктора Кембриджского университета.

«Симфоническая личность» (Л. П. Карсавин)

Лев Платонович Карсавин (1882-1952) в своих трудах вслед за В. С. Соловьевым и многими другими русскими философами развивал идеи всеединства, выстраивая его как иерархию множества «моментов» различных порядков, пронизанную горизонтальными и вертикальными связями. Всеединство, с его точки зрения, подчиняется и интегрируется в триединство, которое отождествляется с Богом как Пресвятой Троицей, а также с бытием личности, включающей понятия «индивид и его психика», «нация», «церковь», «совокупное человечество». Творчество Л. П. Карсавина стало интереснейшим примером философско-художественной прозы.

В центре его учения находится личность как фундамент социальных ценностей. Связь между индивидом и высшей личностью создает «симфоническую личность». Суть человеческого бытия, по Л. П. Карсавину, – воссоединение с Богом. Создавая, Бог совершает акт и тем самым утрачивает собственное бытие, принимая жертвенную смерть ради сотворенного.

Соответственно высшим проявлением любви человеческой может быть только самоотдача Богу, «жизнь через смерть», то есть вечная жизнь через добровольную смерть («Оличности» (1929); «Поэма о смерти» (1931)). Внимание философа обращено к религиозности как специфической форме социального сознания, повседневного коллективного и индивидуального «переживания веры».

С точки зрения философской концепции Карсавина, культура не является воплощением лишь творческого духа «избранных». Она во всех своих выражениях неповторимо-своеобразна, раскрываясь и в материальном быту, и в социально-экономическом и политическом строе, и в эстетике, мировоззрении, религиозности. История человечества в этом контексте трактуется как процесс преодоления и взаимодействия культур.

Получив в 1927 г. приглашение Каунасского университета, Л. П. Карсавин переехал в Литву и возглавил кафедру всеобщей истории. Здесь была написана главная работа философа «История европейской культуры» (1931-1937), где с единых позиций представлена история социальная и духовная, история философских учений, религиозной жизни. В послевоенные годы ученый, не смирившийся с советским режимом, стал подвергаться репрессиям. За антисталинские высказывания в 1949 г. философ был арестован. В инвалидном лагере Абезь, несмотря на тяжелую форму туберкулеза, Л. П. Карсавин продолжал творческую работу, создав около десяти небольших религиозно-философских сочинений, в числе которых такие произведения философской поэзии, как «Венок сонетов» и цикл «Терцины».

Трагична не только личная, но и творческая судьба ученого. Его труды многие годы были недоступны российскому читателю, так как «не вписывались» в идеологию советского режима ни методологией, ни проблематикой, связанной с историей религии и религиозностью.

Поэтическая философия

Русская литература Серебряного века существовала в тесной связи с философией, точнее, они стали практически единым целым. Философы и поэты в прозе и стихах выражали свои мировоззренческие взгляды на жизнь природы и общества, поэтому философские произведения становились художественными по форме, а художественные – философскими по глубине заложенных в них смыслов.

В философской работе «Символизм» Андрея Белого символизм рассматривается как мировоззрение на основе синтеза культур Индии, Персии, Египта, Греции и средневековой Европы. Познать жизнь, считал поэт, можно только через творческую деятельность, которая недоступна анализу. В процессе творческого акта символ становится реальностью, а слово, тесно связанное с реальностью, получает магическую силу.

Поэт Вяч. И. Иванов в своих философских работах («До звездам» (1909); «Эллинскаярелигия и страдающий Бог» (1910); «Борозды и межи» (1916); «Переписка из двух углов» (1922); «Достоевский» (1932)) трактует символы как намеки реальности, невыразимой в словах. Именно символы позволяют возникнуть мифам, выражающим истину в форме образов.

Поэты обращаются к проблемам мирового Зла. Образ сатаны с философской точки зрения рассмотрен в книге Вяч. И. Иванова о Ф. М. Достоевском, в которой рассматриваются два проявления сатанинской силы: Люцифер, дьявол в расцвете своих возможностей, возросших в энергичной борьбе против Бога, и Ариман, дьявол в безнадежном, подавленном состоянии и страстно стремящийся к небытию после переживания целого ряда неудач и разочарований.

Великие святые, как считает Вяч. И. Иванов, вступая в общение с отдельными людьми, оказывают влияние на целые исторические эпохи. Он усматривает связь между св. Франциском Ассизским и Данте, прослеживает влияние духа св. Серафима Саровского на русское искусство и мысль XIX в.

Над смертью вечно торжествует,

В ком память вечная живет.

Любовь зовет, любовь предчует;

Кто не забыл, – не отдает.

Вечная память.[83]

Философ, писатель и поэт Д. С. Мережковский также глубоко интересовался вопросами религии. Он не только занимался теорией религиозных учений, но стремился влиять на жизнь церкви, духовенства и людей вообще. В 1901 г. по инициативе Д. С. Мережковского с целью объединения русской интеллигенции и церкви было организовано Религиозно-философское общество. Резкая критика государственной власти и церкви привела к роспуску общества в 1903 г.

Наибольший интерес у Д. С. Мережковского вызывали проблемы социальной справедливости и ее решения через христианизацию жизни общества. Поэт уделяет большое внимание идее равноправия полов, потому что через соединение мужчины и женщины достигается высшее единство.

Идеал личности, по мысли русских философов Серебряного века Д. С. Мережковского, В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, представляет собой некое двуполое существо, цельную индивидуальность, сочетающую в себе мужчину и женщину.

Большой интерес в русском обществе вызвала антропософия.

Антропософия (от древнегреч. «человек» и «мудрость») – эзотерическое учение, основанное в 1912 г. Р. Штайнером с целью открытия широкому кругу людей методов достижения так называемого «духовного созерцания». Согласно этому учению, предметы физического мира представляют собой лишь более уплотненные образования духа и души. После смерти связь духа и души сохраняется до тех пор, пока душа не расстанется со своей привязанностью к физическому бытию.

Русское антропософское общество было организовано в 1913 г., в него входили поэты Андрей Белый, М. А. Волошин, Эллис (Л. Л. Кобылинский), А. А. Блок, художник В. В. Кандинский, артист М. А. Чехов. В 1922 г. деятельность общества была запрещена, а в 1934 г. все участники антропософского общества, оставшиеся в России, были арестованы.

«Философский пароход»

После установления советской власти большинство русских философов были высланы за границу, а те, кто остался, были репрессированы. В августе 1922 г. была осуществлена массовая депортация ученых-гуманитариев и деятелей культуры. На пароходах «Пруссия» и «Обербургомистр Хакен» за границу было выслано более 200 выдающихся представителей духовной элиты. Многие из них внесли значительный вклад в развитие мировой науки: П. И. Сорокин, Н. А. Бердяев, Ф. А. Степун, Л. П. Карсавин, С. Л. Франк и др. «Философский пароход» – одна из трагических страниц российской истории. Это событие обозначило разрыв в преемственности развития интеллектуальной мысли на долгие годы. Власть увидела в интеллектуальной элите смертельную опасность для коммунистического режима.

Одним из инициаторов высылки был В. И. Ленин. «Операция» против инакомыслящих представляла собой серию последовательных акций, арестов, ссылок врачей, репрессий против вузовской профессуры. Депортация интеллигенции продолжилась и в 1923 г.

«Философский пароход» является своеобразной точкой отсчета, с которой в XX в. начался драматический раскол единой культуры России на русское зарубежье и Советскую Россию.

Трагедия русской интеллигенции, долгие годы готовившей революцию, заключалась в том, что она оказалась не востребованной новой властью. До февральской революции 1917 г. интеллигенция не имела возможности воплотить в жизнь свои социально-политические идеалы, а после падения самодержавия она оказалась неспособной удержать власть. Пришедшие к управлению страной радикальные силы разрушили политикой тотального террора и насилия высокие идеи свободы и справедливости. Вожди революции, планируя будущее идеальное общество, забыли о живом человеке.

Оказавшись не по своей воле в изгнании, многие политические деятели, ученые, литераторы сразу же включились в бурную и нелегкую жизнь русского зарубежья. Они активно участвовали в общественной работе, издавали свои газеты и журналы, на страницах которых публиковали научные статьи, заметки, письма, читали лекции в высших учебных заведениях, тем самым знакомили Запад с русской культурой.

В Берлине, Праге, Париже и других центрах русской эмиграции вокруг философов сконцентрировалась интеллектуальная жизнь русской диаспоры.

Безусловно, не следует идеализировать русских философов Серебряного века, во всем с ними соглашаться. Они и сами нередко спорили между собой. Но в одном они были едины: в своей беззаветной любви к Родине, в заботе о ее духовном возрождении.

Многообразие художественных поисков

Литературные течения и школы

В конце XIX – начале XX в. русская литература, прежде обладавшая высокой степенью мировоззренческого единства, стала эстетически многослойной. Этот период, ознаменованный глубоким кризисом европейской культуры и ставший следствием разочарования в прежних идеалах и ощущением приближения гибели существующего общественно-политического строя, в русской культуре стали называть «Серебряный век».

Культура Серебряного века поражает обилием талантов и многообразием художественных поисков. Почти полувековое царствование реализма сменилось эпохой безудержного творческого эксперимента. Стремительно появляются новые эстетические направления, течения, школы, художественные идеи и эксперименты, интенсивно осмысливаются самими творцами, оформляются в виде теоретических трудов и эстетических манифестов.

Искусство было переполнено всевозможными наукообразными самоназваниями: «символизм», «адамизм», «акмеизм», «кларизм», «имажинизм», «футуризм», «кубизм», «экспрессионизм», «лучизм», «супрематизм» и еще множество других. Все эти направления не были какими-то строго определенными, замкнутыми системами. Очень часто творчество одного художника включало в себя произведения, созданные в разных стилях. Целый ряд поэтов, писателей, живописцев, в начале своего пути выступивших под знаменем того или иного направления, позже, в силу своей индивидуальности и таланта, создали новые неповторимые художественные системы.

Не вся литература этой эпохи была связаны с модернизмом и рождением новых художественных форм. В это время еще продолжал творить представители критического реализма Л. Н. Толстой, А. П. Чехов. Параллельно развивался неореализм, представленный творчеством таких писателей, как Максим Горький, А. Н. Толстой, Л. Н. Андреев, В. В. Вересаев, И. А. Бунин, И. С. Шмелев, М. А. Алданов и др.

Модернизм: обновление художественной формы

На сегодняшний день продолжают сущест вовать разногласия в понимании «модерна» и «модернизма», и нередко их понимают в прямом значении, как «современный». Однако ошибочно было бы отождествление терминов. Модерн – это художественный стиль, возникший в искусстве на рубеже XIX-XX вв., главной задачей которого стал синтез ретроспективы и новизны. Понятие «модернизм» чаще всего используют для обозначения художественного феномена, называемого еще и «авангардом».

Модернистскими в литературоведении принято называть прежде всего литературные течения, заявившие о себе в период с 1890-го по 1917 г., – символизм, акмеизм и футуризм. В модернистских группах и направлениях объединились писатели и поэты, разные по своему идейно-художественному облику, дальнейшей судьбе в литературе. Всеобщее стремление к обновлению художественной формы, к новому освоению языка привело к модернизации текста, стиха, слова.

Символисты, продолжая идеи П. Верлена («Музыки прежде всего!») и С. Малларме («суггестивная» поэзия, внушающая определенное настроение), искали некую магическую силу слов, сравнимую с музыкой или цветом. Слова должны утратить обычный смысл, стать частью души, которую можно ощутить лишь интуицией. Русские символисты видели в творческом, «живом» слове спасительное начало, оберегающее человека от гибели в эпоху всеобщего упадка, их девизом стали слова А. Белого («Магия слов» (1910)) о том, что человечество живо, пока существует поэзия языка.

Поэтизация и символика языка в прозаических произведениях основывалась на «потоке сознания», нелинейном повествовании, использовании лейтмотивов и монтажа как принципов организации текста, экспрессивности и даже алогичности образов (А. Белый, Ф. К. Сологуб, Л. Н. Андреев).

Футуристы предложили радикальный подход к обновлению языковых средств, провозгласили необходимость словотворчества, создания нового, «вселенского» языка. В. Хлебников искал способ превращения всех славянских слов из одних в другие, А. Крученых говорил, что причудливые сочетания слов (заумный язык) позволяют достигнуть наибольшей художественной выразительности, В. В. Маяковский реформировал поэзию посредством введения разговорных слов, неологизмов, экспрессивных образов, которыми, по его мнению, отличается язык быстроменяющейся современности.

Акмеисты призвали ценить слово в единстве его формы и содержания, в его реальности как строительного материала живой речи. Ясность поэтического образа, оптимальное соотношение слова и смысла, уход от мистики символизма и футуристской звуковой игры, стали основой возврата поэзии из области чистого эксперимента к гармонии и жизни. Ориентацию на ритмику неожиданных образов, создание метафоры путем соединения не сочетаемых по смыслу понятий провозгласили имажинисты.

Модернизм выполнил важную задачу, возникшую в обществе на рубеже эпох, – показал совершенно новые пути, по которым искусство продолжает развиваться и сегодня.

Особенности русского декаданса

В русской художественной культуре конца XIX – начала XX в., так же, как и в культуре Западной Европы, получил распространение декаданс (от фр. «упадок»), характеризующийся оппозицией к общепринятой «мещанской» морали, провозглашением красоты как самодостаточной ценности, эстетизацией порока, отвращения к жизни, пессимизмом и мистицизмом.

Русский декаданс как литературный феномен представляет собой переходный момент от классической традиции к символизму. Оригинальной особенностью русского декаданса как мировоззрения является воплощение в нем не только ситуации утраты веры, но и кризиса гуманизма вообще.

Декаденты в своих произведениях использовали мистификации, серьезно интересовались колдовством, магией, оккультизмом, трансформируя религиозные переживания в эстетические. Отрицание положительных чувств также стало частью художественной игры: если любовь, то несчастная; если красота, то скоро погибнет; если мечта, то непременно разрушится.

К поэтам-декадентам чаще всего относят С. Я. Надсона, К. М. Фофанова, М. А. Лохвицкую. Но декадентские мотивы можно найти и у авторов, не принадлежащих к этому течению: тема разочарований в поэзии Д. С. Мережковского, воспевание смерти у Ф. К. Сологуба, любование самим собой у И. В. Северянина и т. д. К заслугам декадентского искусства можно отнести оригинальные художественные решения, парадоксальную образность.

Неореализм: на стыке контрастных методов

Литература, рожденная кризисом

Рациональный путь познания действительности не оправдал себя, и творческие люди первыми почувствовали необходимость найти ответы в мистическом, иррациональном опыте. Кризис сознания породил стремление обрести синтез в искусстве, так как к этому времени возникло ощущение недостаточности прежних художественных форм. Былые представления о мире распадались, и когда зашатался в своих основах материальный мир, «зашатался образ человека» (Н. А. Бердяев).

В русской литературе этого времени возникает активное соперничество двух систем художественного мышления. Во второй половине XIX в. преобладало одно художественное направление – реализм, но в 1890 г. начинает утверждаться новое модернистское искусство. Противопоставляя себя реалистам, писатели-модернисты прежде всего активно дискутировали с сообществом «Знание» (возглавлял Максим Горький), защищающим традиционные позиции. Постепенно к 1905 г. на почве общей оппозиции существующему политическому режиму между символистами и «знаньевцами» наметилось сближение. В дальнейшем их взаимоотношения видоизменялись, происходило переосмысление мировоззренческих и творческих позиций.

В первом десятилетии XX в. получает широкое хождение термин «новейший реализм» (или «неореализм», или «новый реализм»). В тот момент в понятие «неореализм» вкладывались различные смыслы. Реалисты обозначали отмежевание от натурализма конца XIX в., возвращение к традиции классической литературы, обновленной за счет некоторых художественных открытий модернизма. А среди модернистов бытовало мнение, что «неореализм» является разновидностью символизма (М. А. Волошин).

Писатели-неореалисты разделились на две группы. Одна, так называемая «школа Горького», состояла из авторов, завоевавших известность в конце XIX в. (В. В. Вересаев, И. А. Бунин, Л. Н. Андреев, А. И. Куприн и др.), которые входили в образованное в 1912 г. «Книгоиздательство писателей в Москве». Хотя не все литераторы однозначно причисляли себя к реалистам, все же их творчество находилось в тесном диалоге с предшествующей литературой.

Вторая группа сплотилась вокруг петербургского журнала «Заветы», основанного А. М. Ремизовым и Е. И. Замятиным. Писатели, входившие в эту группу (А. М. Ремизов, Е. И. Замятин, С. Н. Сергеев-Ценский,

Б. К. Зайцев, И. С. Шмелев, А. Н. Толстой, М. М. Пришвин и др.), приобрели популярность в начале XX в. Эти писатели сразу заявили о себе как о новаторах, имевших чисто ассоциативное отношение к классике.

Границы этих литературных групп достаточно размыты. Так, многие исследователи считают, что творчество А. М. Ремизова и В. В. Розанова не укладывается в рамки эстетики неореализма, в то время как выдающиеся символисты Ф. К. Сологуб и В. Я. Брюсов создавали некоторые произведения в стиле нового реализма.

Новый тип повествования

Политическая реакция на события русской революции 1905 г. оказала сильное влияние на развитие литературного процесса. И модернисты, и реалисты увидели в происходящем прежде всего не общественно-политическую суть, а общечеловеческие проблемы. Поэтому для неореализма характерен интерес к бытовым подробностям, материальной жизни в противовес иррациональному миру модернизма.

Описание быта чаще всего дается или как особый синтез бытийного и социального, или как социальное противопоставление бытового историческому. Бытовая тема основывается на описании жизни русского захолустья, которое все больше привлекало внимание писателей, так как именно там, по их мнению, должны были решиться мучительные вопросы о будущем России («Лесная топь» (1907) С. Н. Сергеева-Ценского; «Неуемный бубен» (1909) А. М. Ремизова; «Крутоярский зверь» (1911) М. М. Пришвина; «Уездное» (1913) Е. И. Замятина). Писатели сосредоточиваются исключительно на лишенной ярких событий жизни героев, их привычках, вещах, повседневных делах. Но при этом произведения неореалистов пронизаны философскими раздумьями на «вечные» темы: о смысле жизни, бренности материального мира и т. д.

Неореалисты привлекают внимание читателей к обычному существованию, в котором нет ничего героического и даже просто интересного. Эволюция литературного героя отсутствует, их герой не просто не герой, а вообще человек «не мыслящий», сравнимый с неодушевленными предметами. Обобщенные образы связаны со всей предшествующей литературной традицией (сюжет о «маленьком человеке»).

Интересен и новый тип повествования, когда конкретное предметное описание передает субъективную позицию автора, которая, в свою очередь, растворяется в картине быта. В результате простые повседневные детали обретают глубокий символический смысл. Так, у И. А. Бунина в рассказе «Господин из Сан-Франциско» (1915) из множества мелких подробностей возникает обобщенный, напряженно-эмоциональный образ Дьявола, представляющего сатанинскую сущность современного писателю мира.

