О сведениях, посылаемых проф. Герроном в Вашингтон, я слышал уже кое-что в Вашингтоне; для меня было важным, что президент Вильсон часть этих сообщений передавал Бальфуру. Позднее проф. Геррон большинство своих сообщений и меморандумов с ведома президента Вильсона посылал прямо Бальфуру, а тот сообщал их узкому кругу официальных лиц.
В Берне у проф. Геррона была возможность познакомиться со многими людьми из дружественного и враждебного лагерей; он виделся по преимуществу с представителями австрийских и венгерских народов и знакомился с их программами. Изучением и наблюдением событий он дополнял личные впечатления, а потому мог передавать президенту Вильсону не только желания своих политических посетителей, но и свои личные взгляды на них. Осуский оказывал проф. Геррону значительные услуги переводами и комментариями венгерских и других источников и самостоятельными меморандумами о главных событиях и личностях. Осуский, например, был в Риме на конгрессе австро-венгерских народов и посылал о нем сообщения проф. Геррону; он также подавал сообщения проф. Геррону обо всем нашем движении дома и за границей и вообще обо всем, что было важного в политическом отношении.
Проф. Геррон понял и оценил значение наших легионов; американский социолог не только видел то, как отдельные государства признавали наш Национальный совет и принимали постепенно нашу антиавстрийскую программу, но и убедился, что наше освободительное движение серьезно, и на основании этого определял значение и задачу нашего народа для реконструкции Европы, особенно Европы Восточной. Проф. Геррон увидел искусственность и невозможность существования Австро-Венгрии; он совершенно верно увидел в том, что Ламмаш, Герц и др. передавали ему для Вильсона, специфическую габсбургскую неискренность. Карл и его агенты хотели использовать Америку и Вильсона для своих целей.
Ламмаш (в начале февраля 1918 г.) изображал Геррону Карла как противника прусского и венгерского господства и просил, чтобы президент Вильсон обратил внимание на речь Чернина от 24 января и высказал радость по поводу того, что Австрия готова мириться; после этого император должен был написать папе письмо, которое бы и опубликовал; в этом письме император обещал бы принципиально автономию всем народам. Проф. Геррону эти обходные действия не понравились, и он потребовал, чтобы император выступил сам и честно решился бы изменить форму правления своей империи; лишь при этом условии президент и вся Америка приняли бы и поддерживали бы такой план.
Задняя мысль всего этого предприятия видна на первый взгляд; не народам, а папе хотел император пообещать автономию, да еще при этом лишь в принципе. Главная забота заключалась в сохранении престижа: Вильсон должен был начать, исходя из речи Чернина, о которой, по словам Ламмаша, сам император полагал, что она недостаточно выражает его взгляды, хотя и была произнесена по желанию самого императора. Эти заботы о престиже проявились снова в письме императора к президенту от 17 февраля с просьбой прислать особого посла от президента; эта просьба произвела на президента дурное впечатление, как видно из отрицательного ответа (5 марта). Поэтому, когда Ламмаш уже 14 октября обещал переустройство Австрии в федеративное государство, на это не обратили внимания ни Геррон, ни Вильсон.
Более подробную программу подал проф. Геррону в сентябре д-р Герц. В ней обещано, что Австрия освободится от Германии и будет демократической; Австро-Венгрия претворится в конфедерацию самостоятельных государств. Герц не говорит ясно, как были бы государственно организованы чехи, поляки и югославяне наряду с немцами и мадьярами; чехи были бы без словаков, Словакию бы чехи получили позднее «само собой». Польша была бы присоединена к Австрии личной унией; читай: русская Польша и польская Галиция. Познань, конечно, осталась бы при Германии. Трансильвания получила бы автономию. Италия бы получила Триентскую область (по плебисциту); Триест стал бы вольным городом, но в экономической связи с Австро-Венгрией. Малороссийская часть Галиции досталась бы Украине, наконец, Сербия бы могла присоединиться «при известных условиях» по собственному желанию к австро-венгерскому-югославянскому государству.
Таким образом, еще в конце сентября Вена мечтала о своем увеличении, а Герц наивно полагал, что эта Великая Австрия была бы демократичной и антигерманской! Читаешь прямо как фарс, когда Герц говорит о свободном присоединении Сербии к новому югославянскому государству и при этом утверждает, что «давление не может быть допущено ни при каких условиях». Однако я признаю, что Герц привел в защиту Австрии все, что было по-австрийски возможно.
На словах Вена и Будапешт соглашались с тезисами Вильсона, но в действительности хотели свое господство над нами и остальными народами не только продолжать, но еще и усилить. Проф. Геррон оценил весьма хорошо ту автономию, которую Австрия обещала народам. При всех важнейших случаях проф. Геррон сообщал президенту Вильсону эти свои взгляды, не скрывая убеждения, что Америка с Австрией не должна вступать в соглашение. И на это проф. Геррон указывал нам позже, когда Лансинг от имени президента и правительства передал нам официально признание нашего Национального совета и его программы.
