Чтобы предупредить действия Вены, мы объявили Национальный совет Временным правительством; мы вели об этом с д-ром Бенешем несколько раз переговоры, чтобы быть готовыми в нужную минуту. Теперь она настала; 13 сентября д-р Бенеш сообщил мне о положении в Париже и проект такого преобразования Национального совета; 26 сентября он получил мое полное согласие. После предварительных переговоров с правительством о нашем признании д-р Бенеш 14 октября официально сообщил союзническим правительствам об образовании нашего Временного правительства, пребывающего в Париже. Я был председателем Временного правительства и Совета министров, а также министром финансов; д-р Бенеш был министром внутренних и иностранных дел, Штефаник военным министром. Одновременно было сообщено о назначении следующих посланников: Осуского в Лондоне, Сихравы в Париже, Борского в Риме, Перглера в Вашингтоне, Богдана Павлу в России.
Министр иностранных дел Пишон признал Временное правительство сейчас же, 15 октября; за французским признанием последовало признание со стороны союзнических держав; таким образом, мы были de facto и de jure независимы, свободны! Манифест Карла пришел post factum.
Пришел он поздно и в другом отношении. Вена непрерывно старалась влиять через нейтральные государства – Швейцарию, Голландию, Швецию – на австрофильские круги в союзнических государствах. И во Франции были политики, которые бы хотели еще в последний момент вознаградить решительный отход Австрии от Германии, но Австрия хотя и обещала, с другой стороны, боялась Германии и своего собственного немецкого населения, а потому тянула. Поэтому опоздал манифест Карла, опоздал Ламмаш со своим правительством, опоздал и Андраши со своим признанием вильсоновской новой австрийской программы. Об этом как раз я и хочу теперь говорить.
Немецкие и австрийские военные и политические писатели сходятся во мнении, что ответ президента Вильсона от 18 октября на предложение мира со стороны Австрии приложил печать к судьбе Австрии и принес основное решение о нашей свободе. Вильсон лично и как представитель Соединенных Штатов стал в Европе огромной моральной и политической величиной: Америка приняла участие в войне без каких-либо видов на территориальную аннексию, а потому ее голос имел такое значение; американское войско было решающей частью союзнической армии.
Хочу теперь подробно изобразить конец Австро-Венгрии.
5 октября Германия обратилась к Вильсону с предложением перемирия; я уже писал, что немецкое военное командование само предложило 29 сентября своему правительству подать союзникам предложение о перемирии и мире. Немецкие военачальники поняли положение и действовали решительно, стараясь предупредить необходимость сдачи войска и выдачи оружия. Австрия и Турция присоединились к Германии и подали в тот же день подобную же просьбу. Германии был дан первый ответ (8 октября) в форме вопроса о подлинном смысле предложения; 14 октября Германии был дан окончательный ответ в отрицательной форме. Австро-Венгрии президент Вильсон ответил лишь 18 октября.
В своем предложении Австро-Венгрия дословно принимала программу Вильсона с его XIV пунктами и иными его заявлениями, взятыми особенно из речей от 12 февраля и 27 сентября 1918 г.; в первой из этих речей Вильсон докладывает Конгрессу о сделанной Гертлингом и Черниным критике его XIV пунктов и выводов Ллойд Джорджа; Вильсон сводит свою обширную программу к четырем пунктам. В речи от 27 сентября он устанавливает пять принципов для заключения мира и столько же для организации Лиги Наций. В Вене полагали, что такой услужливостью привлекут Вильсона – они не понимали отказа на мирные предложения, последовавшего в минувшем месяце.
Тем больше было волнение в Вене и в австрофильских кругах по поводу того, что Америка так долго не отвечала Австрии; в Вашингтоне даже пробовали нащупывать почву окольным путем. Когда наконец пришел ответ, то он был совершенно неожиданный.
Я узнал в это время, что император Карл готовит манифест, обещающий преобразовать Австрию – не Венгрию – в федеративное государство. Это была последняя попытка утопающего; в ней, однако, скрывалась опасность, на которую надеялись его авторы. Было необходимо помешать эффекту, который манифест мог еще иметь в тех кругах, где все еще оставалось много симпатий к Австро-Венгрии. Поэтому я воспользовался этим моментом для опубликования Декларации о независимости, о которой подумывал уже довольно долго. Логически эта декларация проистекала из самого создания нашего Временного правительства 14 октября, о чем мы и сообщали союзникам; была выбрана такая форма, которая бы могла напомнить Америке ее собственную прекрасную декларацию; наконец, у декларации нашей было и тактическое значение: в тот момент, когда был опубликован манифест Карла, над домом, где я жил, как председатель нашего Временного правительства, развевались флаги свободного чехословацкого государства, объявившего себя как раз единым властителем своих судеб…
В декларации я отверг позднюю попытку Карла создать австрийскую лжефедерацию и наметил главные принципы, которые Временное правительство кладет в основу нового государства. Первую редакцию я дал прочесть ряду своих друзей (между прочим, Брандейсу и редактору Беннету); их замечания по существу и по форме принял во внимание небольшой комитет, который последний paз просмотрел декларацию нашу со стилистической и правовой стороны (в нем участвовал замечательный специалист и юрист мистер Кальфи). Это был прекрасный пример гармоничной совместной работы и в то же время первый государственный акт высокого стиля, исполненный под моим руководством.