Яркой особенностью неореализма становится использование сказовой формы, когда повествование автора становится устной речью героя. Зачастую сказовая манера выдерживается непоследовательно, и время от времени в тексте проскальзывает речь литературная, что подчеркивает условность повествователя.

Важной проблемой для писателей-неореалистов стала проблема отношений Бога и человека в ситуации кризиса религиозного сознания. Через своих героев спорит с Творцом, называя его «старым обманщиком», А. И. Куприн («Поединок» (1905)), переосмысливают Новый Завет Л. Н. Андреев («Иуда Искариот» (1907)) и Максим Горький («Мать» (1907)), издевается над человеком как «лучшим созданием» Бога И. А. Бунин («Петлистые уши» (1916)), пытается вернуть истинную веру В. В. Вересаев («Живая вода» (1909-1914)). Надежды на светлое будущее исчезают, уступая место воспоминаниям о святых временах, ушедших в небытие.

Неореализм сблизил прозу и лирику, реалистический и модернистский взгляды на искусство, различные жанры (когда рассказ становится емким, как повесть, а повесть схожа с романом), предопределив тем самым направления развития русской литературы XX в.

«Ищу я сочетанья прекрасного и вечного» (И. А. Бунин)

«Вот этот небосклон вместить в созвучия…»

В 1933 г. И. А. Бунин стал первым русским писателем – лауреатом Нобелевской премии (в этом же году была выдвинута кандидатура Д. С. Мережковского). До этого на премию представляли Л. Н. Толстого и Максима Горького, но безрезультатно.

Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) вступил в литературу как поэт. Уже в ранних стихотворениях звучали мотивы, которые потом во многом определили смысл зрелого творчества. Тогда же сложились характерные особенности поэтического стиля И. А. Бунина: четкость и простота сюжетов, красочные эпитеты, щемящее лирическое чувство.

Пантеистические мотивы поэзии И. А. Бунина завораживают, поражая воображение слиянием человеческой души и природы. Природа для поэта становится сосредоточием гармонии, идеалом естественности и совершенства. Удивительное чувство красоты природы и человеческой души поэт вынес из своего детства, которое прошло среди орловских лесов и полей. Пейзажи этого края вошли во многие его произведения.

Лирика проникла и в прозу И. А. Бунина, став основой особого жанра лирико-философского рассказа («Перевал», «Сосны», «Мелитон», «Антоновские яблоки», «Святые горы» и др.). Все произведения писателя отмечены плотностью, мыслеемкостью текста. Бессюжетная лирика писателя представляет поток образов, объединенных внутренними ассоциативными связями, в сочетании с их предметно-бытовой и исторической достоверностью.

«Возврат в вечное»

Проблема неразделимости человеческой жизни и смерти занимает важное место в творчестве И. А. Бунина. Чувственные ощущения представлялись писателю более древними человеческими проявлениями, чем разумное и рациональное начало.

Смерть в бунинской интерпретации предстает как особый высокий момент жизни, потому что смерть позволяет увидеть человека в истинном свете, перед смертью стираются все различия, разделяющие людей. Подобной силой обладает еще только любовь. Смерть представлена в виде гибели отдельного человека («Захар Воробьев» (1912); «Легкое дыхание» (1916); «Худая трава» (1913) и др.), гибели всей страны («Окаянные дни» (1918-1919)), пророчества всемирной катастрофы («Господин из Сан-Франциско» (1915)), абсолютной очищающей силы («Преображение» (1921); «Митина любовь» (1924)).

Важным моментом бунинских произведений является прозрение героя, который узнает цену своей жизни и определяет свое отношение к вечности. Мысль о вечности примиряет с земными страданиями, дает избавление от мира, который не хочет понять отдельного человека.

Гимназистка Оля Мещерская, героиня рассказа «Легкое дыхание», беспечная юная красавица, не боящаяся, в отличие от чопорных подруг, ни чернильных пятен, ни растрепанных волос, наделена удивительным даром полноты жизни, являясь полным антиподом смерти. Иллюзорность ощущения легкости и веселости жизни подчеркивается в самом начале повествования описанием тяжести дубового креста на могиле Олечки. Но уже здесь появляется мотив ветра, который усилится в финале.

Писатель использует слово «снова», подчеркивая мотив воскрешения, бесконечности перевоплощений, противостояния страху смерти.

Символичен рассказ «Господин из Сан-Франциско», подчеркивающий, что состояние греха, в котором пребывают люди неверующие, подобно смерти. Планы главного героя нарушает природа, потому что только она является силой божественного возмездия. Природа встречает американского миллионера и на океанском пароходе, и в Неаполе, и на Капри неприветливо и холодно. И только утро того дня, когда он умер, чудесное и солнечное, как будто природа радуется избавлению от человека, не умеющего понимать ни радость жизни, ни красоту окружающего мира. Особый смысл есть и в том, что путешествие господина прерывается в декабрьскую неделю, предположительно перед Рождеством.

И. А. Бунин трагически ощущал обреченность привычного уклада жизни. Мир писателю казался хрупким, люди – совершенно беззащитными перед лицом смерти, все события – преходящими над бездной. Он стремился представить реальность во всей ее многогранности, поэтому возникают мотивы смерти, недоступности понимания смысла жизни, ее бренности. А высший судья, по мнению И. А. Бунина, – только любовь.

Автобиография вымышленного героя

Самым крупным произведением, созданным И. А. Буниным в эмиграции, стал роман «Жизнь Арсеньева» (1927-1933). Книга «Жизнь Арсеньева», первоначально названная «Истоки дней», стала итогом жизни писателя.

И. А. Бунин сумел совместить различные жанровые тенденции: и автобиографичность, и роман о художнике, когда автор в уста героя вкладывает свои размышления об искусстве, и художественную исповедь. Многие современники рассматривали «Жизнь Арсеньева» как биографию самого автора, но И. А. Бунин отрицал это. Он говорил, что книга автобиографична настолько, насколько автобиографично всякое художественное произведение, в которое автор непременно вкладывает часть своей души. Писатель называл роман «автобиографией вымышленного лица».

Мастеру удалось так просто и ясно передать внутренний мир героя, что читатель ни на секунду не сомневается в истинности происходящего. Конечно, в основе произведения лежат личные переживания и наблюдения писателя. Но все же это не автобиография. Образ Арсеньева представляет собой некую концентрацию жизни и позиции автора.

Композиция романа выстроена нелинейно: повествование не собрано вокруг сюжета, а ассоциативно развертывается в виде различных лирических тем. Темы размышлений героя о философии творчества, о судьбе России и русской культуры рассматриваются сквозь призму индивидуальных переживаний.

Интересной особенностью повествования стало включение в текст стихотворных цитат из классической поэзии. Таким образом, в этом романе осуществились мечты символистов о соединении стиха и прозы в единое художественное целое. Стихотворные фрагменты сопровождают и комментируют все наиболее важные события жизни.

Пять книг «Жизни Арсеньева» представляют собой пять этапов духовной работы, происходящей в герое. Дом, родители, окружающая природа, первая увиденная смерть, общение с учителем Баскаковым, религия, чтение А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя, преклонение перед братом Георгием, казенщина и серость гимназии, первые влюбленности, стремление познать мир и первые путешествия. Уже со школьной скамьи у Алеши Арсеньева появляется потребность выразить себя через творчество. Ему хочется «что-нибудь выдумать и рассказать в стихах», «понять и выразить что-то происходящее» в нем самом.

«Обостренное ощущение Всебытия»

Признавая, что художник должен обладать «обостренным ощущением Всебытия», Бунин утверждал необходимость изобразительности в искусстве, отличая ее от бытописательного натурализма и фотографичности. Исследователи отмечают, что в бунинских произведениях почти всегда присутствует взгляд не только писателя, но и живописца. Умение чувствовать цвет сближает Бунина с такими художниками, как К. А. Коровин, И. И. Левитан, К. Моне, К. Писарро. В красках сосредоточены для писателя какое-то особое чувство радости бытия, неизбывной силы жизни, способность к возрождению. В поэме «Листопад» передано горение осени, пестрота лесного наряда, раскрашенного в лиловые, золотые, багряные тона.

Краски в произведениях Бунина трепещут, переливаются, мерцают, сменяя друг друга: «Мелькали освещенные поездом белые снежные скаты и черные чащи соснового леса» («Генрих»). Борьба света и тени окрашивает мир в таинственные тона: тени «причудливо стелются на снегу»; в лунном свете «сад серебрится светом таинственным и кротким», а небо принимает «зеленоватый оттенок». Особую подлинность получают картины, в которых писатель соединяет звук и цвет: «Рассыпчатый и твердеющий от мороза снег визжал и скрипел».

Для Бунина красота разлита в мире, она присутствует «в запахах росистых трав и в одиноком звоне колокольчика, в звездах и небе», в «легком дыхании» юной красавицы. Красота – источник высших радостей, импульс к «сильным и высоким думам». Миссия художника состоит в том, чтобы озарить красотой других людей – ведь в умении восторгаться красотой мира таятся душевное богатство человека, его способность приобщаться к вечности.

В то же время в поэтизации красоты, утверждении единства красоты и истины, понимании силы ее воздействия на человека Бунин перекликается с символистами, утверждавшими, что в красоте скрыты тайные сущности, а ее постижение связано со сверхчувственной интуицией художника, способного к «мистическому созерцанию». Отличие в том, что у Бунина носители красоты – прежде всего природа и люди.

Таким образом, творческая манера Бунина является в первую очередь результатом новаторского освоения традиционных форм, приемов и философско-эстетических ценностей русской классической литературы. Бунин во многом завершает ее золотой век. В его творчестве последний раз мелькнула живая, навсегда утраченная Россия (Т. В. Марченко).

Русский символизм

«Тень несозданных созданий…»

Русский символизм как литературное направление сложился на рубеже XIX и XX в., впитав в себя западноевропейские тенденции. Но теоретические, философские и эстетические корни

и источники творчества писателей-символистов были достаточно разнообразны. В. Я. Брюсов считал символизм чисто художественным направлением, Д. С. Мережковский опирался на христианское учение, Вяч. И. Иванов искал теоретическую опору в философии и эстетике античного мира, преломленных через философию Ф. Ницше, А. Белый увлекался идеями В. С. Соловьева.

Предтечей символистов стал философ и поэт В. С. Соловьев. Он считал, что хаос подавляет любовь, возрождение человека возможно лишь в сближении с Душой Мира, с Вечной Женственностью. В подъеме к таким высотам особая роль отводилась искусству, поскольку в нем упраздняются противоречия между идеальным и чувственным, между душой и вещью.

В отличие от западноевропейского, русский символизм стремился к универсальности и общенациональному значению творчества, опираясь на достижения отечественной культуры.

Сформулировав принцип полной свободы художественного творчества, В. Я. Брюсов писал о том, что попытка установить в новой поэзии незыблемые идеалы и найти общие мерки для оценки должна погубить ее смысл. Подобное отношение к художнику и его творениям было связано с пониманием и предчувствием того, что на исходе XIX в. мир входит в новое, тревожное и страшное время. Художник должен был проникнуться и этой новизной и тревогой, напитать ими свое творчество, в конечном итоге принести себя в жертву времени, событиям, еще невидимым, но которые являются такой же неизбежностью, как и движение времени.

Символизм как яркое проявление модернизма способствовал возникновению многочисленных течений – от декадентства до авангарда, несмотря на то что многие возникающие литературные направления были критично настроены по отношению к символизму.

Философия Всеединства

Сильнейшее влияние на формирование «нового религиозного сознания» и, как следствие, на развитие всего русского символизма оказал философ и поэт Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900).

В трактатах «Смысл любви» (1892-1894) и «Оправдание добра» (1894-1897) философ раскрывает нравственно-метафизическую основу подлинного, сопричастного Богу человеческого существования. Именно в этих работах наиболее полно представлена его доктрина «всеединства» и «цельного знания», отраженная в учении о «мировой душе» Софии.

Философско-богословский представления В. С. Соловьева показывают мир, лежащий во зле, в грехе и смерти. Мир, будучи единым живым организмом, имеет свой первоисточник – мировую душу, от века существующую в Боге. Она обладает свободой и может либо стать частью Всеединства, либо существовать сама по себе.

Философ считал именно Россию и славянский мир центром и отправным пунктом возвращения к Божественной сущности, потому что для этого духовная, культурная, социальная, политическая жизнь должна быть отмечена Духом Христовым, который ярче всего выражен в православии.

В расколе христианства В. С. Соловьев увидел явление, противоречащее духу этого учения. К концу жизни философ удивительным образом совместил все направления христианства в своем учении. Он считал, что православие – чистейшая и совершеннейшая форма христианства, католическая церковь является законным и традиционным центром христианского мира, а протестанты же имеют внутреннюю свободу по отношению ко всем церковным институтам и в защите совершенно свободного философского и богословского исследования.

Важны для понимания философии В. С. Соловьева размышления о Софии – божественной Премудрости, личностному воплощению божественной первоосновы мира. Премудрость, живущая от вечности в Боге, после грехопадения мировой души осталась в Боге. В. С. Соловьев воспринимает это не просто как миф, а как чувственно-сверхчувственный мистический опыт. Свою задачу отныне он видит в том, чтобы содействовать восстановлению целостности мира, объединению мировой души с небесной Софией.

Предсимволизм

Средоточием эстетического учения В. С. Соловьева было прозрение художника, сообразное живой истине мироздания, то есть религиозному откровению. Многие его собственные стихотворения («Бедный друг! Истомил тебя путь», «Милый друг, иль ты не видишь», «Вечно женственное») стали программными текстами раннего русского символизма.

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами?..

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете —

Только то, что сердце к сердцу

Говорит в немом привете?[84]

Первые стихотворные опыты сопутствовали развитию философской мысли («Хоть мы навек незримыми цепями», «Вся в лазури сегодня явилась», «У царицы моей есть высокий дворец» и т. д.).

Удивительная музыкальность стихов позволила многие из них положить на музыку. Поэт воспевал свой идеал – Вечную Женственность, совмещая ее в своем сознании с реальными земными женщинами. Провозглашая Любовь, он подчеркивал божественное начало, с помощью которого человек противостоит злу.

Сам поэт считал себя лишь благодарным учеником фетовской поэзии, на деле же стихи его открывали новые литературные горизонты и послужили стимулом творчества символистов. В. С. Соловьев стал предтечей символизма при том, что был принципиальным противником «декадентства», отзывался на него насмешливой рецензией и меткими пародиями.

Философские образы В. С. Соловьева: Душа мира, Вечная Женственность, Вечная Подруга, София – стали символами, совмещающими реальный и нереальный планы, воссоздающими состояние души.

Старшие символисты

«Новые поэты»

Старшие символисты, или «новые поэты», вошли в русскую литературу в 80-90-х г. XIX в., протестуя против оскудения русской поэзии. Главным принципом нового направления стало стремление вернуть ей жизненную силу. К старшим символистам традиционно относят В. Я. Брюсова, Д. С. Мережковского, К. Д. Бальмонта, З. Н. Гиппиус, Н. М. Минского, Ф. К. Сологуба.

Представители старших символистов развивали западноевропейские тенденции в русской литературе, расширяли область поэзии, вводя новые темы и мотивы, глубоко исследовали «новое религиозное сознание». Идеологом «новых поэтов» можно назвать Д. С. Мережковского, а учителем, разработавшим новые формы и приемы стихосложения, – В. Я. Брюсова.

В русском символизме, явлении неоднородном, различались московская и петербургская школы. Представители петербургской школы основывались на религиозно-мистических поисках, воплощенных в художественном творчестве (Д. С. Мережковский, Н. М. Минский, З. Н. Гиппиус). Их интересовал поиск связей между религией и творчеством, церковью и интеллигенцией, что привело к утверждению «нового религиозного сознания», основанного на уничтожении разрыва между верой и жизнью.

Московская школа, возглавляемая В. Я. Брюсовым, популяризировала традиции европейского символизма в русской поэзии. Критически относясь к мистической сущности символа, москвичи утверждали необходимость формального совершенствования стихосложения, создание энергичных, жизнеутверждающих произведений.

Представители обеих линий символизма считали, что любой творческий акт приближает поэта к Творцу, деятельность художника не может быть работой, это таинство, волшебство.

Поиски Бога

Писатель, поэт, философ, критик Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866-1941) стал теоретиком и создателем основных критериев русского символизма. В основе нового искусства, по его мнению, должно лежать мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности. Эти принципы писатель отразил в книге стихов «Символы» (1892).

Любовь, личные переживания, по мнению Д. С. Мережковского, не просто привычка или страсть, а чувство единения двоих. Тайна любви открывает человеку тайну новой общности людей, объединенных высокими устремлениями. Естественней всего такая связь рождается в религии, в общей вере, ведь слово «религия» в переводе с латинского означает «связь». Сквозной темой в стихах поэта на протяжении всей его жизни была тема отношений человека и Бога.

В монографиях Д. С. Мережковского неисчерпаемыми символами духовного многообразия и единства русской культуры предстают русские писатели («Пушкин» (1896); «Л. Толстой и Достоевский» (1901); «Гоголь и черт» (1906); «Лермонтов – поэт сверхчеловечества» (1909); «Две тайны русской поэзии. Тютчев и Некрасов» (1915) и др.).

Д. С. Мережковский и его жена З. Н. Гиппиус организовали Религиозно-философские собрания (1901-1903), объединяющие людей самых противоположных идеологий, которые редко могли встретиться в жизни. Н. А. Бердяев позже вспоминал, что это был единственный в Петербурге «глоток свободы слова и свободы совести, хоть и ненадолго». На обсуждение выносились вопросы о том, включается ли мир-космос и мир человеческий в зону христианства церковного, то есть не искажает ли институт церкви истинную религию. Общество просуществовало всего чуть больше года и было запрещено как подрывающее устои государства, но основные идеи русской религиозной мыли, так или иначе, зародились на этих Собраниях.

Исходя из собственного понимания божественного, Д. С. Мережковский стремился показать историю человечества как повторяющееся из века в век противоборство Христа и Антихриста, которые воплощаются в различные исторические фигуры.

Трилогия «Христос и Антихрист» (1895-1904) положила начало русскому символическому роману. Трилогия состоит из романа «Смерть богов», повествующего о закате язычества, в котором христиане представлены как мракобесы, а язычник император Юлиан как сильная личность; романа «Воскресшие боги», рассказывающего о Леонардо да Винчи, показанного человеком, живущим по ту сторону добра и зла, в мире искусства; романа «Антихрист», представляющего Петра I как воплощение дьявольской силы.

