акже ведется борьба с американским пошехонством малых и больших городов и областей. Младшее поколение критиков борется с недостатком национального чувствования искусства всех родов и с непониманием социального и социалистического мышления, с типизацией и стандартизацией всей духовной и культурной жизни вообще. Из того, что американский философ Болдуин с особой силой защищает первенство эстетического сознания («панкализм») следует, что как раз этого чувства в американской жизни нет.
В литературе можно изучить возникновение и развитие декадентства; целый ряд писателей этим занимается, между ними и известная, принадлежащая к старшему поколению писательница м-с Вортон. Иногда и в наших газетах можно прочесть известия о вытравлениях плода (аборт), как ремесла, об огромном количестве разводов и т. д. Над американским декадансом размышляют: во Франции для декаданса есть одна огромная причина – милитаризм, Франция во время своих войн и революции изошла кровью, ослабела; наоборот, Америка страна без войска, милитаризма, страна богатая, именно из-за богатства и мира чахнет. Если еще говорят об Америке как о молодой стране, то нужно подчеркнуть, что Америка вовсе не молода, а нова – ее обитатели приходят из старой Европы и истощаются вследствие своей пионерской энергии. В Европе упадок приписывается перенаселенности и его влиянию – в Америке мало жителей и все же есть признаки декаданса! Кто знает, как действует эта смесь народов (great melting pot – говорят американцы об Америке) не только морально, но и биологически. Нервность и психоз весьма расширены и количество самоубийств повышается, как и в Европе. Особенно указывают на нервность – я бы скорее сказал: нервничанье американских женщин.
Я был несколько paз в Балтиморе и посетил могилу По: декадент; напрашивается сравнение с Бодлером, хотя между ними значительная разница: у По нет в такой мере нервной сексуальности. Мне приходила мысль также о Достоевском, тоже, конечно, декаденте, я размышлял о том, что в «новом» и «свежем» американском и русском мире мы находим то же, что нам дает и «старая» Франция, – нужно будет основательно пересмотреть обычную классификацию народов.
За всеми этими и иными американскими вопросами я следил постоянно с большим интересом также в изящной литературе. У меня завявались близкие и интимные отношения с Америкой в то время (1877), когда начал выявляться особый американский реализм, а с ним и вообще новые течения: разрыв среди народа из-за Гражданской войны был валечен и до известной степени преодолен, так что единение и сила стали обнаруживаться в критическом и реалистическом сознавании собственной американской основы и американизма.
От первого соприкосновения с Америкой мой интерес сосредоточивался на Гоульсе и его реализме: на нем бы можно было доказать тезис, что реализм является демократическим методом – наблюдение над так называемой ежедневной жизнью, de facto неаристократической, и ее художественное воспроизведение. Как раз в то время, когда я начал старательнее заниматься американской литературой, выступил, как известно, Камсток против отечественной и чужой литературы. Благодаря своей личной связи с Америкой я имел возможность оживленных встреч с великими американскими писателями того времени; в 1877 г. и в следующих двух десятилетиях жили и умирали представители старшего поколения – В.С. Брайант, Лонгфелло, Уиттьер, Лоуэль, Уитман, Холмс, Эмерсон. Вследствие семейных связей я был привлечен к изучению старших писателей и духовных работников, как-то: Томас Пэн, Теодор Паркер, оба Дэна, Даниели Уебстер и др. Имя Хоуторна я уже привел – содержанием своих произведений и их художественным качеством он приближается к По.
В Европе, особенно у нас, американская литература известна лишь отрывочно; это не по заслугам. Признаюсь, что мне не очень нравилась американская философия, и в духе Эдвардса, и в духе Франклина; и новейшие американские философы меня не захватили. Прагматизм Джемса для меня так же недопустим гносеологически, как и позитивизм. Меня больше интересовал брат Джемса, особенно своими попытками изобразить характер американцев (Дэзи Миллер) и европейцев – я вообще следил за духовным развитием Америки больше по изящной литературе. Особенно выделяется борьба с пуританством и кальвинизмом во имя более современных, более гуманных взглядов. В литературе отразилась также борьба с рабством, против которого восставали задолго до Гражданской войны. В американской литературе вообще заметен сильный элемент прогрессивности; американец не боится нового, он сознает, что его государство и народ возникли благодаря революции, поэтому и искренняя симпатия ко всем народам, которые освобождались. И мы, как до нас иные народы, нашли симпатию в Америке за свою борьбу с Австрией.
Женский вопрос и любовь являются важной темой для американских романистов; как раз в этой области виден рост американского реализма, развивающегося параллельно с реализмом европейских литератур и не без его влияния.
