В 1914 г. политическая ситуация значительно изменилась: Англия шла с Россией и Францией, а к Англии присоединились Италия и Америка. Силы и их распределение были иные, чем при старшем Мольтке. Оккупация Бельгии вела также к тактическим изменениям, с которыми не были хорошо согласованы главные пункты Шлиффена. Мольтке-младший принял для войны 1914 г. план Шлиффена, но после битвы у Марны противился ему и возвращался к плану своего дяди Мольтке-старшего. Но для этого уже было поздно, и это доказывает лишь, как немецкое командование было дезориентировано. До известной степени дела пошли по плану Мольтке-старшего, т. к. на востоке немцы победили русских и вели наступательную войну, а во Франции они были осуждены к позиционной войне, то есть собственно к обороне. Французы органически приспособили свою тактику к меньшему количеству войск, в то время, как немцы слишком полагались на свое традиционное количественное превосходство. Когда против них рядом с французами выступили остальные союзники, они не сумели вовремя изменить план и тактику; при начале последнего наступления в 1918 г. у них был количественный перевес или, по крайней мере равновесие. Немцам недоставало живости и изобретательности на фронте, они поражали подробностями (например, дальнобойными орудиями) – хорошие, честные генералы, но ни в коем случае не военачальники; с этим связана неспособность к единому, большому начинанию, самообман при помощи маленьких частичных действий и успехов. Особенно для меня было загадкой, почему немцы так усиленно и упорно хотели взять Верден – если бы они в 1916 г. (во время Штюрмера!) перебросили большую часть войска в Россию!
Быть может, военачальники в этой войне – и не только у немцев – не выявили и не могли выявить себя. Впервые война была, в настоящем смысле слова, войной масс, целых народов, демократической войной, если можно вообще употребить это слово в такой связи. Военный демократизм, кажется, проявляет себя в том, что в огромной армии решает не один, а несколько военачальников; вся война и отдельные битвы выигрываются благодаря соответствующей координации отдельных самостоятельных армий. Уже Вольтер отметил, что теперь нельзя совершить ничего великого с величайшими армиями: военная сила удерживается в равновесии, а потому из такой войны проистекает лишь народное бедствие. О мировой войне это можно сказать в значительной мере.
Поражение Германии произошло не только благодаря военным недостаткам; война, как вполне правильно сказал Клаузевиц, – это политика другими средствами; вся немецкая точка зрения на европейское и мировое положение, как и на собственный народ, была ложна.
Пангерманский план – немецкое войско, офицерство были ориентированы пангермански – был ученый, но в то же время неправильный. Немцы неверно определили военные, политические и экономические силы; переоценивали себя и своих союзников и недооценивали своих противников; до самого конца они упрямо не верили в военную мобилизацию Америки, как вначале недооценивали Англию. На примерах они доказывали, что американцы не могут перебраться через море; в своей фантазии они совершенно неверно увеличивали силу своих подводных лодок, уже недостаточных по количеству. Германия совершенно непонятным образом обманывала себя относительно Австрии, продолжая это делать и тогда, когда с самого начала можно было видеть бездарность австрийских военачальников в Галиции и Сербии. Бездарность Австрии и Германии, думаю, доказывает наступление на Италию; мне казалось, что лучший, более энергичный австрийский и немецкий военачальник мог бы лучше воспользоваться Северной Италией против Франции. Но для чего эти военные рассуждения штатского человека – у Германии и Австрии в 1918 г., когда Россия и Румыния вышли из рядов воюющих, числом было не многим меньше войска, чем у союзников, на французском фронте обе стороны сравнялись в численности – а все же в конце концов немцы были поражены. Nota bene: англичане и американцы свои армии импровизировали, лишь у французов и частично у итальянцев была более старая армия и военные традиции: блестящее доказательство, что прусский милитаризм не оправдывает себя. Абсолютистический монархизм был и в военном отношении поражен демократией.
Немцы почти совсем не считались с промышленным преимуществом союзников. Англичане очень скоро выучились сопротивляться подводным лодкам, то же самое и американцы; американцы, например, изобрели более действительные газы, но из гуманности их еще не употребляли; Эдисон способствовал армии тоже несколько полезными изобретениями; правда, от него ожидали чудес, но он сделал больше – мелкими изобретениями он повышал боеспособность своих соотечественников.
Наконец, немцы слишком верили в механизм организации и материальную силу, они не умели считаться с моральными силами – они верили в дегенерацию Франции, но не видели дегенерации Австро-Венгрии и не были способны понять моральную силу Англии и Америки, Италии и Сербии – немцы пали в битве жертвой своего прусского милитаризма, своей науки, своей истории, своей философии, своей политики.