Мысль о том, что для спасения русского общества необходимо преодолеть атеизм и прийти к Богу, Д. С. Мережковский отразил в статье «Грядущий Хам» (1906). Он не принял революцию, воплотив ее в образе Грядущего Хама, имеющего три лица: лицо самодержавия – мертвой казенщины, лицо православия – той церкви, о которой Ф. М. Достоевский сказал, что она в параличе, и будущее лицо хамства, идущего снизу, – самое страшное из всех трех лиц. Этого Хама Грядущего победит лишь Грядущий Христос, считал писатель.

Мужской характер

Законодательница моды и вкусов эпохи, Зинаида Николаевна Гиппиус (1869-1945) была авторитетным идеологом символизма. Под псевдонимом Антон Крайний она писала статьи и рецензии, резкие и остроумные, четко определяющие репутацию поэтов. Мужественность ее настроенности и склада ума отразилась и на художественном творчестве: лирический герой у поэтессы всегда мужского рода.

Литературное окружение ценило ее как поэта, проповедующего индивидуализм, эпатирующего небрежным отношением к человеку и Богу. Современники вспоминают З. Н. Гиппиус как яркую и неоднозначную личность. Поэтесса знала, что ее считают злой, нетерпимой, придирчивой, мстительной, и слухи эти сама усердно поддерживала, они ей нравились, как нравилось ей раздражать людей, наживать себе врагов. Но это была игра, злым человеком, по воспоминаниям современников, З. Н. Гиппиус никогда не была, а в особенности не было в ней злопамятности.

Человек без Бога, по мысли З. Н. Гиппиус, «представлялся ей чудовищным автоматом, «чертовой куклой»» На протяжении всей жизни она не изменяла своему чувству Бога, как бы ни менялось ее богомыслие.

З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковский, муж и жена, были крепко соединены духовно, составляли как бы одно целое, несмотря на полное несходство душевных свойств. Д. С. Мережковский искренне верил в Бога, З. Н. Гиппиус искала веру, призывала к ней, в мыслях сводила все проблемы жизни к Нему, «Единому», «Единственному», Богу.

Религиозная настроенность и любовь к России сочетались в этой женщине с эстетизмом и модернистским вкусом.

В 1919 г. супруги эмигрировали, обосновавшись окончательно в Париже. Там чета Мережковских организовала салон «Зеленая лампа», ставший культурным центром русской диаспоры. Здесь встречались поэты, писатели, философы, обреченные на жизнь вне Родины. В последние годы З. Н. Гиппиус писала мемуары. Она оставила интересные портреты современников – А. А. Блока («Мой лунный друг»), В. Я. Брюсова («Одержимый»), Ф. К. Сологуба, В. В. Розанова, А. А. Вырубовой. Но писательница не успела закончить воспоминания о муже Д. С. Мережковском, с которым прожила, не расставаясь, пятьдесят два года.

З. Н. Гиппиус не отделяла судьбу России от своей собственной. Она долго верила, что скоро все закончится, предчувствуя «воскресение» России.

«Отточенность стиха»

Создатель и руководитель московской школы символизма Валерий Яковлевич Брюсов (1873-1924) призывал к четкому соблюдению канонов новой поэзии при сохранении творческой свободы. Он реформировал стихосложение, ввел в русскую поэзию верлибр, совместил художественные образы различных эпох.

Основываясь на учении Ф. Ницше, В. Я. Брюсов понимал самоутверждение поэта как полную власть над формой и языком. Его творчество отличают сила характера, умение подчинять жизнь поставленным целям, способность к повседневной тщательной работе, волевое, энергичное начало. Но, с другой стороны, такой проницательный критик, как В. Ф. Ходасевич, отмечал, что оригинальность его поэзии выразилась в сочетании декадентской экзотики с простодушнейшим московским мещанством. Эстетическая позиция В. Я. Брюсова, заключающаяся в независимости искусства от общественной жизни, религии, морали, сложилась уже в 1890-е гг. Первые поэтические сборники обратили на себя внимание дерзким характером стихотворений, в которых преобладали экзотические образы, мотивы откровенно чувственной любви, поэтизация индивидуализма и творческой фантазии. В них уже прослеживалась тяга к формальному экспериментированию, совершенствованию технических навыков стихосложения, некоторой математической выверенности строк.

На рубеже веков, в период творческой зрелости В. Я. Брюсова, сложились основные направления его лирики: обращение к ярким эпизодам мировой истории, мифологическим сюжетам и образу современного города. В. Я. Брюсов стал одним из первых в русской литературе поэтов-урбанистов. Он поэтизировал городскую цивилизацию, торжество человеческого разума и победу над стихией природы.

Город и камни люблю,

Грохот его и шумы певучие…

«Я люблю большие города…»[85]

Революцию 1917 г. назвал «торжественнейшим днем земли» и стал сотрудничать с большевистской властью.

Наследие В. Я. Брюсова внесло крупный вклад в развитие русской литературы. «…Нельзя не признавать, что без Брюсова русская поэзия не имела бы ни Блока, ни Пастернака, ни даже Есенина и Маяковского – или же имела бы их неузнаваемо иными. Миновать школу Брюсова было невозможно ни для кого».[86]

Младосимволизм

Продолжение традиций

На рубеже XIX-XX вв. выделилась группа младших символистов, в которую входили Андрей Белый, Вяч. И. Иванов, А. А. Блок и др.

В основу их литературной платформы легла идеалистическая философия В. С. Соловьева с его идеей Третьего Завета и пришествия Вечной Женственности. Понимание высшей задачи искусства как создания не просто художественного произведения, а некого «вселенского духовного организма» укрепило связь символизма с мистикой.

Символизм окончательно оформился как самостоятельное направление в русском искусстве именно в творчестве младших символистов. Основой их творчества стало понимание символизма как тенденции к новому мироощущению, преломляющему по-своему и искусство.

Одним из ярчайших представителей второго поколения символистов был Александр Александрович Блок (1880-1921), творчество которого считают наиболее законченным и универсальным воплощением данного литературного направления. Если в раннем сборнике поэта «Стихи о Прекрасной Даме» (1903) часто встречаются экстатические песни, которые поэт обращал к своей Прекрасной Даме, то уже в сборнике «Нечаянная радость» (1907) он переосмысливает позицию и создает новый символический образ грядущего мира.

Незадолго до революционных событий 1917 г. А. А. Блок создал поэму «Соловьиный сад», в которой представил погибельную для поэта участь отрешения от мира, ухода в волшебный уют песен и благоухающих роз. После Октябрьского переворота поэт пишет поэму «Двенадцать», пытаясь понять и осмыслить происходящие события.

Религиозно-эстетическая поэзия Вячеслава Ивановича Иванова (1866-1949) ориентирована на культурно-философскую проблематику античности и средневековья. Поэт создал своеобразную философскую концепцию символа, который имеет душу и внутреннее развитие, живет и перерождается. Влияние творчества Вяч. И. Иванова на младших символистов было очень сильным и основывалось на упрочнении позиции внецерковной мистики.

В 1910-е гг. разгорелась полемика между «мистическими» символистами-петербуржцами, объединенными Вяч. И. Ивановым, и «эстетами-москвичами, сплотившимися вокруг В. Я. Брюсова. Спор этот был принципиальный и показал кризис символизма как направления.

Психологический символизм

Поэтом, открывшим постсимволистские перспективы, стал Иннокентий Федорович Анненский (1855-1909). Ощущение трагизма преобладало в творчестве поэта. И. Ф. Анненский принимал жизнь как безусловную ценность, поэтому мотивы страдания и смерти рождены опытом переживания быстротечности счастья и красоты. Страдание и красота для него являются единым целым, а высшее проявление этого единства возможно только в искусстве.

Современники называли стиль И. Ф. Анненского «земным» или «ассоциативным», сегодня исследователи говорят о нем как о психологическом символизме. Поэт находил символы в конкретных деталях цивилизации (крыши домов, плиты тротуара, перрон железнодорожного вокзала, станционный сторож) или подробностях быта (маятник, балкон, рояль, скрипка).

Не мерещится ль вам иногда,

Когда сумерки ходят по дому,

Тут же возле иная среда,

Где живем мы совсем по-другому?

Свечку внесли[87]

Лирический герой всегда погружен в сложные раздумья о загадках мироздания, он будто разгадывает собственные ощущения, не организованные логически. Потому ведущая роль в стихах И. Ф. Анненского принадлежит недосказанности, иносказаниям, наводящим читателя на определенную мысль.

Импрессионистический стиль отражается и во внимании поэта к звуковому потоку, использовании многообразных по форме фонетических повторов, разнообразных способов ритмического обогащения стиха. Неповторимость художественного стиля подчеркивается разнообразием поэтической лексики, использованием как философской терминологии, так и разговорных просторечных оборотов («ну-ка», «где уж», «кому ж» и т. п.).

При жизни поэта вышел в свет только один сборник стихов, подписанный псевдонимом Никто, «Тихие песни» (1904), только после смерти в 1910 г. издана главная книга «Кипарисовый ларец».

Новизна поэтического стиля И. Ф. Анненского заключается прежде всего в приближении к жизни символистских абстракций, замене отвлеченных понятий их вещественными эквивалентами. Именно это обусловило положение поэта, ставшего посредником между поколениями символистов и акмеистов. А. А. Ахматова писала в своих воспоминаниях, что «Иннокентий Анненский не потому учитель Пастернака, Мандельштама и Гумилева, что они ему подражали, – нет. но названные поэты уже «содержались» в Анненском».[88]

«Симфония» слова (Андрей Белый)

Восхождение к душе читателя

Создатель новой литературной формы, новой музыкально-ритмической прозы Андрей Белый (настоящее имя Борис Николаевич Бугаев, (1880-1934)) родился и вырос в академической среде, в семье знаменитого математика, профессора Московского университета Николая Васильевича Бугаева. Его окружали интереснейшие люди эпохи: философ и поэт В. С. Соловьев, философ С. Н. Трубецкой, историк В. О. Ключевский, В. Я. Брюсов, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус. Именно В. С. Соловьев помог Борису Бугаеву придумать псевдоним Андрей Белый: имя Андрей означает «мужественный», а белый цвет – священный, утешительный цвет, представляющий собою гармоническое сочетание всех цветов.

Четыре «симфонии» А. Белого («Северная симфония» (1900); «Симфония драматическая» (1902); повесть – «симфония» «Возврат» (1905); «Кубок метелей» (1907)) представляют единое произведение о разорванности человека и мира, быта и бытия. Поэт заменяет сюжет отдельными эпизодами, ассоциативно связанными друг с другом, отказывается от определяющей позиции автора, но главное, что в каждой «симфонии» присутствуют все элементы этого музыкального жанра. Короткие ритмические фразы, сквозные повторения создают своеобразный музыкальный строй.

Реалистический символизм

В произведениях А. Белого 1901-1904 г. отразились философские увлечения трудами А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, В. С. Соловьева, живописью К. А. Сомова, В. Э. Борисова-Мусатова, поэзией К. Д. Бальмонта, особенно его книгой «Будем как солнце».

А. Белый по праву считается теоретиком новаторского стихосложения, особенно в области ритма и строфики. Одним из лучших экспериментаторских стихотворений можно назвать «Маленький балаган на маленькой планете Земля» с эпиграфом: «Выкрикивается в форточку».

И —

– Я —

– Никогда не увижу Тебя —

– И —

– Себя

Ненавижу За

Это![89]

Современные критики называют творчество А. Белого «реалистическим символизмом», что свидетельствует о безграничности этого литературного направления. Живя в реальном мире, писатель ощущал свою связь с миром иным, находящимся вне обыденного человеческого понимания.

«Символы автобиографии»

Едва ли не все произведения А. Белого в определенной степени автобиографичны. В сюжетах узнаются события, сыгравшие прямую или косвенную роль в его жизни, а в образах литературных героев проглядывают черты самого писателя, его родных и друзей.

Сильный импульс к развитию мемуарно-биографической темы дала антропософия. С этим ученьем Р. Штайнера писатель познакомился в 1912-1923 гг., во время долгого пребывания за границей. Он стал уделять пристальное внимание проблеме человеческого самопознания, духовного становления и самоопределения личности, ощутил потребность по-новому осмыслить прожитую жизнь, постичь ее потаенный телеологический смысл.

Так родилась идея большого цикла автобиографических произведений «Моя жизнь». В полном объеме этот грандиозный замысел (семь частей) А. Белому осуществить не удалось. Кроме романа «Котик Летаев», посвященного детству, было написано произведение о годах отрочества «Крещеный китаец». Эти романы отличает не столько тщательная, сугубо художественная организация автобиографического материала, сколько то, что объектом описания становятся не внешние обстоятельства, а внутренняя жизнь индивида, начиная с подсознательных рефлексов и первых пульсаций сознания у младенца, открывающего мир.

Цикл воспоминаний А. Белого, создававшийся в конце 1920-х – начале 1930-х гг., стал высоко ценимым произведением русского символизма. Три книги «Нарубеже двух столетий» (1930), «Начало века» (1933) и «Между двух революций» (1934) значительны и как образец художественного слова, и как исторический источник. Они содержат богатый и выразительно интерпретированный материал об эпохе, охватывающей около тридцати лет исторической, культурной и бытовой жизни России.

В мемуарах А. Белый использует ассоциации, причудливые впечатления, метафорические сопоставления, мифотворчество. В результате возникает реальность, выстроенная по законам образного мышления и управляемая фантазией. Обладая избирательной, экстравагантной, но чрезвычайно острой и устойчивой памятью, писатель сумел создать из хроники своей жизни, своих исканий, литературных и нелитературных деяний картину пережитой исторической эпохи.

Разрушение мифа о Петербурге

На рубеже XIX-XX вв. большой интерес вызывала проблема исторической миссии России, ее дальнейшего пути. Пытаясь ответить на этот вопрос, А. Белый задумывает художественную трилогию «Восток или Запад», первой частью которой стал роман «Серебряный голубь» (1909), а второй – «Петербург» (1911-1913). Роман «Петербург» считается самым сильным и художественно выразительным произведением автора. Писатель стремился в нем разрушить миф о Петербурге, созданный в XIX в. отечественной литературой.

А. Белый пришел к выводу, что именно западная культура породила в России искаженное человеческое сознание, а реформы Петра I привели страну к духовному кризису, к пропасти. Роман «Петербург» строится на постоянных противопоставлениях «революция – эволюция», «разрушение – развитие», «индивидуальность – толпа», «столица – провинция», «линия – круг» и т. п. Петербург лишен столичного очарования и блеска, державного величия и великолепия.

В мистическом трактате «Эмблематика смысла» (1909), предваряющем «Петербург», А. Белый геометрически выстраивает пространство на основе своеобразной догматики треугольника, соединившей в себе исследования монад-треугольников Г. В. Лейбница, комбинаторику математика Н. В. Бугаева (отца А. Белого) и светски переосмысленного, вслед за Д. С. Мережковским, догмата о Троице. Впоследствии в «Петербурге» это трансформируется в объемные предметы в виде геометрических фигур: кубов, многогранников (например, карета, в которой едет Аполлон Аполлонович Аблеухов). Публика, циркулирующая по городу, предстает как тени, оживающие и превращающиеся в движущиеся силуэты.

Цветовая гамма столицы безрадостна и неприятна. Улицы окрашены в черные, серые, зеленые цвета. Время действия тоже выбрано соответствующее – осень. Слякоть, туман, серые потоки людей. Такой город не может существовать без миражей, фантастических видений и призраков. Бесконечность бегущих проспектов и толп людей переходит в бесконечность бегущих призраков.

Мистика столицы может перекинуться на русскую провинцию, что уже и происходит, подчеркивает А. Белый. Пахари, бросив бороны, направляются к барским домам и поджигают их, рабочие митингуют и бунтуют, и предотвратить эту болезнь можно лишь путем уничтожения ее источника – Петербурга.

Коренной москвич, А. Белый был своеобразно привязан к Петербургу, хотя глубоко не любил его и относился к городу с опаской и предубеждением. Бывать в столице писатель не стремился, хотя получилось так, что в его жизненной и творческой судьбе Петербургу суждено было сыграть решающую роль. Ощущение трагичности усиливалось и революционными событиями 1905 г. Петербург в романе символизирует утрату национальных особенностей, национального самосознания. Писатель верит в возрождение России только при условии возрождения исконно русских основ, в возвеличивании провинциальных русских городов, символизирующих, в отличие от Петербурга, патриархальный уклад.

Теоретик символизма

Активный участник символистского движения в России, А. Белый в многочисленных книгах и статьях излагает философские и эстетические основы символизма, подкрепляя теоретические заявления художественной практикой, в которой подчас уходит далеко за пределы символистской доктрины. В его произведениях отразился общий подъем, которым жило русское общество в годы перед и во время первой революции.

Концепцию русского символа писатель изложил в комментарии к сборнику «Символизм» (1910), заявив о себе как о крупнейшем теоретике символизма. Символ, по мнению А. Белого, служит средством преодоления преграды между явлением и его сущностью, между искусством и действительностью.

Октябрьский переворот писатель воспринял как начало обновления человечества, отождествляя революционные и библейские события (поэма «Христос воскрес» (1918)). С 1918 г. А. Белый активно участвует в работе советских учреждений, председательствует в Вольной философской ассоциации, преподает в Студии Пролеткульта. В этот период он более известен как лектор, оратор, педагог, чем как писатель. В одной из сохранившихся личных записок А. Белого зафиксирован внушительный список выступлений за последние годы – около 930 лекций.

Умер А. Белый в 1934 г. от солнечного удара. Поразительно, но в 1907 г. поэт написал строки, ставшие пророческими:

Золотому блеску верил,

а умер от солнечных стрел.

Думой века измерил,

а жизнь прожить не сумел.[90]

Смерть писателя была осознана современниками как завершение целой эпохи, оставившей глубокий след в творчестве многих литераторов, способствовавшей появлению так называемой «орнаментальной прозы».

Акмеизм

Возвращение к реальности

Реакцией на кризис символизма стало появление постсимволистского течения – акмеизма (древнегреч. «цветущая пора», «высшая степень чего-либо»). Идейным вдохновителем и главой нового литературного направления стал Н. С. Гумилев. В октябре 1911 г. было основано новое литературное содружество «Цех поэтов». Название кружка указывало на отношение участников к поэзии как к чисто профессиональной сфере деятельности с необходимостью постоянного совершенствования мастерства и безразличия к особенностям мировоззрения участников.

Руководителями «Цеха» стали Н. С. Гумилев и С. М. Городецкий, поддерживаемые сплоченной группой единомышленников, куда входили А. А. Ахматова, О. Э. Мандельштам, М. А. Зенкевич и В. И. Нарбут. Другие «цеховики» (Г. В. Адамович, Г. В. Иванов, М. Л. Лозинский и др.) поддерживали только некоторые тезисы программы акмеистов.

Детально разработанной философско-эстетической концепции акмеизм не выдвинул. Поэты разделяли взгляды символистов на природу искусства, абсолютизируя роль художника. Но они призывали очистить поэзию от использования туманных намеков и символов, провозгласив возврат к материальному миру и принятие его таким, каков он есть.

