Русский большевизм ни в коем случае не тождествен с коммунизмом; в лучшем случае это государственный социализм и капитализм. По бывшим до сих пор опытам, действительный длительный коммунизм возможен лишь на моральной и религиозной основе, среди друзей; но до общества, дружественно организованного на симпатии – нам всем далеко. Коммунистические опыты удаются в начале революции, во время минутного восторга, но позднее, когда восторг должен быть применен в обыденной жизни, они падают и вырождаются.
Режим Ленина был подготовлен Керенским и Временным правительством; и Временное правительство, и Керенский проявили неспособность к управлению и очистили неспособным и скверным людям значительное поле действия. Ленин продолжал в том же роде. Дорогу ему подготовило анархическое развитие интеллигенции начиная с 1906 г.; тогда и несоциалистические партии не поняли, что после революции и достижения конституции, пусть и несовершенной, – политическое движение должно стать более положительным. Ленин был логическим последствием русской нелогичности. Запломбированные немецкие вагоны играли при этом весьма неважную роль. Ленин захватил Россию так, как ее раньше захватывали иные самозванцы – самозванство ведь обширная глава русской истории. Ленин использовал как агитацию военную усталость, развал армии и жажду земли, которую все социалистические и либеральные партии поддерживали со времени освобождения крестьян, – с 1861 г. Крестьяне забрали землю, а о коммунизме им и не снилось, а крестьяне – вот Россия. Неправильно обвинение, что Ленин и его опыт не русские; сама система советов есть не что иное, как расширение примитивных русских мира и артели.
То, что режим Ленина не создал коммунизма, и то, что у него были и есть большие недостатки и грехи, еще не означает, что это зло не принесло России и особенно массе русских мужиков ничего хорошего. Большевизм пробудил чувство свободы; особенно же возросло сознание собственной силы у крестьян, и все получили урок о силе организации; окрепло убеждение в необходимости работы и прилежания (сам Ленин и многие вожди являются добрым примером); в городах и среди крестьян началось (Руссовское) опрощение. Эти и иные относительно добрые свойства большевизма может и должен отметить справедливый и серьезный наблюдатель русского развития. В противовес этому большим – по моему мнению – самым большим минусом является моральная развращенность, упадок школьного образования и воспитания, моральная и культурная анархия вообще. Правда, почему Россия нуждалась в столь насильственном пробуждении от царского сна? Об этом каждый, кто любит Россию, будет думать; в первую очередь над этим должны бы были задуматься приверженцы царизма и церкви.
Повторяю, все, что я тут говорю, касается прежде всего первой эпохи большевизма; в следующие периоды, до сегодняшнего дня он развивается и особенно стремится осуществить коммунизм. Это делается за счет благосостояния. Что касается политики вмешательства и вообще всей политики по отношению к России, то я придерживаюсь постоянно точки зрения невмешательства: большевизм означает внутренний кризис России – его нельзя лечить вмешательством извне. Правда, большевики сами поддерживают эти стремления к вмешательству тем, что страстно стремятся к признанию de jure буржуазией!
Перехожу к следующему отделу.
Большевизм имел то значение для нашего войска, что некоторая его часть – хотя и небольшая – более или менее последовательно начала склоняться к большевизму. Этот чешский большевизм в России связан с именем Муны. Я вел с Муной сам переговоры, когда вышел первый номер киевской «Свободы» (1 ноября 1917 г.).
В Киеве было достаточное количество пленных рабочих, которые получали весьма приличный заработок на тамошних чешских и русских фабриках; некоторые из них отказывались вступать в армию и не хотели даже платить на нее всеобщую дань; они прятались за удобный лозунг, что мы буржуи, что легиоры служат буржуазии, капитализму и т. д. Они сами ему служили, Муна играл на два и больше фронтов. Какие у них были необоснованные доводы, можно судить по тому, что из трех или четырех товарищей, пришедших ко мне с Муной вести переговоры относительно «Свободы», двое тут же вступили в нашу армию, когда услышали, как мы опровергали несвязные доказательства Муны. Муна защищался лишь всякими хитрыми выдумками, утверждал, что нападает на легионы лишь из-за киевских рабочих и что делает это лишь внешне и что со временем сам приведет в наш лагерь киевских «беглецов». В начале «Свобода» была против большевиков и резко обвиняла их во всевозможных ошибках; после переворота все изменилось, и Муна, и его газета стали большевистскими. Я уже говорил раньше, что большевики не привлекли на свою сторону много людей в армии.