После мирного предложения Австрии 14 сентября, на которое Клемансо так резко ответил, проф. Геррон послал в Вашингтон ноту, которая по решительности и строгости ничуть не отличалась от приговора Клемансо; в тот же день Вашингтон дал уже приведенный лаконический ответ. В том же духе составлен и последний ответ президента Вильсона Австро-Венгрии.
Президент Вильсон не был проф. Герроном или мною настроен против Австро-Венгрии: американская демократическая программа президента-мыслителя привела его к тому, что он стал не только против прусского немечества, но и немецкого габсбургства. Война была не только вопросом мощи, военной организации и политики, но и моральным вопросом. Конечно, в Вене такой политики не понимали и с ней не считались. Американская демократия, вообще демократия погребла Австро-Венгрию и Габсбургов.
После ответа президента Вильсона Австро-Венгрии, после нашей Декларации независимости оставалось лишь продолжать в том же направлении. С этим было еще довольно много работы; Австрия, фальшивая до конца, бросала Германию и просила у Вильсона (27 октября) особого мира; она приняла его унизительное условие относительно нас, но толковала его себе все еще в свою пользу. Я послал об этом государственному секретарю Лансингу ноту (последнюю), объясняющую фальшь австрийской политики до самого конца; проф. Геррон также обратил непосредственное внимание президента на то, чтобы он не имел никаких дел с Австрией, что она уже является политическим мертвецом.
На всякий случай я хотел еще добиться признания Бельгией и Грецией. Об этом мы начали в Вашингтоне переговоры (13 ноября) с послами; официальное признание пришло в Париж из Афин 22 ноября, а из Брюсселя 28 ноября.
Всеобщее внимание, как в Европе, так и в Америке, во второй половине октября и в первой половине ноября было обращено на быстроту, с какою шли отдельные сцены заключительного акта мировой трагедии, начавшейся русской революцией, – распадается Австро-Венгрия, падает прусская Германия. В Вене разразилась революция (21 октября), то же случилось и в Венгрии (Тиса был убит 31 октября); из Австро-Венгрии образуются самостоятельные государства: австрийское, чехословацкое, югославянское, венгерское. В Германии началась революция в Киле восстанием матросов (28 октября), в начале ноября подняли восстание Гамбург, Любек, Бремен, Мюнхен, Берлин. Рейхстаг изменил Конституцию (парламентаризация империи), Людендорф подает в отставку; 9 ноября и имперский канцлер Макс Баденский сообщает, что император и наследный принц отрекаются от престола; он сам отказался от своей должности; его место занял социал-демократ Эберт; 10 ноября Вильгельм бежит в Голландию; после императора исчезают в революционном провале все немецкие династии; наконец, отрекается и Карл. В тот же день (11 ноября) Эрцбергер с Фошем и адмиралом Вемиссом подписывают перемирие, спасшее Германию от сдачи армии и потери вооружения; австрийская армия, особенно на итальянском фронте, была уже совершенно деморализована, – германская вернулась в довольно сносном порядке. Как всегда, история и при этих великих событиях охотно предавалась символам и иронии: берлинский университет (20 октября) высказался за новый режим и прямо за социал-демократию; первая за отречение императора подняла голос «Frankfurter Zeitung» (24 октября), и уже после нее социал-демократия (28 октября); глава Социал-демократической партии становится имперским канцлером. Шейдеман объявляет со ступеней Рейхстага республику, социал-демократы берут в свои руки власть.
Во всем этом меня занимали события на родине, а главным образом переворот 28 октября; первые сообщения были путаные; о встрече делегации Национального комитета с д-ром Бенешем в Женеве у меня сначала были также сведения неполные и даже тревожные. Австрофилы утешали себя, что Габсбурги еще удержатся; первое сообщение д-ра Бенеша (5 ноября) объяснило до известной степени положение, а отречение Карла убедило даже австрофилов в правильности нашей иностранной политики.
В сообщениях Бенеша также говорилось, чтобы я ехал как можно скорее домой. Я тогда уже собирался в дорогу. Приятной была весть о декларации словаков в Турчанском Святом Мартине (30 октября). Зато меня беспокоили сообщения о сепаратистическом движении немцев и их попытках организовать «Deutschböhmen»: когда же начали сообщать, что возникают также «Sudetenland», а позднее «Deutschmahren» и даже «Böhmerwaldgau», то мои опасения рассеялись; такая раздробленность сама была сильным аргументом против отделения. Однако вопрос о наших немцах оставался все же важным. Американцы и англичане держались абстрактной формулы самоопределения.
Я обратил серьезное внимание на постановление немецко-австрийского временного парламента от 12 ноября, которое гласило, что «немецкая Австрия является частью германской республики».