Для акмеистов оказалась неприемлемой импрессионистская тенденция к восприятию реальности как знака непознаваемого, как искаженного подобия высших сущностей. Акмеистами ценились такие элементы художественной формы, как стилистическое равновесие, живописная четкость образов, точно вымеренная композиция, отточенность деталей. В их стихах эстетизировались хрупкие грани вещей, утверждалась атмосфера любования бытовыми, привычными мелочами.

Овеществление переживаний

Акмеисты выработали тонкие способы передачи внутреннего мира лирического героя. Часто состояние чувств не раскрывалось непосредственно, оно передавалось психологически значимым жестом, перечислением вещей. Подобная манера овеществления переживаний была характерна, в частности, для многих стихотворений А. А. Ахматовой.

О. Э. Мандельштам отмечал, что акмеизм не только литературное, но и общественное явление в русской истории. С ним вместе в русской поэзии возродилась нравственная сила. Изображая мир с его радостями, пороками, несправедливостью, акмеисты демонстративно отказывались от решения социальных проблем и утверждали принцип «искусство для искусства».

После 1917 г. Н. С. Гумилев возрождает «Цех поэтов», но как организованное направление акмеизм прекратил свое существование в 1923 г., хотя была еще одна попытка восстановления этого литературного течения в 1931 г. По-разному сложились судьбы поэтов-акмеистов. Лидер акмеистов Н. С. Гумилев был расстрелян. О. Э. Мандельштам скончался в одном из сталинских лагерей от крайнего истощения. На долю А. А. Ахматовой выпали жестокие тяготы: ее первый муж был расстрелян, дважды был арестован и осужден на каторжные работы в лагере ее сын. Но Ахматова нашла мужество создать великое поэтическое свидетельство трагической эпохи – «Реквием».

Лишь С. М. Городецкий прожил достаточно благополучную жизнь: отказавшись от принципов акмеизма, он научился творить «по новым правилам», подчиняясь идеологическим запросам власти. В 1930-е гг. создал ряд оперных либретто («Прорыв», «Александр Невский», «Думы про Опанаса» и др.). В военные годы занимался переводами узбекских и таджикских поэтов. В последние годы жизни Городецкий преподавал в Литературном институте им. М. Горького. Он скончался в июне 1967 г.

Реформатор символистской поэтики (Н. С. Гумилев)

Мечта о дальних странах

Поэт, драматург, критик Николай Степанович Гумилев (1886-1921) прожил яркую, но короткую, насильственно прерванную жизнь, отмеченную стремительным развитием и расцветом выдающегося поэтического таланта. Один за другим вышли поэтические сборники «Путь конквистадоров» (1905), «Романтические цветы» (1908), «Жемчуга» (1910), «Чужое небо» (1912), «Колчан» (1916), «Костер», «Фарфоровый павильон» и поэма «Мик» (1918), «Шатер» и «Огненный столп» (1921).

Показательно, что реформатора символистской поэтики Н. С. Гумилева волновали те же, что и символистов, духовные проблемы. Но уже в «Пути конквистадоров» чувствуется собственный взгляд на синтез земного и мистического. Автор активно использовал мужественные интонации, подчеркивая в стихах волевое начало. Образы сказочного и легендарного Прекрасного обращены к земной жизни человека. «Романтические цветы» наполнены грустными авторскими ощущениями призрачности счастья, хотя и здесь побеждает сила стремлений.

С детства поэт интересовался великими географическими открытиями, личностями путешественников Дж. Кука, Ж. – Ф. Лаперуза и В. де Гама. С их именами в поэзию входят темы несгибаемой силы духа людей, умеющих мечтать и воплощать свои мечты в жизнь.

Н. С. Гумилева особенно притягивала Африка, по которой он совершил несколько путешествий, запечатленных в циклах «Абиссинские песни», «Африканская ночь», в книге «Шатер» и в «Африканском дневнике». Так зарождались идеи акмеизма, основывающегося на передаче реальных впечатлений поэта. В «Абиссинских песнях» много ярких конкретных бытовых и социальных деталей, творчески интерпретированных фольклорных произведений абиссинцев.

Обреченный тебе, я поведаю

О вождях в леопардовых шкурах,

Что во мраке лесов за победою

Водят полчища воинов хмурых…

Вступление[91]

Сборник «Чужое небо» стал логичным продолжением предшествующих, но выражающим новые устремления и замыслы. В небольших поэмах «Блудный сын» и «Открытие Америки» ощущается беспокойный дух поиска, хотя отношение автора к теме путешествий меняется. Рядом с Х. Колумбом в «Открытии Америки» встала не менее значительная героиня – Муза Дальних Странствий. Н. С. Гумилева увлекает не величие поступков, а их духовный, нравственный смысл.

Гумилев глубоко интересовался творчеством Т. Готье, разделял с ним такие художественные принципы, как умение отбросить все случайное, туманное, отвлеченное, познать идеал жизни в искусстве и для искусства.

«Волшебница суровая»

В Первую мировую войну Н. С. Гумилев ушел добровольцем на фронт. Трагическая сущность войны отразилась в его письмах с места военных действий, но поэт не счел нужным обезопасить себя и участвовал в самых ответственных маневрах. В мае 1917 г. уехал по собственному желанию на Салоникскую (Греция) операцию Антанты.

Н. С. Гумилев расценил свое участие в войне как высшее предназначение, сражался, по словам очевидцев, с завидным спокойным мужеством, был награжден двумя крестами, что свидетельствует об идейной и нравственной позиции. Сборник стихов «Колчан» (1916) долгие годы вызывал раздражение у соотечественников, хотя патриотические настроения были в это время близки многим. Но поэту ставили в вину и добровольное вступление в армию, и проявление на фронте героизма, обвиняли его в романтизации общечеловеческой трагедии.

Между тем поэтизация войны скорее связана с патриотическими чувствами, чем с реальным восхищением событиями. Так, в «Записках кавалериста» Н. С. Гумилев раскрыл все тяготы войны: ужас смерти, муки тыла.

На родину Н. С. Гумилев вернулся лишь в апреле 1918 г., моментально включившись в напряженную деятельность по созданию новой культуры. Он читал лекции в Институте истории искусств, работал в редколлегии издательства «Всемирная литература», вел семинары пролетарских поэтов. Тема России нашла отражение в сборниках стихов «Костер» (1918) и «Огненный столп» (1921).

Отчизна предстает перед читателями в образе суровой волшебницы («Старые усадьбы»), в метаниях души («Разговор»), в старинных легендах («Юдифь», «Леонард») и авторских сказках («Птица», «Видение»).

Обитатели дикого и убогого родного края предстают в стихах как олицетворение непостижимой древней силы.

В 1921 г. Н. С. Гумилев был расстрелян по обвинению в причастности к контрреволюционной организации. Его поэзия вернулась к читателям только после полной реабилитации поэта в 1991 г.

«Я женщиною был тогда измучен…»

После трех лет знакомства с Анной Андреевной Ахматовой (настоящая фамилия Горенко) (1889-1966) и нескольких ее отказов

Н. С. Гумилев все же добился ее согласия на брак. Диалог двух выдающихся русских поэтов на фоне драматических и сложных взаимоотношений стал одной из драматических и прекрасных страниц любовной лирики XX в. Их сын Лев Николаевич Гумилев впоследствии стал известным ученым-этнографом, философом, создателем теории этногенеза и пассинарности.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,

Искривился мучительно рот…

Я сбежала перил не касаясь,

Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка

Все, что было. Уйдешь, я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: «Не стой на ветру».[92]

Многие литературоведы считают, что на отношения супругов влияла и поэзия, в которой они не то что бы соревновались, но непроизвольно сравнивали стихи друг друга. Хотя сама А. А. Ахматова это отрицает и вспоминает, что Н. С. Гумилев не любил ее ранние стихи, но когда все же она прочла ему то, что впоследствии стало называться «Вечер», Гумилев сказал ей: «Ты – поэт, надо делать книгу». Поэт боготворил жену, что отразилось в массе стихотворений, посвященных ей («Отравленный», «Укротитель зверей», «У камина» и др.). «Баллада» из цикла «Посвящается Анне Ахматовой» была преподнесена невесте ко дню венчания, а в стихотворении «Она» Н. С. Гумилев создал прекрасный портрет любимой женщины, таинственной и загадочной:

Я знаю женщину: молчанье,

Усталость горькая от слов,

Живет в таинственном мерцанье

Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно

Лишь медной музыке стиха,

Пред жизнью дольной и отрадной

Высокомерна и глуха.

Она[93]

Женитьба для Н. С. Гумилева не стала победой над строптивой избранницей. У Ахматовой была своя собственная сложная «жизнь сердца», в которой мужу отводилось более чем скромное место. Да и для Н. С. Гумилева оказалось совсем не просто совместить в сознании образ Прекрасной Дамы, объекта для поклонения, с образом жены и матери. Потому уже через два года после женитьбы поэт позволяет себе любовные увлечения. После возвращения Н. С. Гумилева с войны жена предлагает развод, так как она влюблена в другого. Несмотря на прохладные отношения между супругами, развод стал для поэта настоящим ударом, оказалось, что он все еще любил свою Прекрасную Даму.

Сложные отношения связывали этих двух людей, подаривших миру прекрасные стихи. Когда А. А. Ахматова узнала о смерти Н. С. Гумилева, она написала: «Заплаканная осень как вдова», хотя «в то лето горели леса и Петербург был весь в дыму». Не став хорошей женой, А. А. Ахматова стала идеальной вдовой. Она отреклась от него живого, всеми почитаемого, но мертвому, расстрелянному большевиками, она осталась верна до конца: хранила его стихи, хлопотала об их издании, помогала энтузиастам собирать сведения для его биографии, посвящала ему свои произведения.

Чуткость к движению времени (О. Э. Мандельштам)

Поэзия истории

Осенью 1911 г., стремясь освободиться от влияния символизма, Осип Эмильевич Мандельштам (1891-1938) участвует в создании литературного объединения «Цех поэтов». С этого момента для поэта начинается период борьбы за принципиально иное представление о мире, в корне отличающееся от его ранних стихотворений. Он написал статью «Утро акмеизма» (опубликована в 1919 г.), которая была им предложена в качестве литературного манифеста нового литературного направления. Как высший принцип акмеизма О. Э. Мандельштам провозглашает безусловную ценность земного существования.

Дано мне тело – что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и жить

Кого, скажите, мне благодарить?[94]

В его поэзии возникают образы архитектурных памятников (Адмиралтейство, Казанский собор, Айя-София и др.), заключающих в себе огромное количество знаний и представлений о данном культурном периоде, история человечества становится непременным контекстом стихотворений. Время становится четвертым измерением поэзии О. Э. Мандельштама.

Гармоничный мир природы сталкивается с миром реальности, человеческой действительности, вызывая тревогу за судьбу человечества. Устранить это противостояние, по мнению поэта, призвана культура, снимающая противоречие между духовным и материальным миром. О. Э. Мандельштам виртуозно использует в своих стихах музыкальную полифонию, соединяющую культурологическую мозаику смыслов: имена, эпохи, стили, ставшие для автора не абстрактным поэтическим материалом, а самой жизнью.

Творчество О. Э. Мандельштама имеет множественные интерпретации, ассоциации, иногда взаимоисключающие друг друга, что усиливает воздействие его поэзии.

«Сумерки свободы»

Чуткий к движению времени, О. Э. Мандельштам не остался равнодушным к революционным событиям. В его поэзии появляется тема драматически сложных отношений творческой личности и власти. Происходящее ассоциировалось с Французской революцией («Когда октябрьский нам готовил временщик…»), с Россией сто лет назад («Декабристка»), с гибнущим Иерусалимом («Среди священников левитом молодым.»).

Разочаровавшись в революции, О. Э. Мандельштам изображает события, используя метафоры, наводящие страх.

Век мой, зверь мой, кто сумеет

Заглянуть в твои зрачки

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?

Век[95]

Трудный, неустроенный быт, постоянные поиски заработка, отсутствие читательской аудитории вызывали чувство потерянности, одиночества, страха. В мае 1934 г. за стихотворение, направленное лично против И. В. Сталина, О. Э. Мандельштам, был арестован и сослан в город Чердынь-на-Каме, затем переведен в Воронеж.

…Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы как черви жирны,

И слова как пудовые гири верны,

Тараканьи смеются глазища,

И сияют его голенища.[96]

Стихи, написанные в этот период, так называемые «Воронежские тетради» (опубликованы в 1966 г.), стали духовной исповедью поэта и его приговором времени. Существует несколько версий о последних месяцах жизни поэта. Согласно одной из них, он погиб в декабре 1938 г. между Владивостоком и Хабаровском, похоронен в общей могиле.

Футуризм

Будущее против прошлого

Авангардистские художественные поиски начала XX в. в Италии, Германии, Франции, Англии, Австрии, Польше, Чехии, России, несмотря

на различия в идейной ориентации, очень близки по адекватности восприятия событий, происходящих в мире. Центром художественных авангардистских движений 1910-1920-х гг. XX в. стали прежде всего Италия и Россия. Одним из главных направлений в искусстве этого времени, раскрывающим идейно-содержательную сущность эпохи, стал футуризм (лат. «будущее»).

Футуризм оказался творчески продуктивным, заставив переживать искусство как проблему, изменив отношение к вопросу понятности и непонятности в творчестве. Н. А. Бердяев понимал это направление в искусстве как знак времени. Важным следствием футуристических экспериментов стало осознание того, что непонимание или неполное понимание художественного произведения не всегда недостаток, а порой необходимое условие полноценного восприятия. Само приобщение к искусству в этой связи понимается как труд и сотворчество, поднимается от уровня пассивного потребления до уровня бытийно-мировоз-зренческого.

Пытаясь отразить динамизм современной технократической цивилизации, воспевая прогресс и механизированную жизнь больших городов, футуристы использовали в живописи хаотические комбинации плоскостей и линий, дисгармонию цвета и формы, в литературе – «заумности», насилие над лексикой и синтаксисом. Технический утопизм предполагал финальный и непротиворечивый синтез человека и машины а соответственно и возникновение новой мифологии.

Характерное для футуризма преклонение перед действием, движением, скоростью, силой и агрессией привело к утверждению приоритета силы, упоения войной, разрушением и насилием. По этому поводу стоит отметить, что, несмотря на различия, почти все тоталитарные государства в области искусства опирались на футуризм (Италия, Германия, Россия, Китай).

Первоначально футуристическое движение возникло только в литературе, но вскоре распространилось на все сферы художественного творчества: музыку, живопись, театр, скульптуру, архитектуру, кино.

Манифест как форма художественной рефлексии

Рефлексия искусства по поводу собственного назначения и инструментария у футуристов вылилась в манифесты. 20 февраля 1909 г. выходит «Первый манифест футуризма» известного итальянского литератора Филиппо Томазо Маринетти (1876-1944) в парижской газете «Фигаро», затем в этом же году в итальянском журнале «Поэзия».

В искусстве футуризма нет ничего случайного, каждый искаженный звук, изломанная линия, музыкальная какофония прочувствованы и продуманы. Так, манифест состоит из одиннадцати пунктов, и это не случайно. Одиннадцать было важным числом для Ф. Т. Маринетти, своеобразным талисманом. Основатель футуризма интересовался мистикой и был суеверен, поэтому, опираясь на древнее мистическое учение каббализма, считал, что одиннадцать – его число, так как буква «М», с которой начинается фамилия, в итальянском алфавите стоит одиннадцатой. Впоследствии число одиннадцать часто становилось числом пунктов в манифестах или этим числом футуристы подписывались, вне зависимости от реальной даты написания.

Манифест провозглашал «антикультурную», «антиэстетическую», «антифилософскую» направленность движения, основанную на оппозиционности, присущей всем модернистам в целом, по отношению к предшествующему искусству. Цель искусства та же, что и у других авангардистов, – создание новой реальности. Но историческая задача футуризма другая: «ежедневно плевать на алтарь искусства». Карнавализация действительности стала важной чертой нового направления, заостряющей внимание на «великом футуристическом смехе», который должен «омолодить лицо мира» (Ф. Т. Маринетти).

Текст манифеста вызвал необычайный интерес к новому жанру, внеся в художественную жизнь возбуждающий элемент – эпатаж, оскорбления публики, провокации («Музеи – кладбища!» и т. д.).

Манифест стал популярной формой выражения эстетической позиции футуристов, в результате в Италии на свет появилось огромное количество шокирующих обывателя документов: «Убьем лунный свет» (1909), «Технический манифест футуристской литературы» (1912), «Программа футуристской политики» (1913), «Великолепные геометрии и механики и новое численное восприятие» (1914), «Новая футуристическая живопись» (1930) и др. Становление футуризма во всех странах опиралось на такое экстравагантное заявление своей позиции.

В России первый манифест футуристов появился в 1910 г. в журнале «Садок судей I», напечатанном на обоях, затем в 1912 г. в Москве был издан наиболее скандальный документ «Пощечина общественному вкусу», в котором предлагалось скинуть с «парохода современности» признанных русских классиков.

Родина футуризма

Футуризм появился в Италии как противодействие многовековой культуре, превратившей страну в громадный музей. Футуристическая революция в искусстве переставила акценты восхищения прошлым на неведомое будущее, на энергию и динамику воображения. Футуристический проект культуры не ограничивался лишь сферой искусства, а вторгался в социальную и политическую реальность.

В начале XX в. мир находился в состоянии, предчувствующем разрушительные революции, войны и тоталитарные системы. Футуристы, опережая время, предваряют будущее художественной интуицией. Итальянские футуристы (основоположник Ф. Т. Маринетти, поэты Дж. П. Лучини, П. Буцци, А. Палаццески, К. Говони, композитор Б. Прателла, живописцы У. Боччони, К. Карра, Дж. Балла, Дж. Северини, Л. Руссоло, А. Соффичи, архитекторы А. Сант-Элиа, М. Кьяттоне и др.) глядели в будущее с оптимизмом, абсолютизировали внешние признаки технической цивилизации в качестве новых эстетических ценностей, знаменующих модель грядущего мироустройства, новый тип массового сознания.

Расцвет футуристического движения в Италии приходится на 1913-1914 г., однако жесткий механицизм эстетики Ф. Т. Маринетти, милитаристская и шовинистическая пропаганда привели в 1913-1915 г. к расколу движения. В это время некоторые участники движения пришли к фашистской идеологии, видя в ней воплощение мечты о великом будущем Италии; другие вообще отказались от принципов футуризма.

Третий раз движение активизируется в 30-х гг. XX в., когда стало понятно, что идеология итальянского футуризма созвучна пришедшему к власти фашизму. После падения режима Б. Муссолини футуристическое движение практически распадается. Однако окончательно история итальянского футуризма завершается со смертью его основателя и вдохновителя Ф. Т. Маринетти в 1944 г.