Декларацию я передал государственному секретарю Лансингу, чтобы обеспечить таким образом вперед согласие американского правительства; это было сделано еще и затем, чтобы в последний момент перед ответом Австрии припомнить Вильсону нашу точку зрения. Своим успехом этот шаг оправдал себя; успех был большой не только в общественном мнении и в печати; но и в правительственных кругах, и особенно в Белом доме. Президент Вильсон в посланном мне письме говорил, что Декларация независимости его глубоко тронула, как это мы увидим из его ответа Австро-Венгрии. И этот ответ, опубликованный 19 октября, помечен, как и наша декларация, 18 октября.
В своем ответе Австро-Венгрии президент Вильсон подчеркивает, что Соединенные Штаты изменили свой взгляд на Австро-Венгрию и ее отношение к Соединенным Штатам, как это особенно ясно видно из признания чехословацкого Национального совета правительством чехословацкого народа de facto. Соединенные Штаты также признали национальное стремление югославян. Таким образом, президент не может удовлетвориться лишь автономией этих народов в качестве основы для мира, как он это предполагал в январе в своих XIV пунктах. Не он, а эти народы сами должны быть судьями выступлений австро-венгерского правительства, благодаря которым должны были быть осуществлены их стремления и их личное понимание собственных прав и судьбы.
В дипломатической литературе можно найти мало примеров такого мужественного и честного отказа от своих собственных более старых взглядов: именно потому это так и подействовало. Вообще президент Вильсон не скрывал, что в течение войны менял свои взгляды; так, например, в декабре 1917 г. полковник Гауз передавал Бернсторфу, что президент не согласен с условиями мира, формулированными Антантой, считая их невозможными, но уже в апреле он пришел к необходимости объявить войну Германии и этим самым был неизбежно приведен к ревизии своей европейской программы.
В различных книгах при критике ответа Вильсона постоянно перетряхивается вопрос, как могло случиться, что президент в такое короткое время отказался от своего бесспорного австрофильства. По Америке ходили различные легенды о моих к нему отношениях; скажу теперь как можно кратко главное.
Президент Вильсон с начала войны был подробно осведомлен о нашем заграничном движении своими министрами, которым делал доклад Воска. Если мне не изменяет память, то Воска был представлен Вильсону даже лично. Первую обширную программу нашего движения президент Вильсон получил в меморандуме, написанном для министра Грея утке в 1915 г. При своем пребывании в Америке в 1917 г. генерал Штефаник также уведомлял о движении американские правительственные круги и президента Вильсона. Далее слышал президент Вильсон о наших стремлениях, обо мне и о нашей работе от мистера Чарльза Крейна и др. Я лично послал президенту (в конце января 1918 г.) из Киева обширный телеграфный разбор его XIV пунктов в основе в том же смысле, в котором я обсуждал эту программу в «Новой Европе». Далее, президент Вильсон получил из Токио мой меморандум (в апреле), в котором я собирал все свои взгляды на Россию и на отношение к большевикам.
Приехав в Вашингтон, я очень скоро оказался в сношениях с министрами Вильсона и с секретарями министров, которые решали вопросы, нас прямо или косвенно касающиеся. Кроме Лансинга, это были уже названные ранее лица: Бекер, В. Филлипс, Полк, Б. Лонг, Ф.К. Лейн, Гаустон. Секретарем у Лансинга был Ричард Крейн, и с ним, как и с его отцом, я был в постоянных сношениях.
В связи со всем этим я должен вспомнить и помощь, оказанную французским послом Жюсераном, о котором я уже упоминал; он нас всюду всячески поддерживал, также и у президента. Но главным образом я должен здесь привести имя влиятельного советника и друга Вильсона полковника Гауза, с которым я, как и с другими, разбирал весьма подробно все вопросы войны и ожидаемого мира.
Кроме этих постоянных личных сношений, приведу еще тот факт, что по мере надобности я подавал отдельным министрам и особенно Лансингу обширные меморандумы или краткие ноты, в которых разбирал и освещал со своей точки зрения важнейшие спорные вопросы.
Наконец, необходимо отметить, что сибирский анабазис привлек также внимание и симпатии Вильсона.
Мои отношения к Вильсону были чисто деловыми, я полагался, как и во всем нашем движении, на справедливость нашего дела и на силу своих доказательств. Я верил, как и верю до сих пор, что честных образованных людей можно убедить аргументами. Относительно президента Вильсона, как в устных спорах, так в своих меморандумах и нотах, я полагался исключительно на аргументы и на силу заботливо подобранных фактов. При этом я ссылался на заявления и труды президента. Я был знаком еще до войны с его трудами о государстве и развитии американского Конгресса; я прочел внимательно eгo речи и мог для усиления своих аргументов приводить из них цитаты.