В американской литеартуре можно увидеть, конечно, разнообразные, скорее внешние стороны американской жизни. По ней можно изучать жизнь различных частей огромного государства, его востока, запада, центра и юга, можно изучать социальный быт особых слоев общества, особенно чернокожих и различных переселенцев. Подобным же образом в литературе изображаются выдающиеся моменты американской истории и их герои (довольно нехудожественно); на всем этом видно, как американские писатели понемногу сознают основу американизма (в языке, нравах, целом миросозерцании) и его отличия от европеизма и в особенности от англо-саксонства.
Характерна краткая повесть – в эпоху телеграфа и телефона стремятся к краткости и сжатости в научном и художественном слоге, хотя нужно отметить, что короткая повесть довольно стара (По!). Повести повезло и в Европе.
В Европе в 1914 г. подготовлялась война, а в Америке в это время начали печататься в одном еженедельнике сатирические стихи в виде речей покойников, исправляющих лживые похвалы на своих могильных памятниках. В 1915 г. эти стихи вышли в виде собрания Spoon River Anthology. Уже самое название выявляет сатиру на Америку, на ее пошехонство, не только духовное, но главным обраэом нравственное. Двести пятьдесят стихотворений с эпилогом. В этом собрании меня интересовала не поэзия (да ее здесь не слишком много), а революция против господствовавшей до сих пор американской культуры и цивилизации: философские аргументы, которыми пользовались в Европе во время Вольтера и еще до него, а к этому еще отзвуки Броунинга и отчасти Фауста. Сатира Эдгара Ли Мастерса является сводкой аргументов молодой – я бы сказал, наимладшей – Америки; автор живет в Чикаго и осуждает Чикаго и вообще американские большие города; Иисус, например, ему представляется земледельцем, который был убит в городе самим городом, банкирами, адвокатами и судьями.
После Мастерса целый ряд писателей продолжают эту литературную революцию. Дрейзер описывает Чикаго, этого титана среди городов, и в этом титане показывает другого титана – мультимиллиардера: Содом и Гоморра являются убежищем добродетели по сравнению с тем, что нам Дрейзер рассказывает, – нравственный упадок римских цезарей, Италии в эпоху Возрождения, Парижа, Москвы, Берлина не может сравняться с декадентсткой извращенностью Чикаго или Нью-Йорка. А обвинение Дрейзера не единственное, с подобным же выступает Андерсон и многие другие.
Если эти критики Америки сознательно зовут себя реалистами, то это подражание русским и французам; ex thesi они являются противниками романтизма и идеализма (новоанглийского трансцендентализма). Это борьба с церквами, с машиной и всеми ее последствиями, материальными и духовными, т. е. борьба с индустриализмом, капитализмом и мамонизмом, борьба с ограниченностью, с прагматизмом в философии и переоценкой науки, борьба за настоящую свободу совести и за свободу женщин. Tout comme chez nous, в Европе. И те же ошибки – радикальная односторонность против односторонности, неясность и неопределенность целей, отрицание, некоторая, чисто американская поверхностность, то вдесь, то там увлечение так называемой свободной любовью и чрезмерная сексуальность вообще. Обвинять пуританизм в недостатке чувства поэзии и искуства, а вследствие этого и духовного прогресса вообще – конечно, односторонность: Ветхий и Новый Завет, который пуритане читали и перечитывали, заключает в себе больше поэзии и романтизма, чем все его ультрареалистические противники; я думаю, что можно было бы написать солидную докторскую работу о том, что По и его фантастика и газетная сенсационность в значительной мере проистекают из удаленности от природы и человечности, от того самого, что своей фантастикой лелеяли пуританство, а после него и трансцендентализм.
Около этих так называемых реалистов находится длинный ряд новейших поэтов, реалистов и идеалистов, и их гораздо больше – в Америке романтизм не был искоренен машиной и капитализмом. Быть может, стал даже сильнее: чудесность, главная составная часть романтизма, обогатилась реалистическими чудесами современной механики. (Произведения Уэльса и их влияние на американскую литературу!)
И в Америке есть целый ряд писательниц, хотя их сравнительно меньше, чем в Англии. Меня интересует это цифровое соотношение, хотя я его и не могу себе хорошо объяснить. Но это теперь оставим в стороне, зато из новых писательниц я бы хотел назвать двух: мисс Казер и мисс Кэнфильд. Обе изображают Запад, собственно, западный центр Америки, куда многие американские социологи передвигают с востока культурный центр новой Америки. Обе анализируют пуританство, но менее односторонне и менее отрицательно. Мисс Кэнфильд пытается совершенно ясно и критически выработать более правильный и чистый взгляд на мужчину и женщину и их отношения, чем тот, который по образцу европейского декаданса преподносят американские декаденты; она облегчает, однако, свою задачу тем, что рисует Мефистофеля таким черным, что американская Маргарита легко его преодолевает. (Мисс Казер рисует также чешских переселенцев, и мне кажется, что, несмотря на всю любовь, реалистически верно.)