Непримиримые разногласия

1914 г. был ознаменован важным событием в истории футуристического движения: в Россию приехал Ф. Т. Маринетти. Русских футуристов неприятно удивило спокойное поведение и более чем приличный внешний вид итальянца. Но Маринетти не ожидал, что столкнется в России не с провинциальным отражением своих идей, а с чем-то вполне самостоятельным, более того, во многом враждебным его собственным взглядам.

Непонимание дошло до того, что русские представители движения разослали в газеты декларации протеста. Как итальянские, так и русские футуристы одним из первоочередных положений в своих манифестах провозглашали отказ от всего опыта, всех культурных устоев и достижений предыдущих поколений во имя нового искусства, которое бы в более полной мере соответствовало духу современности.

Русские футуристы сумели существовать в нескольких группах, не ограничивавших друг друга жесткими рамками правил, не мешавших друг другу на творческом пути. В результате общие идеи, лежавшие в основе течения, для каждого из них оборачивались своей стороной, воспринимались каждым по-своему, так, например, творчество уважающих друг друга В. В. Маяковского и В. В. Хлебникова представляло собой полную противоположность.

В русском футуризме не возникло оптимистической мифологии техники, агрессивного движения, наоборот, мир техники воспринимался многими творческими людьми как враждебная сила, подавляющая и деформирующая органическую основу жизни. Мало связанный с городом и современностью, российский кубофутуризм неожиданно обрел романтическую направленность (Е. Г. Гуро, Н. Н. Асеев, В. В. Каменский, В. М. Чурилин, В. В. Хлебников).

Внимание русских футуристов было сконцентрировано не на волевом, насильственном преображении мира и человека, символами которого выступали война и машина, а на «психической эволюции», на открытии новых возможностей в сознании человека. Созидание им было ближе, чем разрушение. С «природной», «органической» ориентацией русского футуристического мифа связаны и архаизирующие тенденции в творчестве, охватывающие и фольклор, и городской примитив, и древние архаические культуры. В русском футуризме этот архаический слой определял не столько ритм и стиль действий, сколько конкретную содержательную, тематическую и формальную сторону художественного произведения.

Словотворчество стало крупнейшим завоеванием русского футуризма, его центральным моментом, потому что русский синтаксис, сам почти футуристически-свободный, предоставляет личности безграничный простор для экспериментов.

Многие футуристы были одновременно поэтами и художниками (В. В. Хлебников, В. В. Маяковский, Д. Д. Бурлюк, А. Е. Крученых, Е. Г. Гуро), художниками и музыкантами (Н. И. Кульбин, В. Д. Баранов-Россинэ, М. В. Матюшин). Почти все они были склонны к теоретизированию, к рекламным и театрально-пропагандистским жестам, что никак не противоречило их пониманию футуризма как искусства, формирующего будущего человека, независимо от того, в каких стилях, жанрах и видах работает его создатель.

Русский футуризм не вылился в целостную художественную систему, как это случилось в Европе, этим термином обозначались самые разные тенденции русского авангарда. После Октябрьского переворота большинство футуристов, вслед за В. В. Маяковским, приняли активное участие в политико-агитационной пропаганде. Художественные тенденции этого движения были осуждены в письме «О пролеткультах» (1920) и запрещены.

Кубофутуризм: всегда против

Результатом взаимовлияния поэтов-футуристов и живописцев-кубистов стал русский кубо-футуризм. Активное взаимодействие поэзии и живописи, безусловно, явилось одним из важнейших стимулов формирования кубофутуристической эстетики.

К началу 1910 г. вокруг В. В. Хлебникова (группа «Гилея») сложился круг единомышленников, которые назвали себя «будетлянами», то есть «будущими людьми», и разработали оригинальную философско-эстетическую программу. В. В. Хлебников исходил из первобытного синкретизма творческого духа и возвращал словесность к ее истокам. Словотворчество – «враг книжного окаменения языка».

Основные эстетические принципы кубофутуризма сформулированы в ряде манифестов, главными среди которых были «Пощечина общественному вкусу» (1912) и манифест в сборнике «Садок судей II» (1913). Некоторые критики видели в появлении «Пощечины» доказательство падения нравов, но кубофутуристы считали, что этим заявлением официально был учрежден футуризм в России. Футуризм превратился в стиль жизни, «новое мироощущение новых людей».

Особую популярность у кубофутуристов имели «синтезы», короткие пьесы, в которых слово переставало быть доминантой и подчинялось физическому действию. Таковой, например, была опера «Победа над Солнцем» (1913), поставленная поэтом А. Е. Крученых, художником К. С. Малевичем, создавшим костюмы и декорации, художником и музыкантом М. В. Матюшиным, который выступил в роли композитора, с поэтическим прологом, написанным В. В. Хлебниковым. Авторы доказывали, что они являются разрушителями литературного языка, отжившего мышления, элегантности, легкомысленности и дешевой красоты. Герои оперы сражались против мира живой природы и в конце концов спрятали Солнце в бетонный дом, откуда оно не могло уйти, и никто его больше не видел. Эта опера интересна еще и тем, что декорации навели К. С. Малевича на мысль, воплощенную впоследствии в его загадочном полотне «Черный квадрат».

Литературные произведения кубофутуристов основывались на полном отрицании всех законов и правил грамматики и поэтики. Основные принципы определялись главным понятием «против»: слово против содержания, слово против языка (литературного, академического), слово против ритма (музыкального, условного), слово против размера, слово против синтаксиса, слово против этимологии. Так, в поэзии В. В. Маяковского звуки и буквы становятся целостными образами, а полные рифмы заменяются составными и ассонансными.

А. Е. Крученых создал свой искусственный поэтический язык, состоящий из обрывков слов, лишенных смысла звуковых сочетаний.

Дыр бул щыл

убещур

скум

вы со бу

р л эз.[97]

Утверждение права поэта на расширение поэтического лексикона, оригинальности авторского письма, отрицание правописания, знаков препинания позволило выйти из рамок привычного мировосприятия во имя свободы личностного выражения. Новые эстетические возможности были развиты футуристами в связи с переориентацией многих из них с читаемого на произносимый текст. Поэзия, согласно их представлениям, должна была вырваться из темницы книги и зазвучать на площади.

История литературы XX в. показала, что все эти радикальные находки кубофутуристов были востребованы и развиты в самых разных направлениях модернизма, постмодернизма.

Математико-лингвистическая поэзия

Разносторонне образованный, одаренный литератор Велимир Владимирович Хлебников (настоящее имя Виктор) (1885-1922), стал вдохновителем «поэзии будущего». Его поэтические тексты многомерны и непривычны обычному читателю. «Перед нами чистая поэтическая энергия, стиховая лава… Хлебникова местами так же нельзя читать, как нельзя слушать позднего Баха или смотреть на сцене вторую часть «Фауста» Гёте. Они переступили границы своего искусства, но их привела к этому безмерность вдохновения».[98]

Математик по образованию, В. В. Хлебников не просто интересовался естественно-научными и математическими проблемами, но и использовал в своих стихах математико-лингвистические эксперименты. Он считал, что наука опирается на человеческое отношение к окружающему, свойственное времени и месту. Поэтому научное исследование возможно, когда объяснение идет не дальше какого-то уровня представлений, и только мифология и искусство способны на подсознательном уровне раскрыть глубокий смысл Вселенной. В 1912 г. в Херсоне издана первая брошюра В. В. Хлебникова с математико-лингвистическими опытами «Учитель и ученик».

В модернистских направлениях искусства поэта привлекают прежде всего формально-экспериментаторские вещи: «словотворчество» и «заумь». Результаты поиска «праязыка» В. В. Хлебников публикует в своем труде «Наша основа» (1920). Наиболее ярко заумный язык реализован в сверхповести «Зангези» (1920-1922).

Они голубой тихославль,

Они голубой окопад.

Они в никогда улетавль,

Их крылья шумят невпопад.[99]

В. В. Хлебников искал соответствия «зрительного» и «звукового» характера речи. Он был большим мастером палиндромов, стихов – «перевертышей», которые читаются слева направо и справа налево: «Кони, топот, инок», «Но не речь, а черен он».

Экспериментальные поиски, словотворчество, рифмотворчество, разработка интонационного стиха, синтез лирики, эпоса и драмы, реформирование языка в целях познания и предвидения будущего, то есть вся проблематика творчества В. В. Хлебникова является глубочайшим пластом, который еще только предстоит рассмотреть и понять до конца современным литераторам.

Эгофутуризм: вечный круг

В отличие от кубофутуризма, который провозглашал существование в коллективе единомышленников, эгофутуризм был индивидуальным изобретением поэта И. В. Северянина. В 1911 г. он провозгласил собственный манифест «Пролог эгофутуризма».

Именно эгофутуристы ввели в русскую литературу само слово «футуризм» (доктрина «Я – в будущем»). Это литературное направление возникло в 1911 г., когда в Петербурге был образован кружок «Ego», в который, кроме И. В. Северянина, вошли Константин Олимпов (К. К. Фофанов), А. Грааль-Арельский (С. С. Петров), Г. В. Иванов. В 1912 г. кружок расширился до «Академии Эгопоэзии».

В 1913 г. была образована «Интуитивная ассоциация», представители которой (И. В. Игнатьев, П. В. Широков, В. И. Гнедов, Д. Крючков) стремились от общей символистской ориентации эгофутуризма перейти к более глубокому философскому и эстетическому обоснованию нового направления как интуитивного творчества индивида. Они утверждали, что каждая буква имеет не только звук и цвет, но и вкус и неразрывную от прочих литер зависимость в значении, осязание, что можно почувствовать только интуитивно. И. В. Игнатьев не останавливаясь на словотворчестве, широко вводил в стихи математические знаки, нотную запись, проектируя визуальную поэзию.

Другим экспериментатором стал Василиск Гнедов, enfant terrible петербургской богемы, писавший стихи и ритмическую прозу (поэзы и ритмеи) на основе старославянских корней, используя алогизмы, разрушая синтаксические связи. Он создал нашумевшую «Поэму конца». Все ее содержание состояло из одного жеста руки, которая поднималась и резко опускалась вниз, а затем вправо и вбок, образуя нечто, похожее на крюк.

Эгофутуризм обратил пристальное внимание литературы на психологизм и саморазоблачение, на подсознательные струны человеческой души, на глубокий смысл не только звука, линии, но и жеста, молчания.

«Я, гений Игорь Северянин»

Игорь Васильевич Северянин, настоящая фамилия Лотарев (1887-1941), считал своим учителем К. К. Фофанова. 20 ноября 1907 г., день, когда познакомился со своим главным поэтическим учителем, И. В. Северянин праздновал ежегодно.

Свой псевдоним поэт писал через дефис: Игорь-Северянин, подразумевая, что это не фамилия, а имя. Игорем его назвали по святцам, в честь святого древнерусского князя Игоря Олеговича; приложение «Северянин» усиливало элемент избранности, принадлежности к великому народу. Но с течением времени вторая часть имени стала восприниматься как фамилия.

Первые поэтические опыты были достаточно высоко оценены Ф. К. Сологубом и В. Я. Брюсовым, одобрившим попытки обновить литературный язык. Развело И. В. Северянина и кубофутуристов отношение к культуре прошлого. Поэт искал новые выразительные средства языка не в его искажении, а в поиске новых смыслов.

В 1918 г. на вечере в Политехническом музее в Москве И. В. Северянин был избран «королем поэтов», опередив В. В. Маяковского и В. В. Каменского. По достоинству были оценены современниками поэзоконцерты, на которых И. В. Северянин не читал, а пел свои стихи, стремясь достичь синтеза музыки и поэзии. Его поэтический мир пронизан удивительным чувством цвета, совмещающим кажущиеся несовместимыми оттенки: маки лиловеют, опаловая влага реки, абрикосовые ветерки, фиолетовое и голубое поле и т. п.

Поэзия И. В. Северянина стала отражением, рефлексией культурно-бытовых и поэтических реалий начала XX в. Беззаботность, игривость, изысканность, неразделимая с пошлостью, предстает перед читателем в стихотворении «Мороженое из сирени». Образы такого художественного мира не единожды поэтом обыграны и спародированы. Небольшая грамматическая неправильность меняет смысл фразы до неузнаваемости, делая ее легкой и изящной.

Пора популирить изыски, утончиться вкусам народа,

На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ![100]

Музыкально-поэтический язык И. В. Северянина раскрывает индивидуальный способ осмысления картины мира, ценностные ориентации автора. Интерпретации языковых средств выразительности и составляют индивидуальный творческий стиль поэта, несущий отпечаток его личности, сочетающий лиричность и иронию.

«Мезонин поэзии»

В 1913 г. появилась еще одна футуристическая группа, просуществовавшая чуть больше года, но внесшая весомый вклад в формирование русской поэзии, – «Мезонин поэзии», которую основали московские эгофутуристы В. Г. Шершеневич, Хрисанф (Л. В. Зак), К. А. Большаков, Б. А. Лавренев, С. М. Третьяков, Р. Ивнев. Самым энергичным представителем «Мезонина» был В. Г. Шершеневич. Свою позицию он выразил в поэтическом манифесте, в котором в аллегорической форме представляет новые принципы.

Обращайтесь с поэтами как со светскими дамами,

В них влюбляйтесь, любите, преклоняйтесь с мольбами,

Не смущайте их души безнадежными драмами,

Но зажгите остротами в глазах у них пламя.[101]

Другой представитель «Мезонина» Рюрик Ивнев проповедовал декадентский уход из страшного мира городов и людей. Лирический герой – разочарованный, усталый, сосредоточенный на личных переживаниях, чувствует себя ничтожным и обреченным перед действительностью.

Особенностью «Мезонина», отличавшей эту группу от других, было активное участие в творческой работе поэтесс: Е. Г. Гуро, Е. Г. Низен, В. О. Станевич, Е. Ю. Кузьминой-Караваевой. Е. Г. Гуро обращалась к теме любви ко всему живому, прославления природы, принятия земного мира. Романтическое воспевание дерзких порывов, яркость красок, обращение к примитиву полностью отвечали требованию футуристов.

Дождики, дождики,

Прошумят, прошумят.

Дождики – дождики, ветер – ветер

Заговорят, заговорят, заговорят —

Журчат.[102]

Просуществовав один год, хотя очень насыщенно и активно, «Мезонин» распался. В. Г. Шершеневич в 1916 г. в книге статей «Зеленая улица» начал разрабатывать особое направление – имажинизм, который был публично заявлен в начале 1919 г.

«Центрифуга»: «блеск сплетных рук»

Поэтическая группа «Центрифуга» возникла в 1914 г., хотя основные участники С. П. Бобров, Н. Н. Асеев, Б. Л. Пастернак были знакомы задолго до ее основания. Большой резонанс вызвала программа С. П. Боброва «Русский пуризм», обозначившая этим понятием новую эстетику, основанную на национальной архаике. Хотя предложенный им термин не прижился, важнейшие положения были встречены одобрительно. Свое название группа получила после появления стихотворения С. П. Боброва «Турбопэан», ставшего художественно-политической декларацией.

Завертелась ЦЕНТРИФУГА

Распустила колеса:

Оглушительные свисты

Блеск парящих сплетных рук![103]

Первым изданием «Центрифуги» был сборник «Руконог» (1914), посвященный памяти погибшего в январе 1914 г. И. В. Игнатьева. Эта книга устанавливала преемственность новой группы от петербургского эгофутуризма. Идеология строилась на резком противопоставлении своего творчества кубофутуристам и «Мезонину поэзии». Каждая из футуристических групп считала именно себя выразительницей истинного футуризма и вела ожесточенную полемику с другими группировками, но время от времени члены разных групп сближались.

Для поэтики участников «Центрифуги» характерна установка на звук и ритм, звуковые повторы внутри фразы, сближение в стихе слов по звуковым ассоциациям («Стекало с стекольных», «Тебе бы не повесть, а поезд, тебе б не рассказ, а раскат» Н. Н. Асеева, «И стонет в сетях, как стенает в сонатах» Б. Л. Пастернака).

На фоне борьбы различных группировок футуристов «Центрифуга» стала самой «интеллигентской» и «филологической» из футуристических групп. Она составила, по существу, третье главное течение русского поэтического футуризма.

«Так начинают жить стихом» (Б. Л. Пастернак)

«Рассыпание мира»

Борис Леонидович Пастернак (1890-1960) в начале творческого пути испытывал сильное воздействие символистов (особенно А. А. Блока и А. Белого) и футуристов. В 1913 г. он примыкает к небольшой поэтической группе «Лирика», а в 1914 г. входит в футуристическую группу «Центрифуга».

Поэтика раннего Б. Л. Пастернака основывается на представлении о взаимопроникновении отдельных предметов реальности, о единстве всего чувственного, о слитности всего мира, где невозможно отделить человека от природы, поэзию от жизни. Центром творчества Б. Л. Пастернака является природа как неиссякаемый источник чудес и удивления, поэтому ветки, дождь, деревья воспринимают окружающее, наблюдают и обсуждают людей. Поэт особенно ценил в искусстве органичность, непринужденность, обостренную восприимчивость и естественность.

Я пробудился. Был, как осень, темен

Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,

Как за возом бегущий дождь соломин,

Гряду бегущих по небу берез.

Сон[104]

Б. Л. Пастернак стремился многообразно определить явление, делая стихотворения особенно наглядными. Зрительные ассоциации сочетаются у поэта с ассоциациями культурными и социальными, в действие одновременно включаются множество оттенков слова.

Одобрительно отозвался о первом сборнике стихов «Близнец в тучах» (1914) В. Я. Брюсов, заметив, что футуристичность поэзии Б. Л. Пастернака подчиняется не теории, а своеобразному складу души. Поэт обладал особым видением, основанным на «принципе рассыпания мира на детали (краски, формы, предметы, ощущения) и собирания из этих элементов новой поэтической реальности».

После выхода в свет книги «Сестра моя – жизнь» (1922) Б. Л. Пастернак становится признанным поэтом, его популярность постоянно растет. Но с 1930 г. поэт уединяется на даче в Переделкино, где создает стихи для сборников «На ранних поездах» (1943) и «Земной простор» (1945).

«Зверь в загоне»

Сам Б. Л. Пастернак называл этот период «вторым рождением». В это время он напряженно работает над романом «Доктор Живаго», который, по замыслу автора, должен был стать выражением его взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории.

В роман включены стихи главного героя Юрия Живаго, составляя своеобразный лирический дневник героя и автора. Б. Л. Пастернак включил в роман стихи разных лет, раскрывающие процесс своего творческого становления. «Смысл романа – в ощущении краха, крушения, что сам доктор свидетельствует об этом своими стихами и своей жизнью, которая сама и есть комментарий на эти стихи», – отмечает современный философ А. М. Пятигорский.[105]

Но роман «Доктор Живаго» (1957), который писатель вынашивал долгие годы, не печатали в СССР, обвиняя автора в искажении действительности. Произведение было опубликовано в Италии, а затем в других европейских странах. За него в 1959 г. Б. Л. Пастернак был удостоен Нобелевской премии. Реакция на это событие советского правительства была резко отрицательной. Больше всего писатель боялся быть оторванным от Родины, но грубую и несправедливую критику, исключение из Союза писателей, полное забвение официальной властью переживал очень тяжело.