Окончательной победе способствовали рядом с Францией и остальные союзнические армии. Англичане удерживали для себя и для союзников свободу моря и этим давали возможность доставлять провиант, материалы и разный товар не только себе, но и во Францию: я уже обращал внимание на длительную и упорную борьбу Англии с подводными лодками, кончившуюся поражением Германии; англичане и американцы сумели потопленные корабли возмещать новыми. Кроме борьбы с подводными лодками, флот не играл большой военной роли, он был больше всего занят охраной торгового флота. Как солдаты англичане отличались прямо исключительной устойчивостью и выносливостью. То, что английский военачальник – Хег – приписывает окончательную победу союзников чуду, свидетельствует, что он признает силу и энергию немецкого напора и одновременно критикует условия на стороне союзников, так как и у них не все было в порядке, особенно же не хватало единства командования; того же самого, правда, недоставало и у неприятеля, но немцы все же умели держать на узде венских политиков и стратегов. Конечно, в течение целой войны немцы доказали удивительное терпение, храбрость, а в мелочах и ловкость: они сопротивлялись большинству народов всего света. За это им уважение!
Заслуга американцев в победе всем известна; дело не только в том, что они явились в критический момент со свежим и храбрым войском, но и в том, что они вообще присоединились к союзникам. Америка помогала союзникам перед вступлением в войну продовольствием, товаром и военным снаряжением; Америка помогла союзникам выступлениями Вильсона и его авторитетом, который он приобрел во время войны в целом свете. Своими выступлениями против Америки в самой же Америке, своим непониманием положения, когда Америка объявила войну, немцы наиболее очевидно доказали свою политическую близорукость.
Но нельзя забывать и об остальных союзниках, и прежде всего, о несчастной России. Мы должны указать особенно на участие России, правда, не непосредственно в победе союзников – ведь сама Россия была наконец побеждена и покинула союзников, но в успешной обороне в начале войны; на России вначале так же, как и на Франции, лежала главная тяжесть союзнической войны. Это было до тех пор, пока Англия не создала большой армии, пока Италия не вступила в ряды союзников и пока Америка не решилась на активное участие в войне. Русская сила – хотя бы и внешняя и количественная, а не внутренняя и не качественная – была в тяжелые минуты надеждой для Запада так же, как и для австрийских славян в Сербии, Румынии и других местах, и способствовала, таким образом, моральному воодушевлению для дальнейшего сопротивления и твердости в борьбе. Начальные русские успехи против Австрии имели не только свое военное, но и политическое значение, психологически – политическое значение, которое особенно заметно в первых стадиях нашего движения. Радость, вызванная этим русским участием и русскими заслугами во время войны, испорчена теперь для нас не только сознанием позднейших неудач и катастроф, в которых прежде всего была виновата внутренняя гнилость, но и критической оценкой моральных качеств этих военных заслуг и жертв. Русские жертвы не являются в такой степени жертвами сознательным, идеальным целям, как у остальных союзников. Большинство павших русских умирало не на службе идее, народу, государству, но как пассивная жертва стремлений, которых не знала и не понимала. Величайшую русскую войну вел царизм, за грехи и преступления которого было заплачено гекатомбами человеческих жертв; мотивы и цели этой войны возникли из несчастной нерусской политики старой России. Это обесценивает в значительной мере в наших глазах все действительно необычайные усилия и жертвы России во время великой войны, в которых столько печальной трагики, искупленной разве тем, что без военных страданий и потрясений не пришло бы такое скорое и полное освобождение России от старого режима. Но и это освобождение должно было быть куплено гекатомбами человеческих жертв…
Много содействовала победе в начале и в конце войны Италия. А что сказать о Сербии, которая, несмотря на неуспехи из-за перевеса противника, выдержала до конца, которая выдерживала все ужасы австро-венгерской солдатчины, которая с таким самопожертвованием уступила Албанию и лояльно стала на сторону союзников на Балканах, когда наконец все же пожала плоды своего героизма. Румыния и Греция оказали великим державам желанную помощь.
Каков же смысл мировой войны? Что означает это огромное, массовое явление в истории Европы и человечества?
Марксистское объяснение войны недостаточно. Материализм вообще научно невозможен, а материализм исторический (экономический) односторонен. Я не хочу сказать, что объяснение всего капитализмом было бы совершенно неправильно; нет, – оно односторонне, неполно и неопределенно. Само понятие капитализма неопределенно; конечно, давно до капитализма были войны – никто не указал, в какой степени капитализм виноват в возникновении и развитии войны. Что разумеется под капитализмом, – вся целиком экономическая система, или только финансы, или же in concrete финансовые деятели, банкиры? Или крупная промышленность? В каких государствах? Ведь капитализм есть во всех землях, так что тут капитализм стал против капитализма – который же из этих капитализмов был решающим? Итак, мы снова приходим к вопросу, которая из воюющих сторон вела оборонительную и которая наступательную войну, ибо это различие весьма важно для характера войны.