Позднее у меня были подобные приемы и собрания в Нью-Йорке, Бостоне, Балтиморе, Кливленде, Питсбурге и Вашингтоне. Всюду собрания и шествия устраивались так, что возбуждали интерес американцев; наши национальные костюмы, знамена, значки и художественно устроенные шествия очень нравились и поэтому обращали внимание на наше освободительное движение, которое таким образом проникало в самые широкие круги американских граждан. Я перед войной метал много громов против любителей парадов, – в Америке я убедился, что я перестарался, – я был все же профессором («педагогом») и недооценивал того, что хорошо устроенная процессия совсем не менее ценна, чем мнимо-сокрушительная политическая статья или речь в парламенте… Помню ясно, как во время процессии в Чикаго мне пришли на память слова знаменитого проповедника Спэрджена, который говорил, что стал бы на голову, если бы этим мог привлечь внимание к доброму делу, – если можно стоять вверх ногами в церкви, то почему же нельзя на улице?
В Америке, как и в других колониях, были вначале личные и политические споры; Америка была нейтральной, здесь действовали сильные немецкие, австрийские и венгерские влияния, а потому и в нашей колонии было недоверие к революционной деятельности и довольно часто встречались отдельные австрофилы. Но наше направление пробило брешь, и Национальный совет был с самого начала признан руководящим органом нашего движения. Были еще и теперь отдельные личности, защищавшие австрийскую ориентацию, но их уже не принимали в счет. Главные споры были уже ранее разрешены при помощи открытых дебатов. Афера Дюриха вызвала настоящее раздражение: об этом вопросе говорил на собраниях и в обществах Штефаник. Дюриха защищал Горкий. Афера была не из приятных, но политического вреда не принесла.
Естественно, что на нашу колонию произвела большое и решающее влияние Америка, объявив Германии войну (6 апреля 1917 г.). До объявления многие были в нерешительности; после объявления войны колебания были рассеяны и единство политических взглядов было укреплено. Влияние этого факта, как я уже сказал, проявилось на сборах в пользу нашего дела.
Работа среди соотечественников шла хорошо; значительное количество наших земляков имеет уже влиятельное положение в американском обществе; у нас был свой чешский сенатор (Сабат), были и иные общественные деятели. Все преданно помогали и совместно работали.
Два события заслуживают особого упоминания. Первое то, что наши католики выступили совместно со свободомыслящими и с социалистами; тот, кто знал отношения обоих направлений в более раннее время, с радостью увидит единящую силу освободительного движения. Католики уже за год до этого (18 ноября) постановили в Чикаго написать меморандум, предназначавшийся папе Бенедикту XV; он был передан папскому делегату, который одобрил начинание Национального союза чешских католиков и обещал передать меморандум папе. Меморандум требовал самостоятельности чехославян и освобождения чехословацкого народа в исторических землях и в Словакии. Я лично принял участие в католическом съезде в Вашингтоне 20 июня. Я объяснил, отвечая на старые обвинения, свою религиозную точку зрения, особенно же как и почему я стал заядлым противником того политического католицизма, который под влиянием Габсбургов развился в Австрии и Венгрии. Я высказался за отделение церкви от государства по американскому образцу. Как раз американские католики понимали, что независимость церкви от государства не может никак повредить церкви. Я обещал, что приложу все силы, чтобы разделение церкви и государства прошло без боя; что касается вопроса о церковном имуществе, который мог бы возникнуть при разделении, то я отверг конфискацию. Когда исполнительный комитет Национального союза чешских католиков в Америке постановил 25 октября 1918 г. выслать своих представителей в Чехословацкую Республику, чтобы объяснить духовенству и верующим основание отделения церкви от государства, я очень охотно приветствовал этот замысел (письмом от 15 ноября). Добавлю еще, что и Союз словацких католиков в Америке рекомендовал изменение отношений церкви и государства по образцу отделения, принятого в Америке, конечно, сообразуясь со словацкими условиями жизни (в Уилькес-Барре 27 ноября).
Второе важное единение произошло в Питсбурге между словаками и чехами. 30 июня я подписал соглашение («Чехословацкое соглашение» – не договор!), составленное американскими чехами и словаками. Это соглашение состоялось для успокоения небольшой словацкой фракции, мечтавшей о бог знает какой самостоятельности Словакии; идеал некоторых русских славянофилов, также Штура и Ваянского пустили корни и среди словаков в Америке. В противовес этому наши чехи и словаки в Америке договорились до соглашения, в котором для Словакии требуется собственная администрация, парламент и суд. Я подписал это соглашение не колеблясь, так как это было местным соглашением американских чехов и словаков между собой; оно подписано американскими гражданами, не американских граждан было лишь два (под ним некоторые подписывались дополнительно, недопустимым образом). В соглашении было постановлено, что законные представители словацкого народа будут решать сами подробности словацкой политической проблемы. Подобным же образом я установил в Декларации независимости, что данная Декларация есть лишь попытка характеризовать будущую конституцию, а что о самой конституции будут решать окончательно законные представители народа. И это осуществилось при принятии нашей конституции не только чехами, но и словаками; таким образом, законные представители Словакии высказались за полное единение, и эта присяга конституции связывает не только словаков, но и чехов и, конечно, меня. За единение высказались представители словаков 30 октября 1918 г. в Турчанском Св. Мартине, а еще раньше, именно 1 мая, следовательно до Питсбургского соглашения, в Липтовском Св. Микулаше. Дело как раз в этом единении, – автономия – требование настолько же имеющее за собой право, как и централизация, главная же задача – установить правильное соотношение между обоими.