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет…

Но и так, почти у гроба,

Верю я, придет пора —

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.[106]

М. И. Цветаева в письме к Пастернаку точно определила суть поэта: «Пастернак, есть тайный шифр. Вы – сплошь шифрованны, Вы безнадежны для «публики». Вы – царская перекличка или полководческая. Вы переписка Пастернака с его Гением… Закиньте выше голову – выше! – Там Ваш «Политехнический зал»».[107]

Имажинизм

«Образ, как нафталин»

Одним из ведущих направлений русского литературного авангарда стал возникший в первые послереволюционные годы имажинизм (лат. «образ»). Использование непривычного, даже шокирующего взгляда на конкретный образ восходит к английской поэтической школе (Т. Э. Хьюм, Э. Паунд, Т. Элиот, Р. Олдингтон). Русские литераторы познакомились с произведениями английского имажинизма благодаря статье З. А. Венгеровой «Английские футуристы» (1915).

Эстетическая концепция имажинизма опиралась на принципиальный антиэстетизм с установкой на отталкивающие и провоцирующие образы, аморализм и цинизм как философскую систему. По сути, в этом ничего нового не было. Образ как прием художественного творчества широко использовался и прежде не только футуризмом, но и символизмом. Но имажинисты заявили, что только образ, как нафталин, пересыпающий произведение, спасает это последнее от моли времени.

Основателями этого направления в России, именовавшими себя «Верховным советом Ордена имажинистов», стали поэты А. Б. Мариенгоф, В. Г. Шершеневич, С. А. Есенин, Р. Ивнев, художники Г. Б. Якулов и Б. Р. Эрдман. В январе 1919 г. они изложили принципы нового, альтернативного футуризму направления в «Декларации», опубликованной в журнале «Сирена» и газете «Советская страна». В январе 1919 г. в Союзе поэтов состоялся первый литературный вечер имажинистов.

Основной идеей заявления стало неприятие футуризма как изжившего себя, потерявшего скандальность, уделяющего слишком большое внимание содержательной стороне произведения. Имажинизм стал одним из самых молодых авангардистских литературных направлений. В сентябре 1919 г. С. А. Есенин и А. Б. Мариенгоф разработали и зарегистрировали в Московском совете устав «Ассоциации вольнодумцев», который утвердил нарком просвещения А. В. Луначарский. Председателем «Ассоциации» был избран С. А. Есенин.

Создание «Ассоциации» позволило открыть при ней несколько коммерческих предприятий: кафе «Стойло Пегаса», два книжных магазина «Книжная лавка художников слова» и «Лавка поэтов» с «Бюро газетных вырезок», кинотеатр «Лилипут». Средства, которые в годы «военного коммунизма» давали поэтам эти заведения, не только помогали выжить, но и шли на нужды «Ассоциации», прежде всего на издание книг.

Во второй половине 1920-х г. имажинизм прекратил свое существование и из-за разногласий внутри содружества, и из-за общих тенденций советской культуры к нивелированию необычных явлений.

Эксперименты с художественным образом

Сегодня имя Вадима Габриэловича Шершеневича (1893-1942) почти забыто. Между тем для понимания поэтики и эстетики имажинизма его творчество очень важно. Неприятие мещанства в жизни и в литературе заставило его искать свой творческий путь. Сначала молодой поэт примкнул к футуристам, активно работал в группе «Мезонин поэзии», дебютировал сборником стихов «Весенние проталинки» (1911), затем вышли в свет книги стихов «Carmina: Лирика» (1911-1912), «Экстравагантные флаконы» и «Романтическая пудра» (1913).

Позднее, в 1919 г., В. Г. Шершеневич стал одним из основателей русского имажинизма, но в 1930-х гг. исчез со страниц литературных журналов. В этот период он занимался переводами, работал в театре, написал книгу мемуаров «Великолепный очевидец», которая сохранилась в варианте, сильно изувеченном цензурой, но так и не изданном.

Стихи 1915-1919 гг. вошли в сборник имажинистского периода творчества «Лошадь как лошадь». Несмотря на то, что произведения этого периода можно назвать вершиной поэзии В. Г. Шершеневича, книга вызвала в основном отрицательные отзывы из-за своего эпатажно-экспериментаторского характера. Необычность подчеркивает графическое оформление стихотворений: выравнивание строчек по правому краю, что затрудняло восприятие текста, к тому же книга вышла без указания страниц.

Свободной ассоциативности поэт противопоставляет принцип механистичности и строгой логической связи. Структура стиха держится только на метафорическом сравнении, что подчеркивает искусственность, сконструированность образа. Так, ориентируясь на название стихотворения «Рассказ про глаз Люси Кусиковой», читатель настраивается на связное повествование. Но название – только констатация темы, а текст представляет из себя мастерскую игру в сопоставление несопоставимых объектов.

Аквариум глаза. Зрачок рыбешкой золотой.

На белом Эльбрусе глетчерная круть.

На небосклон белков зрачок луною

Стосвечной лампочкой ввернуть.[108]

Предметная определенность повествования исчезает в потоке оригинальных сравнений, а образы, описывающие предельно конкретизированный предмет – глаз, превращаются в абстрактную чистую форму.

Убежденный атеист В. Г. Шершеневич определяет деятельность поэта как религиозное служение. При этом несоответствие образа лирического героя, который призван отвечать за мироустройство, но не обладает для этого соответствующими качествами, приводит к трагическому раздвоению лирического субъекта. Соединение экспериментальности и лирики нашло отражение в одном из самых шокирующих стихотворений В. Г. Шершеневича «Выразительная, как обезьяний зад», посвященном матери. Трагическое мироощущение героя на пороге самоубийства контрастирует с эпатажным названием.

В поэзии В. Г. Шершеневича неожиданно сочетаются радикальные формы новаторства и заимствованность образной системы.

Последний имажинист

Первые стихотворения Рюрика Ивнева, настоящее имя Михаил Александрович Ковалев (1891-1981), были напечатаны в 1912 г. в большевистской газете «Звезда». Вскоре молодой поэт вошел в группу эгофутуристов, печатался в сборниках «Центрифуги» и «Мезонина поэзии». В 1913 г. выходит его первая книга стихов «Самосожжение (Откровения)», с этого времени Михаил Ковалев становится Рюриком Ивневым. Сам поэт говорил, что этот псевдоним родился во сне, буквально за день до запуска в тираж «Самосожжения». Книга сделала молодого поэта известным и открыла двери в большую литературу.

Пой о щенках с перебитыми лапами,

О любви, поруганной когортой самцов,

О покинутых девушках, любивших свято…[109]

В 1918 г. Р. Ивнев переезжает в Москву и примыкает к имажинистам. Но через два месяца после подписания «Декларации» имажинистов, в марте 1919 г., активно содействующий советской власти, поэт публикует в «Известиях» письмо, в котором объявляет о своем выходе из «Ордена имажинистов» из-за несогласия с образом действия этой группы.

Революцию 1917 г. поэт встретил восторженно, его захватила политическая деятельность. На одном из митингов Р. Ивнев знакомится с А. В. Луначарским и становится его секретарем. В качестве корреспондента газеты «Известия ВЦИК» поэт принимал участие в работе Четвертого Чрезвычайного съезда Советов, ратифицировавшего Брестский договор, стал сотрудником агитационно-пропагандистского отдела Красной Армии, много ездил по стране, агитируя за советскую власть. Внешне политическая активность выглядит очень убедительно, но если внимательно вчитаться в поэтические строки, то можно увидеть, как радостная уверенность в правильности перемен в стране переходит в раздумья, а затем и в сомнения.

Поэт восхищенно встретил революцию. Однако через год в поэтических строках Р. Ивнева ясно видны боль и смятение от происходящего.

Стихи, написанные в 1920-х гг., показывают разочарование и внутреннее неприятие того, что случилось в стране. Поэта волнует проблема потери народом веры, уход от Бога. Такие стихи не могли появиться в советской печати, они вошли в сборник «Солнце во гробе» (1921), выпущенный издательством «Ордена имажинистов».

А в 1921 г. в сборнике «Имажинисты» появилось его «Открытое письмо» С. А. Есенину и А. Б. Мариенгофу от 3 декабря 1920 г., и поэт был введен в правление «Ассоциации вольнодумцев», его стихи стали печататься в имажинистских сборниках.

Р. Ивнев прожил долгую жизнь, работал специальным корреспондентом журнала «Огонек», много ездил по стране, но очень мало писал о современниках и о событиях действительности. Последнее стихотворение он написал незадолго до смерти в 1981 г.

Из-под ног уплывает земля, —

Это плохо и хорошо.

Это значит, что мысленно я

От нее далеко отошел.

Это значит, что сердцу в груди

Стало тесно, как в темном углу.

Это значит, что все впереди, —

Но уже на другом берегу.[110]

Новокрестьянские поэты

Миф о Руси-хранительнице

Во второй половине XIX в. активизировался интерес к фольклору и начало формироваться новое отношение к истории страны. Народная культура начинает восприниматься как основа и философия крестьянской жизни. В это время проводятся научные исследования фольклора А. Н. Афанасьевым, М. М. Забылиным, И. П. Сахаровым и др. М. Е. Пятницкий систематизирует и популяризирует народную песню.

Интерес к древним корням стал ярким отличием русской литературы от европейской. Славянскую мифологию и образы деревни использовали в своем творчестве символисты (А. А. Блок, А. Белый, В. И. Иванов, К. Д. Бальмонт, С. М. Городецкий), футуристы обращались к древнему языку как основополагающему в новом словообразовании (В. В. Хлебников), даже декадентская мистика включала национальный колорит (К. К. Фофанов).

На фоне религиозно-философских поисков актуализировался интерес к сектантам и старообрядцам, носителям бунтарского начала. О раскольниках писали М. М. Пришвин, К. Д. Бальмонт, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус.

Именно в это время, на волне всеобщего интереса к прошлому народа, возникла поэзия, вошедшая в историю литературы как новокрестьянская. Новокрестьянские поэты не организовались в общее литературное течение с единой творческой программой. Их объединили не особенности поэтики, а мировоззренческие и сословные позиции. Из традиционной крестьянской поэзии в особую группу они были выделены критиком В. Л. Львовым-Рогачевским в 1919 г. К новокрестьянским поэтам были причислены Н. А. Клюев, С. А. Есенин, С. А. Клычков, П. И. Карпов, П. В. Орешин, А. В. Ширяевец, П. А. Радимов, А. А. Ганин и др. Творчество новокрестьянских поэтов было оценено как самобытное явление многими известными писателями. Ориентация на традицию, ритуальность, чувство природы, отношение к деревенскому быту как к целостному миру воспринимались как возрожденная нравственная основа новой эпохи.

Россия проходила свой особый путь от «почвенников» и народовольцев XIX в. до стремительных событий начала XX в. Именно новокрестьянские поэты первыми увидели в деревенском быте и психологии созидающее и стабилизирующее начало всей русской культуры. Поэты, гордившиеся своим крестьянским происхождением, создали свой миф о Руси-хранительнице, о «Великой матери», давшей народу и жизнь, и талант.

Судьбы новокрестьянских поэтов после Октябрьского переворота сложились трагически. Воспевание и идеализацию деревенской старины признали «кулацкой». В конце 1920-х гг. был взят курс на отлучение поэтов от литературы, они стали объектом издевательских статей и пародий. В 1930-е гг. новокрестьянские поэты были полностью вытеснены из советской литературы и стали жертвами репрессий.

«Пришелец» из Олонца

Творчество и жизнь Николая Алексеевича Клюева (1884-1937) загадочны и противоречивы. Одни превозносили его как русского сказителя (А. А. Блок, О. Э. Мандельштам). Некоторые исследователи считали, что творчество Клюева является значительным шагом вперед в русской поэзии. Другие же критиковали незрелую, «неумелую» рифму (В. Я. Брюсов), «словно нарочитую бедность ритма» (В. А. Рождественский), сбивчивый и противоречивый синтаксис, сложную грамматику.

Рожденный в одной из глухих деревень русского Севера (в Олонецкой губернии), Н. А. Клюев понимал крестьянскую работу как творчество, как переход одной стихии в другую, почти религиозный акт.

Зачастую прямо или косвенно поэт сравнивал свое поэтическое видение, свою работу с ремеслом иконописца. Он стремится «заземлить», приблизить к человеку идеальный, духовный мир, сводит святых, апостолов на землю, в дом или хлев, где их образы смешиваются с языческими персонажами и начинают отражать реально существующее в деревнях «народное православие». Шестикрылый Серафим представляется читателю скорее домовым, чем потусторонним существом.

Сразу после революции в стихах Клюева звучит мысль о совпадении божественной справедливости со справедливостью социальной (сборник «Медный Кит» (1919)). Но жизнь показала, что мечты далеки от реальной жизни, от жестокости классовой борьбы, от трагедии, разыгравшейся в первые годы советской власти в деревнях (продразверстка, голод).

Ты Расея, Расея теща,

Насолила ты лихо во щи,

Намаслила кровушкой кашу —

Насытишь утробу нашу!..[111]

Прославление России стародавней и традиционной ставит на творчестве Н. А. Клюева клеймо «кулацкого поэта». Он, отлученный от литературы, живущий в нищете, продолжает работать и создает в 19271928 гг. свое самое значительное произведение, отображающее художественно-эстетическую программу жизни автора, поэму «Погорельщина».

Это произведение стало последним штрихом к портрету антисоветского поэта. В 1934 г. его выслали из столицы, в 1937 г. Н. А. Клюев был арестован «за контрреволюционную повстанческую деятельность» и в этом же году расстрелян. Россия потеряла замечательного поэта, «пришельца с величавого Олонца, с его эллинской важностью и простотой» (О. Э. Мандельштам).

«Последний Лель»

Первыми сборниками стихов Сергея Антоновича Клычкова, настоящая фамилия или деревенское прозвище Лешенков (1889-1937) по

другим данным 1940), были сборники с поэтическими названиями «Песни: Печаль-радость. Лада. Бова» (1911) и «Потаенный сад» (1913). Поэт заявил о возрождении в отечественной лирике жанра народной песни, предания и сказки. Сказочный, языческий мир, где обитают Лель и Лада, Садко и Бова, Дубравна и Месяц медовый, где развертывается картина созидательного единства человеческих и природных сил на грани яви и сна, С. А. Клычков переосмысливал в романтическосим-волистском плане.

В начале Первой мировой войны С. А. Клычков был призван в армию, где в его сознании произошел перелом. Поэта начинает тянуть к эпической прозе, он задумывает написать хронику жизни деревни. Революцию 1917 г. поэт принял без сомнений. После выпуска поэтических сборников «Дубравна» (1918), «Домашние песни», «Гость чудесный» (1923), продолжающих традиционные для поэта темы, но несколько обостренные переживаниями военных лет, зрелищем разрушаемой деревни, С. А. Клычков обращается к мифологическо-философской прозе. Из задуманной серии в девяти романах опубликованы «Сахарный немец» (1925), «Чертухинский балакирь» (1926), «Князь мира» (1928).

Легенды и предания отеческой деревни вошли в роман «Чертухинский балакирь», где действуют, наряду с жителями села Чертухино, лешие, домовые и водяные, где сплетены размышления о христианском начале и языческих корнях, крепости и «природности» русского мужика.

Использовав сказочный сюжет «обмена» обликом старика и молодого солдата, С. А. Клычков раскрыл образ зла, корысти и бессердечия, разъедающих русскую крестьянскую общину со времени отмирания крепостного права, в романе «Князь мира». Мотив «бесовства» в его поэзии и прозе порождает безысходность, отчаяние, предчувствие горестей, ожидающих Русь, которая обрекла на уничтожение патриархальный мужицкий уклад и поэтому обрекла на смерть себя.

В 1937 г. С. А. Клычков был арестован по ложному обвинению в принадлежности к антисоветской организации «Трудовая крестьянская партия» и расстрелян. Его произведения снова появились в печати только в 1985 г.

И не страшна мне злая участь

И жалко не убогий кров:

Мне жаль узорность снов, певучесть

И лад привычный слов![112]

Познание мировой культуры (М. А. Волошин)

Земледелец, строитель, художник, поэт

Максимилиан Александрович Волошин, настоящая фамилия Кириенко-Волошин (1877-1932), был необыкновенно талантливым человеком: поэт, художник, критик, краевед, библиофил, а так же строитель и земледелец. Поэт не примыкал ни к какой литературной группировке, соединяя в творчестве несоединимые стили и жанры. По его признанию, он привык писать и говорить в одиночестве. Поставив перед собой задачу познания мировой культуры в первоисточниках, М. А. Волошин много путешествовал, смотрел, учился.

Поэту удалось в своем творчестве соединить культуру Запада и Востока. М. А. Волошин предпочитал учиться художественной форме у Франции, чувству красок – у Парижа, строю мыслей – у А. Бергсона, скептицизму – у А. Франса, прозе – у Г. Флобера, поэзии – у Т. Готье. В методе изучения и передачи природы он был согласен с классической живописью японцев, преобразуя цветовую палитру в слова.

Особое место в жизни и творчестве писателя занимает крымское селение Коктебель (Киммерия). В Коктебеле, начиная с 1903 г., на самом берегу моря строится дом М. А. Волошина, который стал приютом для многочисленных его друзей и собратьев по перу. Киммерии (восточная область Крыма) посвящено более шестидесяти стихотворений и многочисленные акварели. Эта земля стала для поэта сгустком мировой истории, землей, овеянной поэзией мифов, частицей космоса.

С тех пор как отроком у молчаливых

Торжественно-пустынных берегов

Очнулся я – душа моя разъялась,

И мысль росла, лепилась и ваялась

По складкам гор, по выгибам холмов.[113]

Мистико-символический характер поэт придает первой русской революции, наполняя смысловую ткань своих стихов многочисленными библейскими образами. Пацифист и величайший гуманист, М. А. Волошин в годы Первой мировой и гражданской войны не желал участвовать в этой кровавой бойне. Дом поэта превратился в крепость для всех гонимых, какой бы стороне конфликта они ни сочувствовали.

Вера в человека

Философско-поэтическое кредо М. А. Волошина состоит из понимания того, что человеческое

всегда выше классового, выше любой идеологической агрессии и фатализма, глубокой веры в высшую предназначенность своего народа. Поэт писал о своем творчестве в послереволюционный период, что из самых глубоких кругов преисподней Террора и Голода он вынес свою веру в Человека.