Когда к Киеву подходил Муравьев со своей армией, то члены Национального совета в Киеве постановили, как бы принести присягу в верности принципам нашего освободительного движения и мне лично (30 января). Это должно было послужить одновременно примером для всей нашей армии и всех наших людей в России. Конечно, нашлись слабые и нечестные люди, которые легко перескочили из самого черного черносотенства в самое красное. Некоторые играли на два фронта. Были также такие чешские предприниматели, которые в своем близоруком хищничестве не только спокойно сносили, но и поддерживали нападки на армию. И об этом мы не смеем забывать, если говорим о войске «политическом».
Вскоре после взятия Киева был образован совет рабочих и солдатских депутатов по русскому образцу. Под влиянием большевиков в самом Национальном совете тайно подготовлялся какой-то переворот; я об этом был своевременно осведомлен, но ждал спокойно. Я должен был ехать в Москву, чтобы там практически добиться того, что мы являемся действительно частью французской армии: было важно обеспечить нашу армию с финансовой стороны. Во время этого моего отсутствия был создан какой-то новый Национальный совет, который, однако, своим революционным руководителем все же избрал меня. Мне было неприятно, что эту штуку выкинули как раз социалисты, члены Национального совета, которые мне в глава всегда осуждали беснование наших чешских большевиков. Этот новый Национальный совет был основан 24 февраля, но все предприятие не имело практического значения. Мешать и вредить может, конечно, даже самый глупый человек, так нам вредили своими партийными вмешательствами у русских большевиков и муновцы.
Тогда уже ожидались в Киеве немецкие и австрийские войска, и когда, наконец, неприятель действительно начал приближаться, то киевская оппозиция спаслась тем, что вступила в «буржуазную» армию. 20 февраля начался отход наших частей с Украины, а уже 2 марта у наших был бой с немцами на Киевском мосту, а вскоре снова у Бахмача.
С того момента, как большевики пустились в переговоры о мире – формально это началось 3 декабря 1917 г. приглашением к перемирию, – всем стало ясно, что нашему войску нечего делать в России, а потому мы начали самым поспешным образом наш поход с Украины в Россию, направляясь во Владивосток, а оттуда во Францию.
3 марта был подписан мир в Брест-Литовске.
Одновременно с затруднениями с большевиками, начались и затруднения с украинцами. Наш корпус был расположен вокруг Киева на украинской территории. До тех пор пока там господствовали русские, наше отношение к ним было вполне простым: Россия нам давала возможность организовать, вооружить и поддерживать корпус при помощи соответствующего снабжения. За это мы на территории, нами оккупированной, а главное в Киеве, охраняли военные запасы и поддерживали порядок.
Однако вскоре после большевистского переворота Украина начала отделяться. 20 ноября 1917 г. был объявлен III Универсал, по которому Украина стала республикой и автономной частью русской Федерации. Таким образом, стало необходимо вести переговоры с украинским правительством; мы сговорились с ним на тех же условиях, которые у нас были с русскими (15 января 1918 г.). Однако, особенно в первое время украинской независимости, отношения Украины и России, особенно же их войск, были не вполне ясны; этим также запутывалось и наше отношение к Украине. Но в общем у нас не было каких-либо больших неприятностей; некоторые затруднения возникли вследствие еще не установившихся внутренних отношений и особенно из-за споров украинских партий.
Отделение Украины от России подготовлялось уже с января; 12 января Украина была признана центральными державами. Я был хорошо осведомлен о том, что делалось, а в связи с этим и подготавливался. Я считал невозможным оставаться на Украине, совершенно оторванной от России, не только из-за обещаний, данных ранее России, но и принимая в соображение и наших граждан в большевистской России, и особенно наших пленных (я боялся, что их будут преследовать); без России же мы не могли попасть в Сибирь, а оттуда во Францию. А поэтому, когда 25 января был объявлен IV Универсал, по которому Украина провозглашалась вполне самостоятельным государством, я сообщил уже 26 января министру иностранных дел А.Я. Шульгину (А.Я. Шульгин, собственно, Шулхун по-украински, не смешивать с В.В. Шульгиным, русским, в Киеве), что IV Универсалом наш договор сам собой уничтожался и что мы в самом ближайшем времени выведем свое войско с Украины: войско было сформировано с согласия России, России же наши солдаты присягали в верности, России мы преданы, однако против Украины и ее политики мы не будем ни в коем случае выступать; украинский вопрос будет разрешать также Россия, а мы принципиально не вмешиваемся во внутренние русские дела. Министру Шульгину я сказал, что при данном положении считаю отделение от России ошибкой, особенно потому, что взволнованная и неподготовленная Украина попадет под чрезвычайное немецкое и австрийское влияние. К этому мнению меня побудили довольно серьезные причины. Наконец, формальным доводом было то, что мы не могли остаться на территории государства, которое заключило мир с Германией и Австрией. Это также относилось и к нашим отношениям с большевиками. Украина заключила мир с Австрией и Германией 9 февраля (в Брест-Литовске), на другой день после взятия Киева большевиками.