Среди чехов и словаков поговаривали, что в начале года в Америку прибыл граф Кароли, чтобы добиться у американского правительства признания целостности Венгрии; по слухам, он желал свободы чехам, но словаки должны были остаться в пределах Венгрии. Полковник Гауз уведомил об этом чехов, и они договорились со словаками о едином чехословацком государстве.
Рассудительнейшие вожди словаков понимали, что территориальная автономия не принесла бы ничего хорошего словакам; им было ясно, что самостоятельное освободительное движение словаков должно было бы кончиться фиаско. Все это основательно и широко разобрали на собрании. Я мог указать словакам, насколько они неизвестны в политическом мире и какого бы фиаско мы дождались, выступая самостоятельно. О самостоятельной Словакии вообще нельзя было серьезно говорить; было бы еще можно стать ей автономной в пределах Венгрии, но при данном положении и это оказывалось невозможным, и, таким образом, не оставалось ничего, кроме соединения. Все малые народы требовали во время войны свободы и единения. Словаки и чехи знали, что я сам был всегда за Словакию; своим происхождением и традициями я словак, чувствую как словак и всегда не только ратовал, но и работал для Словакии. В Чехии к Словакии была всегда живая симпатия. Чехи – Гавличек! – признавали национальную самобытность словаков и мораван. Я знаю Словакию и людей в Словакии довольно хорошо; я был в сношении со старшим и с младшим поколениями, с обоими я работал над возрождением Словакии. Я хорошо знаю, как и русофил Ваянский, когда дело шло всерьез, был за единение, совсем так, как и его отец, а ранее еще Колар и др. Но знаю я и то, как многие словаки в своем национальном и политическом унижении утешали себя фантазиями взамен деятельности и труда. Когда некоторые русские – в том числе и Ламанский – полюбили словаков за их национальную самобытность, то им этого было вполне достаточно, но против мадьярского напора это для них была слабая защита.
Во время войны ожил словацкий романтизм среди словаков в России. Словаки приходили в особый восторг от русских официальных заявлений; они указывали на то, что царь при аудиенции проявил особый интерес к словакам; Николай Николаевич также в своем манифесте к австрийским народам упоминает о словаках. На словаков в России влияли идеи Ламанского и др., а потому некоторые словацкие работники мечтали о самостоятельной или соединенной с Россией Словакии; но нашлись и такие люди, которые провозглашали присоединение Словакии к Польше и даже к Венгрии. В Москве уже в 1915 г. было основано Словацко-русское общество памяти Штура и в нем под руководством нескольких политически наивных русских людей выращивались различнейшие античешские иллюзии, полные незрелого и неясного панславизма и панрусизма. Некоторые чехи в России были в этом заодно со словаками. Уже в меморандуме царю в сентябре 1914 г. говорится о «двуедином королевстве»; упомянутый Национальный совет чехословацких общин в Париже, основанный Коничком, в послании в Словакию (15 февраля 1915 г.) обещает полную самостоятельность «Словацкому краю» с особым парламентом в Нитре; Союз чехословацких обществ в России (31 мая 1915 г.) заявляет, что Словакия будет иметь свой парламент, политическую и языковую независимость.
В Америке Словацкая лига, существовавшая до 1919 г. лишь по названию (статут официально принят впервые 17 мая 1919 г.), при объявлении войны опубликовала свой довоенный меморандум, в котором по образцу старого меморандума свято-мартинского требовала автономии в пределах венгерского государства; скоро начали повторяться отдельными лицами и малыми группами местного характера излюбленные в России программы; были то планы самостоятельной Словакии, или Словакии, каким-либо образом соединенной с Россией (словацкая федерация и др.). В этом направлении агитировал в России и в Америке также Коничек.
Но большая часть словаков и их лидеров в Америке и в России были за единый разумный и возможный план – единое чехословацкое государство; на съезде в Кливленде (в октябре 1915 г.) словаки и чехи сговорились о единстве и совместной работе; на первом антиавстрийском манифесте 11 ноября 1915 г. подписались и словацкие лидеры в Америке. Чехословацкое соглашение в Питсбурге является одной из таких программ и, как видно, не самой радикальной.