С Россией кончено… На последях

Ее мы прогалдели, проболтали,

Пролузгали, пропили, проплевали,

Замызгали на грязных площадях.[114]

Вслед за Ф. М. Достоевским поэт почувствовал, что в революционном беспределе виновен не сам человек, а нечеловеческие духи или бесы, и предложил молиться за палачей. Он свято верил в праведную, самовозрождающуюся Русь.

Страшные потрясения, выпавшие на долю народа, не заслонили собою истинную Россию. Одной из ведущих тем в поэзии М. А. Волошина становится история Отечества. Проникая мыслью в глубь веков, поэт пытался найти ответ на вопрос о предназначении русского народа, о миссии России. Стремление развернуть эпическую панораму истории страны, останавливаясь на наиболее важных моментах, определяет замедленный ритм его поэмы «Россия» (1924). Свободная связь образов далекого прошлого и современности создает ощущение исторического единства.

Стихи М. А. Волошина запрещали как при большевиках, так и при белых, долгие годы его произведения распространялись тайно.

«Моим стихам… настанет свой черед» (М. И. Цветаева)

Искусство при свете совести

Становление Марины Ивановны Цветаевой (1892-1941) как поэта связано в первую очередь с московскими символистами. Первый поэтический сборник «Вечерний альбом» с подзаголовком «Детство – Любовь – Только тени» (1910), посвященный рано ушедшей из жизни художнице М. К. Башкирцевой, был высоко оценен В. Я. Брюсовым, оказавшим сильное влияние на ее раннюю поэзию, поэтами Эллисом (Л. Л. Кобылинским), Н. С. Гумилевым, М. А. Волошиным.

Уже в ранних стихах проявляется присущая поэтессе исповедальность, дневниковая направленность, диалогичность, сочетание нереальности с реальными людьми и событиями, яркое личное начало.

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.[115]

М. И. Цветаева, не желая принадлежать ни к одному литературному направлению, создала индивидуальный поэтический стиль, легко справляясь со сложнейшими художественными задачами.

В начале 1920-х г. окончательно формируется поэтический стиль М. И. Цветаевой («Версты» (1921-1922); «Ремесло» (1923)): богатство образов, суггестивность смысла, синтез народного и современного языка, необычный синтаксис с использованием тире как замены слова.

Но моя река – да с твоей рекой,

Но моя рука – да с твоей рукой

Не сойдутся, Радость моя, доколь

Не догонит заря – зари.

Стихи о Блоке[116]

В центре циклов стихов М. И. Цветаевой всегда находится личность, не понятая современниками и потомками, стоящая выше обывательского сочувствия. Поэтесса в определенной степени идентифицирует себя со своими героями и с поэтами-современниками А. А. Блоком, А. А. Ахматовой, О. Э. Мандельштамом, и с историческими лицами или литературными героями Мариной Мнишек, Дон Жуаном и др., причисляя их к высшему миру души, любви, поэзии.

Советскую власть М. И. Цветаева не приняла. Стихи 1917-1921 гг. полны сочувствия белому движению («Лебединый стан»). Она не хотела оставлять Родину, несмотря на разруху, голод и смерть одной из дочерей. Только желание восстановить семью вынудили ее на этот шаг. Свою концепцию искусства М. И. Цветаева изложила в очерке «Искусство при свете совести» (1932), в котором оговорилась, что не раскрывает читателю полной правды, а оставляет за собой право на изменение точки зрения. Искусство представляется ей в виде мира, где противоположности объединяются, а поэзия становится пограничным пунктом, где сливаются эти силы, не уничтожаясь взаимно.

Энергия чувств

Мотивы отверженности, бездомности, сочувствия оторванным от Родины, присущие лирике М. И. Цветаевой, основываются на реальных обстоятельствах жизни поэта. Жизнь в эмиграции складывалась тяжело: нехватка денег, бытовая неустроенность, сложные отношения с русской диаспорой, враждебность критики. Лучшие поэтические произведения этого периода – сборник стихов «После России» (1922-1925, 1928), «Поэма горы», «Поэма конца» (1926), поэма «Крысолов» (1925-1926), трагедии на античные сюжеты «Ариадна» (1927) и «Федра» (1928) – образуют дилогию, объединенную темой любви и разлуки и построенную на контрасте «неба» и «земли», жизни и смерти.

Вся жизнь М. И. Цветаевой, как и ее творчество, пронизаны несовместимостью реальности и мечты. В одном из писем она рассказала о внутреннем драматизме своего существования, об ощущении своей ненужности на Западе и невозможности существования в России. Эмоциональная напряженность, энергия чувства, экспрессивность стиля и философская глубина наполняют поэзию 1930-х гг.

Особой любовью и болью М. И. Цветаевой стала Москва, которую она ощущала как часть своей души, олицетворяла с собой. Город стал для нее живым существом, чувствующим, мыслящим. В начале творческого пути М. И. Цветаевой Москва предстает спутницей, подругой, радующейся, грустящей, но всегда светлой и лучезарной.

Облака – вокруг,

Купола – вокруг.

Надо всей Москвой —

Сколько хватит рук!

Стихи о Москве[117]

Вернувшись из Франции в июне 1939 г., М. И. Цветаева встретила совсем другую Москву, где ей, бесконечно любившей свой город, не нашлось места. Отсутствие жилья вынуждало поэтессу жить в пригородах, снимать углы в чужих квартирах. В ответ на ее просьбу секретарь Союза писателей А. А. Фадеев написал, что в Москве нет «ни метра», хотя для вернувшегося из эмиграции А. И. Куприна нашлось постоянное жилье.

«Имя благородное – как брань»

В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания, большим успехом пользовалась проза М. И. Цветаевой, занявшая основное место в творчестве 1930-х гг. Соединили в себе черты художественной мемуаристики, лирической прозы и философской эссеистики очерки «Дом у Старого Пимена» (1934), «Мать и музыка» (1935), «Мой Пушкин» (1937), «Повесть о Сонечке» (1938), воспоминания о М. А. Волошине («Живое о живом» (1933)), А. Белом («Пленный дух» (1934)), М. А. Кузмине («Нездешний ветер» (1936)), письма поэтессы к Б. Л. Пастернаку (1922-1936) и Р. М. Рильке (1926).

Особое место в творчестве поэтессы занимала личность А. С. Пушкина. Поэт – дитя стихии, а стихия – всегда бунт, восстание против всего окаменелого, пережившего себя, считала М. И. Цветаева, поэтому в восприятии А. С. Пушкина выделяла прежде всего духовную свободу творчества и личности. В своих стихах она твердой рукой стирала с поэта «хрестоматийный глянец».

Очерк «Мой Пушкин» (1937) – это автобиографическое эссе, необычная проза поэта и проза о поэзии, рассказ о вторжении в душу ребенка стихии стиха. М. И. Цветаева пытается раскрыть подтексты некоторых произведений великого поэта, опираясь на собственный жизненный опыт и утверждая, что высшей ценностью и достоверностью в искусстве является «опыт личной судьбы», «кровная истина». Такой метод анализа можно назвать интуитивным постижением.

В «Стихах к Пушкину» М. И. Цветаева развивает такие темы, как разговор двух поэтов на равных, исключительность, опасность положения любого поэта во все времена, всегда не понимаемого обывателями и стоящего над ними.

У М. И. Цветаевой русский поэт представлен не как бог, а как живой человек, и, будучи живым человеком, он не может быть критерием меры. А. С. Пушкин видится ей бешеным бунтарем, который «всех живучей и живее».

Уши лопнули от вопля:

«Перед Пушкиным во фрунт!»

А куда девали пекло

Губ, куда девали – бунт?

Стихи к Пушкину[118]

М. И. Цветаева наполняет имя А. С. Пушкина особым смыслом, своими эмоциональными ассоциациями, подчеркивая «внутреннюю свободу» как главенствующую движущую силу, противопоставляющую творца толпе.

Безмерность и гармоничность

М. И. Цветаева, прочитав в 1912 г. стихи А. А. Ахматовой, увлеклась ее поэзией и личностью. Сотворив себе образ «Музы Плача», «Златоустой Анны всея Руси», М. И. Цветаева писала восторженные письма, посвятила А. А. Ахматовой сборник «Версты», изданный в 1922 г.

Два больших поэта, А. А. Ахматова и М. И. Цветаева, живущие в одну эпоху, испытавшие одни невзгоды (неприятие страной их поэзии, расстрел мужей, ссылку детей), все же не смогли понять друг друга в силу резкой полярности мировосприятия и индивидуальности. «Цветаева всегда в движении; в ее ритмах – учащенное дыхание от быстрого бега. Она как будто рассказывает о чем-то второпях, запыхавшись и размахивая руками. Кончит – и умчится дальше. Она – непоседа. Ахматова – говорит медленно, очень тихим голосом; полулежит неподвижно; зябкие руки прячет под «ложноклассическую» (по выражению Мандельштама) шаль. Только в едва заметной интонации проскальзывает сдержанное чувство. Она – аристократична в своих усталых позах. Цветаева – вихрь, Ахматова – тишина… Цветаева вся в действии – Ахматова в созерцании…» – писал литературовед К. В. Мочульский в 1923 г.[119]

Их встреча состоялась в июне 1941 г., но закончилась взаимным непониманием. М. И. Цветаева читала «Поэму Воздуха», А. А. Ахматова – начало своей «Поэмы без героя». Незнакомая с «Реквиемом», существовавшим только в устном варианте, М. И. Цветаева смогла воспринять лишь то, что лежало на поверхности: условность, театральность имен и названий, сказав: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро». А. А. Ахматова не поняла и не приняла цветаевскую «Поэму Воздуха», обращенную к памяти Р. М. Рильке, отметив, что Цветаевой стало тесно в рамках Поэзии.

Столь непохожие поэты по-разному относились к жизни и выражали это в своих стихах. Когда под гнетом обстоятельств мощный и энергичный цветаевский темперамент стал слабеть, она написала, предчувствуя свой скорый уход из жизни:

Пора снимать янтарь,

Пора менять словарь,

Пора гасить фонарь

Наддверный…[120]

А. А. Ахматова, невзирая ни на какие обстоятельства, не могла добровольно уйти из жизни, хотя тоже часто думала о смерти, не боясь ее, принимая как неизбежную данность.

М. И. Цветаева не сравнивала себя с А. А. Ахматовой, не соревновалась, а делила с ней сложную судьбу российского поэта. В 1940 г. А. А. Ахматова выразила свое отношение к творчеству М. И. Цветаевой в стихотворении, которое адресат уже не увидел.

Мы сегодня с тобою, Марина,

По столице полночной идем.

А за нами таких миллионы,

И безмолвнее шествия нет.[121]

Своеобразие отношений двух поэтов проницательно определила дочь Цветаевой А. С. Эфрон: «Марина Цветаева была безмерна, Анна Ахматова – гармонична… безмерность одной принимала (и любила) гармоничность другой, ну а гармоничность не способна воспринимать безмерность».[122]

«Дар тайнослышанья тяжелый…» (В. Ф. Ходасевич)

Литературный потомок Пушкина по тютчевской линии

Еще при жизни Владислава Фелициановича Ходасевича (1886-1939) современники спорили о его месте на русском Парнасе. Некоторые критики полагали, что Ходасевич – лучший поэт Серебряного века (София Парнок, Максим Горький, Борис Поплавский). Другие отрицали его принадлежность к поэзии вообще (Н. Н. Асеев).

В. Я. Брюсов считал, что стихи В. Ходасевича «ударяют больно по сердцу, как горькое признание». При этом такая зрелая книга, как «Тяжелая лира», получила у Брюсова «самый нелицеприятный отзыв». Он констатировал, что стихи Ходасевича больше всего похожи на пародии стихов Пушкина и Баратынского, и отмечал архаичность его языка.

Между тем особое место в русской поэзии определяют именно такие качества стиля Ходасевича, как ясность стиха, чистота языка, точность в передаче мысли. В его творчестве выделяются и слитые воедино духовность и сдержанность, что для поэзии Серебряного века с ее тягой к непомерному выглядело весьма необычным. Ходасевич в одиночку, не опираясь ни на кого из своих современников, руководствуясь только своим внутренним голосом, проделал свой путь в жизни и в искусстве.

При жизни поэта, с 1908 по 1927 г., вышло пять книг его оригинальных стихов, содержащих всего 191 стихотворение. Это, по русским масштабам, совсем немного. Но если даже вообразить, что большая часть сохранившегося поэтического наследия Ходасевича будет утрачена или отвергнута, он и тогда сохранит свои права на благодарную память потомков: как литературовед, мемуарист, критик, переводчик. В каждом из этих своих качеств он был незауряден. Им написано около 300 литературных статей, сделан ряд открытий в пушкиноведении.

В 1939 г., в год смерти поэта, вышла книга его воспоминаний «Некрополь» – быть может, лучшее из написанного о Серебряном веке. В ней проницательные литературоведческие мысли естественно переплетаются с тонкими замечаниями о жизни героев мемуаров. Кроме того, обнаруживается удивительное знание человеческой природы, особое знание, которое немыслимо без любви к людям.

«И в них вся родина моя…»

В. Ф. Ходасевич родился на пересечении разных культур. Его отец происходил из польских дворян, мать – из еврейской семьи, но с детства

она жила в польской католической семье, была крещена и восприняла польскую культуру и католичество. Такое необычное для русского поэта происхождение и воспитание предопределило основное направление литературной деятельности Ходасевича, которое можно охарактеризовать как поиски своих корней.

В 1922 г. Ходасевич покинул родину. С 1925 г. до конца своих дней он живет в Париже. Живет трудно, нуждается, много болеет, но работает напряженно и плодотворно, все чаще выступая как прозаик, литературовед и мемуарист: «Державин. Биография» (1931), «О Пушкине» (1939) и др. Эмиграция усилила в поэте чувство изгнанничества, обреченности на скитания.

Но все же Ходасевич нашел свои корни – в почве русской культуры, прежде всего культуры пушкинского времени:

России – пасынок, а Польше —

Не знаю сам, кто Польше я,

Но: восемь томиков, не больше, —

И в них вся родина моя.

«Я родился в Москве. Я дыма…»[123]

Восемь томиков – это собрание сочинений Пушкина, вышедшее в начале XX в. Пушкинское наследие не было для Ходасевича образцом для подражания. Он изучал его как историк литературы, воспринимая универсальность, гуманизм, чувство ответственности художника, безупречность формы. Ходасевич не наследовал пушкинской «светлой печали». Его лирике свойственны прежде всего трагические мотивы, в этом он ближе к Е. А. Баратынскому. В его стихах сильно переданы экзистенциальное ощущение пограничного положения между бытием и вечностью, глубокие противоречия между классической гармонией и надрывом, пессимизмом и органичностью восприятия жизни, историзмом и позицией «над пропастью».

Многозначность приведенных строк придает всему стихотворению особую смысловую насыщенность. Все его следующие строки воспринимаются в этом освещении. Ходасевич обретает в этом стихотворении собственное место в круговращении жизни, как зерно в природе, как народ в войне и революции, как все живущее.

В «силовом поле» Серебряного века

Разные судьбы

Литература Серебряного века стала неисчерпаемым источником для постоянного возникновения новых философских и филологических исканий. Судьбы большинства писателей и поэтов Серебряного века трагичны. Испытав за одну человеческую жизнь ужас и Первой мировой войны, и Октябрьского переворота, и Гражданской войны (некоторые писатели пережили и Великую Отечественную войну), «дети страшных лет России», как назвал свое поколение А. А. Блок, присутствовали при уничтожении духовной основы русской культуры. Непростой оказалась послереволюционная биография большинства литераторов. Не смогли смириться с политикой пролетарской власти и уехали в эмиграцию Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, К. Д. Бальмонт, В. И. Иванов, И. А. Бунин, А. И. Куприн, И. С. Шмелев, Б. К. Зайцев, Л. Н. Андреев, Е. И. Замятин, А. М. Ремизов, И. В. Северянин, Саша Черный, Тэффи, В. Ф. Ходасевич, М. И. Цветаева и др. Несмотря на активную жизнь русской диаспоры, в творчестве писателей-эмигрантов преобладает тема тоски по утраченной, уничтоженной Родине. М. И. Цветаева и А. И. Куприн вернулись, не сумев прижиться на чужбине. Неприятие советской страной поэзии М. И. Цветаевой, расстрел мужа и ссылка дочери привели ее к самоубийству.

В годы «красного террора» и сталинщины были расстреляны или сосланы в лагеря и там погибли Н. С. Гумилев, О. Э. Мандельштам, И. Э. Бабель, Н. А. Клюев, Б. К. Лившиц, С. А. Клычков, В. И. Нарбут и др. Покончили жизнь самоубийством при не выясненных до сих пор обстоятельствах С. А. Есенин и В. В. Маяковский. Почти все эти имена на долгие десятилетия были преданы забвению, а если их произведения печатали, то с купюрами или идеологическими правками. Еще одним изощренным способом творческой смерти стала невозможность издаваться, а следовательно, и отсутствие средств существования. Не печатали произведения М. М. Зощенко, А. А. Ахматовой, превратив их в изгоев собственной отчизны. Травля привела Б. Л. Пастернака к депрессии и уединению на долгие годы в Переделкино.

Некоторые литераторы Серебряного века попытались сотрудничать с советской властью, находя вначале множество положительных моментов в идеях социалистического строя. Для многих это обернулось трагизмом творческого кризиса и утратой индивидуальности (А. М. Горький, А. Н. Толстой, С. М. Городецкий, Р. Ивнев, М. А. Зенкевич, В. В. Каменский). Усталый и надломленный, А. А. Блок умер в Петрограде, написав, что жизнь потеряла смысл.

Поэты и писатели XX и начала XXI в. продолжают обращаться к наследию Серебряного века, находя в нем все новые и новые смыслы. Влияние русского ренессанса на последующую культуру очень широко. Литература следующего столетия вобрала в себя все тенденции Серебряного века и применила их к современной прозе и поэзии, обнаружив, что открытия прошлого совсем не устарели.

Сомневаясь в реальности

Социальные изменения, произошедшие в 1917-1929 г., изменили и читательскую аудиторию, и социально-культурное положение писателя. Уничтожение традиций, связи поколений, эстетических и этических ориентиров породило необходимость формирования новых авторских позиций. В СССР формировалось принципиально новое разделение на официальное и неофициальное искусство. В результате многие авторы были искусственно вытеснены из литературы, некоторые в самом начале своего творческого пути (Д. И. Хармс, А. И. Введенский, Ю. Д. Владимиров).

Ощущение пустоты в тот момент было свойственно многим писателям, которых не печатали, и они вынуждены были писать «в стол» (М. А. Булгаков, М. М. Зощенко, О. Э. Мандельштам и многие другие). В такой ситуации молодые поэты создали Объединение реального искусства (ОБЭРИУ), в которое вошли Д. И. Хармс, А. И. Введенский, Н. А. Заболоцкий, на некоторое время к ним присоединялись Н. М. Олейников, Е. Л. Шварц, с ними сотрудничали художники К. С. Малевич, П. Н. Филонов, разделяли взгляды на искусство философы Я. С. Друскин, Л. С. Липавский.

Представители этой группы подвергали сомнению понятие «реальное» как традиционное, классическое искусство, показывая, что реальность нового мира авангардна и абсурдна. Даже последний звук аббревиатуры названия «у» пародировал различные «измы», подчеркивая комизм литературных произведений участников.

Находясь под сильным влиянием творчества В. В. Хлебникова, обэриуты разрабатывали теорию абсурда на основе текучести мысли и языка, различая бессмыслицу речи, когда слова попадают в другой контекст, и бессмыслицу, присущую бытию вообще.

Творчество обэриутов развивало элементы карнавальной культуры, стихийности, развенчивало общепринятые ценности и правила, поэтому многие произведения были предназначены для сцены. В пьесах Д. И. Хармса и А. И. Введенского действовали герои-марионетки, подчеркивая бездуховность XX в. и разобщенность людей. Мир превращался в реальность нелепостей, маловероятностей и случайностей, а пустяк становился главной характеристикой жизни. В стихотворении «Жене» Д. И. Хармс в образе марионетки представляет поэтическое творчество:

Я за стол и ну писать

давай буквы составлять

давай дергать за веревку

Смыслы разные сплетать.

Жене[124]

Обэриуты развивали принципы фонетической «зауми», утверждая вслед за футуристами, что слово не успевает за переживаниями, поэтому художник имеет право использовать не только существующий общепринятый язык, но и свой личный.

Полностью освободиться от влияния привычного языка представители Объединения реального искусства не смогли, поэтому они использовали звукоподражание в традиционной лексике, обычные предметы помещали в фантастические ситуации. Например, в «Ответе богам» А. И. Введенский использует цитаты из сказки А. С. Пушкина и «заумь»:

…говорит одна девица

я хочу дахин, дахин

сестры начали давиться

шили сестры балдахин.[125]

Поэты Объединения в своих поисках способов внутренней организации текста и его структуры намного опередили европейскую литературу абсурда. Но в 1930-х гг. ОБЭРИУ распалось, творчество писателей было причислено советской критикой к формальным эстетствующим группировкам и на долгие годы забыто.

Абсурд как отражение жизни

Даниил Иванович Хармс, настоящая фамилия Ювачев (1905-1942), использовал бессмыслицу как художественный прием, разрушающий привычные культурные и языковые ассоциации.

Даже псевдоним Хармс выбран, потому что это слово допускает множество толкований и интерпретаций: от французского – «очарование», от английского – «несчастье», от иврита – «запрет», от санскрита – «благочестие».

В 1925 г. Д. И. Хармс провозгласил, что он отрекается от логического течения мысли. Наиболее ярко экспериментальность произведений отразилась в пьесе «Елизавета Бам» (1928), подвергшейся резкой критике официальных изданий.

Сильное влияние на творчество Д. И. Хармса оказала теория и практика кубофутуристов. Стремление очистить литературу от обывательской речи привело поэта к отказу от грамматических правил, орфографии и пунктуации, применение сдвигов ударений.

Дойдя до крайности абсурда, поэт использует звукоподражание как ассоциативный рассказ, позволяющий читателям самим догадываться или придумывать смысловые нагрузки для текста:

…дриб жриб бобу

джинь джень баба

хлесь хлясь – здорово —

раздай мама![126]

Д. И. Хармс широко использовал цитаты классических произведений (И. В. Гёте, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, М. Ю. Лермонтова, А. С. Пушкина и др.), но эти отрывки становились как бы отстраняющими элементами текста. Прежде всего для поэта было важно наследие Серебряного века: творчество Д. Д. Бурлюка, В. В. Хлебникова, А. А. Блока, А. Е. Крученых и др.

Языковая стихия творчества Д. И. Хармса позволяла поэту создать «пустотелую форму», которую можно наполнить любым содержанием: от метафизических категорий до просторечной болтовни. Поэт, используя только местоимения, создает ощущение растерянности перед мирозданием:

Мы тоскуем и думаем и томимся.

Где-же теперь?

Теперь тут, а теперь там, а теперь тут, а теперь тут и там

Это быть то.

Тут быть там.

Это, то, тут, там, быть Я, Мы, Бог.

«Нетеперь»[127]

Цель литературного творчества Д. И. Хармса – передать изменения мира, растерянность рационального сознания перед закономерностями и случайностями жизни, неуверенность человека перед стихией. В 1930 г. им была написана поэма «Месть», представляющая собой разговор Бога, апостолов, писателей, Фауста и Маргариты. Бессмыслица жизни, которую отстаивал писатель, побеждает над здравым смыслом Фауста.

Философско-поэтическая концепция Д. И. Хармса приводит его к поэтике бесконечного небытия, так как в небытии возможно все, а в бытии ограничено.

Удивительное сочетание комического и трагического передает экзистенциальный характер творчества Д. И. Хармса, выражающий растерянность и ужас человека перед абсурдностью жизни и смерти.

«Во весь голос…» (наследники В. В. Маяковского)

Молодая поэзия 1950-1960-х гг. после десятилетий запретов каких бы то ни было экспериментов начала утверждаться в сознании читателей с броских манифестов.

Традиции русского футуризма прослеживались как в гражданском и нравственном пафосе произведений молодых поэтов, их уверенности в том, что в центре вселенной – личность творящего человека, так и в экспериментировании с художественными формами. Прямое обращение поэта к массовой публике, «звучащая», «стадионная» поэзия, обращенная прежде всего к слуху аудитории, а не к ее вдумчивому размышлению, – все это отличительные черты творчества А. А. Вознесенского, Е. А. Евтушенко, Р. И. Рождественского.

Творческие искания Е. А. Евтушенко настолько разнообразны, что его поэзию сравнивали и с пафосом стихотворений В. В. Маяковского, и с эгофутуризмом И. В. Северянина, и с наследием Б. Л. Пастернака. Неточная рифма, используемая поэтом, соединяет воедино слова-образы из контрастных рядов, обнаруживая новые оттенки их существования и взаимопроникновения.

Р. И. Рождественский выбрал путь лирической публицистики, сближаясь в этом с творческой позицией В. В. Маяковского. Характерным свойством его поэзии стала ориентация на постановку в стихах остро актуальных вопросов. Использование акустического принципа в подборе рифмы, рубленой строки создает ощущение постоянно пульсирующей современности.

Человеку надо мало:

чтоб искал

и находил.

Чтоб имелись для начала

друг —

один

и враг —

один.[128]

Мощная поэтическая фантазия, темперамент, парадоксальность ассоциативного мышления А. А. Вознесенского роднят его поэзию с творчеством кубофутуристов, особенно с фонетическими поисками В. В. Хлебникова и А. Е. Крученых.

Футуристическая эстетика деконструктивизма воздействовала на поэзию концептуалистов Д. А. Пригова, В. Н. Некрасова, Л. С. Рубинштейна. Абсурдность и ускоренность современной жизни отражается в лаконичном абсурде стихов. Л. С. Рубинштейн раскрывает механизм манипулирования сознанием, доводит до автоматизма воспроизведение готовых формул, существующих вне всякой связи с реальной жизнью. В его стихах показная действительность через поэтический язык соприкасается со скучной повседневностью.

Темы и вариации (В. Ф. Ходасевич и И. А. Бродский)

Помимо очевидных параллелей поэзии конца XX в. и ее вершин, созданных в его начале, можно обнаружить и поразительные переклички несхожих на первый взгляд поэтических миров. Так, для В. Ф. Ходасевича сохраняет ключевое значение двоемирие, противопоставление земного бытия и высшего духовного состояния в мире, недоступном человеку. Одна из важнейших тем этого поэта – соотношение души и «Я», которые раздвоены, разведены.

Пробочка над крепким йодом!

Как ты скоро перетлела!

Так вот и душа незримо

Жжет и разъедает тело.

Пробочка[129]

Поэзии И. А. Бродского все это чуждо. Между тем многое сближает этих поэтов. Современниками поэзия Ходасевича воспринималась как прямое продолжение классической лирики. На это указывали В. Я. Брюсов, Андрей Белый, В. В. Набоков, З. Н. Гиппиус и др. Интересно, что сходные оценки были даны и поэзии И. А. Бродского. Но сами поэты осознавали себя не только хранителями поэтической традиции, но и ее обновителями.

Кроме того, исследователи, анализируя стихи Бродского, обнаружили, что отсылки к пушкинским текстам у него часто сопровождаются цитатами из стихотворений Ходасевича – иногда переиначенными, «вывернутыми наизнанку».

Близость поэзии Бродского к стихотворениям Ходасевича проявляется и в сходстве образного словаря. Иногда это совпадения и в форме, и в значении образов. Иногда эти образы близки лишь внешне, но противоположны по значению (грамофонная пластинка с иглой, издающей звук; устойчивая в поэзии Бродского параллель «сердце – часы» предварена Ходасевичем в стихотворении «Так бывает почему-то…» и т. д.). Для обоих поэтов характерно отстраненное описание собственной личности. Роднящим их качеством можно назвать и соединение глубинной философичности с осязаемой предметностью, когда чувственные вещи становятся своеобразными эмблемами бытия.

Особенная значимость Ходасевича для Бродского объясняется, видимо, тем, что он обнаруживал в судьбе автора «Тяжелой лиры» сходство с событиями собственной жизни. Такое сопоставление давало Бродскому ощущение столь необходимой его душе укорененности и в жизни, и в поэзии.

«Ахматовские сироты»

Интертекстуальное пространство акмеизма оказало сильное влияние на поэзию XX в. Акмеистические тенденции прослеживаются и в поэзии общепризнанных продолжателей традиции И. А. Бродского, Е. Б. Рейна, А. Г. Наймана, Б. А. Ахмадулиной, и в творчестве далеких друг от друга по стилю Т. Ю. Кибирова, В. Б. Кривулина, Л. В. Лосева, О. А. Седаковой, в бардовской и рок-поэзии.

Акмеисты выработали специфический поэтический язык, который остается актуальным и в эпоху постмодернизма. «История-судьба», «романтический историзм» Н. С. Гумилева, деформация исторического времени А. А. Ахматовой и О. Э. Мандельштама, акмеистическое восприятие культуры как личного, интимного события прослеживаются в творчестве поэтов XX в.

Особое значение для поэтов второй половины XX в. имела личность Анны Андреевны Ахматовой, вокруг которой в последнее десятилетие ее жизни сложилась сильная поэтическая школа. К ней принадлежат поэты очень разные, у каждого влияние Ахматовой соединилось с особенностями собственного поэтического стиля и другими литературными традициями. По мнению исследователей (В. С. Баевский и др.), к «школе Ахматовой» можно отнести творчество М. С. Петровых, А. А. Тарковского, Д. С. Самойлова, А. С. Кушнера, Е. Б. Рейна, И. А. Бродского.

Вектор действия акмеизма и, в частности, влияние Ахматовой на современную литературу проходит через открытую поэтическую систему И. А. Бродского в область «неофициальной» поэзии 1960-1980-х гг. Таким образом, акмеизм можно рассматривать как одну из основ формирования советского литературного андеграунда.

Жизнь И. А. Бродского с ранних лет как будто пронизана символами Серебряного века: его детство прошло в том самом «питерском» доме, где до революции жили Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус.

А. А. Ахматова предсказала поэту большое поэтическое будущее и навсегда осталась для И. А. Бродского нравственным эталоном («Утренняя почта для А. А. Ахматовой из г. Сестрорецка», «Закричат и захлопочут петухи…» (1960-е); «Сретенье» (1972); «На столетие Анны Ахматовой» (1989), эссе «Муза плача» (1982)). Поэт вспоминал: «Всякая встреча с Ахматовой была для меня довольно-таки замечательным переживанием. Когда физически ощущаешь, что имеешь дело с человеком лучшим, нежели ты. …С человеком, который одной интонацией своей тебя преображает. И Ахматова уже одним только тоном голоса или поворотом головы превращала вас в хомо сапиенс. Ничего подобного со мной ни раньше, ни, думаю, впоследствии не происходило… В разговорах с ней… ты быстрее становился христианином – человеком в христианском смысле слова. Роль поэта в обществе сводится в немалой степени к этому».[130]

Ахматовская традиция ассоциативности, ощутимой вещности воссоздаваемого мира продолжается и в творчестве Б. А. Ахмадулиной.

Как и в стихах Ахматовой, ахмадулинский мир чувственно реален: он видим, слышим, осязаем, обоняем, воспринимаем на вкус. В то же время под пером поэта становятся волшебными самые обыденные вещи. Такие, как газированная вода из автомата.

Воспрянув из серебряных оков,

родится омут сладкий и соленый,

неведомым дыханьем населенный

и свежей толчеею пузырьков.

Газированная вода[131]

Стихи Беллы Ахатовны Ахмадулиной – этого, по словам И. А. Бродского, «сокровища русской поэзии» – как будто «пропитаны» Серебряным веком, живым личностным восприятием творчества А. А. Блока, А. А. Ахматовой, О. Э. Мандельштама, М. И. Цветаевой.

Для современной поэзии остаются актуальными все художественные принципы акмеизма, которые в каждой индивидуальной поэтической системе органично сосуществуют.

Литература

1. Аврааменко А. П. Блок и русские поэты XIX века. – М., 1990.

2. Азадовский К. М. Жизнь Николая Клюева. – СПб., 2002.

3. Андрей Белый. Проблемы творчества: Статьи. Воспоминания. Публикации. – М., 1988.

4. Аннинский Л. А. Серебро и чернь: Русское, советское, славянское, всемирное в поэзии Серебряного века. – М., 1997.

5. Антология акмеизма: Стихи. Манифесты. Статьи. Заметки. Мемуары. – М., 1997.

6. Ахматова А. А. Проза поэта. – М., 2000.

7. Бабореко А. К. И. А. Бунин: Материалы для биографии. – М., 1983.

8. Бавин С., Семибратова И. Судьбы поэтов Серебряного века. – М., 1993.

9. Баевский В. С. Пастернак. – М., 1997.

10. Баскер М. Ранний Гумилев: Путь к акмеизму. – СПб., 2000.

11. Белкина М. И. Скрещение судеб. – М., 1988.

12. Бельская Л. Л. Песенное слово: Поэтическое мастерство Сергея Есенина. – М., 1990.

13. Белый А. Между двух революций. – М., 1990.

14. Белый А. Символизм как миропонимание. – М., 1994.

15. Бердяев Н. А. Кризис искусства. – М., 1990.

16. Богомолов Н. А. В зеркале «Серебряного века»: Русская поэзия начала XX века. – М., 1990.

17. Ванеев А. А. Очерк жизни и идей Л. П. Карсавина // Звезда. – № 12. – С. 138-151.

18. Вильмонт Н. Н. О Борисе Пастернаке: Воспоминания. – М., 1989.

19. Владимир Маяковский и его традиция в поэзии: Исследования. – М., 2005.

20. Волошин М. А. Лики творчества. – Л., 1988.

21. Воронский А. К. Искусство видеть мир. – М., 1987.

22. Воспоминания о Максимилиане Волошине. – М., 1990.

23. Воспоминания о Марине Цветаевой. – М., 1992.

24. Воспоминания о Серебряном веке. – М., 1993.

25. Гиппиус З. Н. Живые лица: В 2 т. – Тбилиси, 1991.

26. Голубков М. М. Русская литература XX века: После раскола. – М., 2001.

27. Григорьев В. П. Будетлянин. – М., 2000.

28. Давидсон А. Муза Странствий Николая Гумилева. – М., 1992.

29. Дефье О. В. Д. Мережковский: Преодоление декаданса (раздумья над романом о Леонардо да Винчи). – М., 1999.

30. Долгополов Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург». – Л., 1988.

31. Д. С. Мережковский: pro et contra. – СПб., 2001.

32. Жаккар Ж. Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. – СПб., 1995.

33. Жирмунский В. М. Анна Ахматова. – Л., 1975.

34. Зобнин Ю. В. Н. Гумилев – поэт православия. – СПб., 2000.

35. Кихней Л. Г. Акмеизм: Миропонимание и поэтика. – М., 2005.

36. Кормилов С. И. Поэтическое творчество Анны Ахматовой. – М., 1998.

37. Крученых А. Е. Наш выход: К истории русского футуризма. – М., 1996.

38. Кузьмина С. Ф. История русской литературы: Поэзия Серебряного века. – М., 2004.

39. Купченко В. П. Странствие Максимилиана Волошина. – СПб., 1996.

40. Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. – М., 1995.

41. Лосский Н. О. История русской философии. – М., 1991.

42. Маковский С. К. Портреты современников: На Парнасе «Серебряного века». – М., 2000.

43. Мальцев Ю. В. Бунин. – М., 1994.

44. Мандельштам Н. Я. Вторая книга: Воспоминания. – М., 1990.

45. Марков В. Ф. История русского футуризма. – СПб., 2000.

46. Марченко А. М. Поэтический мир Есенина. – М., 1989.

47. Масленикова З. А. Портрет Бориса Пастернака. – М., 1990.

48. Мескин В. А. Кризис сознания и русская проза конца XIX – начала XX века. – М., 1997.

49. Минц З. Г. Поэтика Александра Блока. – СПб., 1999.

50. Михайлов А. И. Пути развития новокрестьянской поэзии. – Л., 1990.

51. Найман А. Г. Рассказы об Анне Ахматовой. – М., 1989.

52. Николай Гумилев в воспоминаниях современников. – М., 1990.

53. Ничипоров И. Б. «Поэзия темна, в словах не выразима.»: Творчество И. А. Бунина и модернизм. – М., 2003.

54. Пастернак Е. Б. Борис Пастернак: Материалы для биографии. – М., 1989.

55. Пинаев С. М. Близкий всем, всему чужой. Максимилиан Волошин в историко-культурном контексте Серебряного века. – М., 1996.

56. Поляков В. Русский кубофутуризм: Книги и идеи. – М., 1995.

57. Пономарева Т. А. Проза Николая Клюева 20-х годов. – М., 1999.

58. Поэзия русского футуризма. – СПб., 1999.

59. Поэты-имажинисты. – М.; СПб., 1997.

60. Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания. – М., 2000.

61. Саакянц А. А. Марина Цветаева: Страницы жизни и творчества. 1910-1922. – М., 1986.

62. Серебряный век: Мемуары. – М., 1990.

63. Скороспелова Е. Б. Русская проза XX века: От А. Белого («Петербург») до Б. Пастернака («Доктор Живаго»). – М., 2003.

64. Спиридонова Л. А. М. Горький: Новый взгляд. – М., 2004.

65. Харджиев Н. И. Статьи об авангарде: В 2 т. – М., 1997.

66. Хейт А. Анна Ахматова. – М., 1991.

67. Эткинд А. М. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. – М., 1996.

68. Эфрон А. С. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. – М., 1989.

Феномен «русского литературного зарубежья»