Австрофильство, как я уже указывал, было весьма сильно во всех союзнических и нейтральных землях; победа над ним не была легкой и скорой – ведь сами мы почти что все так долго доказывали и защищали необходимость Австрии перед целым светом! Против нас была направлена интенсивная австрофильская пропаганда, затрудняющая нашу задачу; однако тем действительнее была победа нашей пропаганды. Союзники не знали Австро-Венгрии так, как мы, они совершенно не знали сложных национальных, экономических и культурных условий Восточной Европы. Напротив, мы могли дать союзникам антиавстрийскую и антигерманскую программу, подкрепленную долголетним опытом и изучением Восточной Европы. Я сказал уже вначале, излагая о первом программном разговоре с Брианом, что мы дали союзникам политическую программу: это не преувеличение, наши друзья во Франции, Англии и Америке сами это признают.
Необходимо подчеркнуть, что австрофильство не основывалось лишь на симпатиях к Австрии и Вене, но и на традиционном взгляде, что Австрия является плотиной против Германии; несмотря на то что мировая война являлась очевидным опровержением этого взгляда, он, однако, всюду держался.
Мы подавали всегда не только свою программу, но программу освобождения других народов и перестройку целой Европы. Этому служит доказательством «Новая Европа», врученная в конце войны для мирных переговоров, на французском и английском языках, союзническим государственным деятелям.
В финансовом отношении мы не зависели от союзников ни в пропаганде, ни в своей деятельности вообще. Я отказывался от всех, даже самых дружественных предложений. Между прочим, это является одной из причин, почему мы публично дезавуировали попытку русского правительства создать свой официальный, оплачиваемый Национальный совет. Был единственный случай, когда я для американской тайной разведки принял позднее английскую субсидию; это было совершенно обоснованно, т. к. дело касалось особой деятельности, посвященной исключительно союзникам. И не только пропаганду, но и легионы мы содержали, правда в долг, но все же вполне самостоятельно.
Я знал, что этим обременяю будущий государственный бюджет, но мне это казалось само собой разумеющимся. Я лично мог наблюдать некоторые случаи такой зависимости, и они как раз укрепляли меня в моей тактике. Насколько это решение было важно, станет ясно, когда я скажу, что некоторые политики в союзнических государствах были поражены, что мы не просим финансовой поддержки. Некоторые представляли себе, что мы располагаем огромными фондами; они объясняли такое наше поведение большой денежной поддержкой с родины, и в глазах многих это поднимало наш революционный престиж. Я узнал, что некоторые австрийские агенты доносили на нас во Франции, что эти фонды у нас получены от Австрии! Нашлись такие люди, которые выдавали нас за орудие Германии! Вот один из примеров, с какими трудностями нам приходилось встречаться; одновременно это бросает свет на секреты австрийской и немецкой пропаганды. Мой взгляд был и остался: у нас было и есть право на независимость, но это право мы должны сами защищать, и независимость должны снова завоевать и удержать собственными силами; нам не о чем было просить, а потому мы и не просили, хотя и искали помощи и дружбы всех союзников. У нас была, есть и будет обязанность усиленно работать и жертвовать собой.
В действительности дело было не только в этом принципе; на практике это означало, что наш Национальный совет и наша армия являются нашим самостоятельным органом, а ни в коем случае не являются только политическим органом союзников.
Наш народ принял участие в революции не только в легионах и заграничном Национальном совете, но и дома: доказательством являются казни мирных граждан, их заточение в тюрьмах, посылка на фронт, присуждение выдающихся политиков к смерти, конфискация имущества и аресты, словом, все те наказания, которыми Вена преследовала народ. Дома так же, как и за границей, господствовал дух восстания. Революция была возможна потому, что дома с самого начала и в течение всей войны давалось на нее согласие. Смею сказать – согласие было всеобщее.
Дома в течение первых трех лет революционное движение не велось совместно всеми политическими вождями, вернее, депутатами и партиями. Политическое водительство партий было изувечено правительством; очень скоро партии оказались без вождей на воле (в тюрьме был депутат Клофач, потом д-р Крамарж, д-р Рашин, депутат Стршибрный был взят на войну), и, таким образом, народ оказался без явного руководства своих политических партий.
Вооруженная революция дома не была до конца войны в программе руководящих партий, она там не могла и не должна была быть; зато весь народ был против Австрии и доказал свой здравый смысл, готовность к пассивному сопротивлению, в надлежащий момент и к активному. Если наши союзники ожидали революции и если они нас изредка обвиняли, что мы ее не произвели, то это не было ни верным, ни обоснованным; достаточно было того, что массы не поддались политическому и военному террору. Отдельные личности заплатили за свое сопротивление смертью. Основная масса народа поддерживала дисциплину и благодаря своей работе осталась здоровой и несломленной. Иногда настроение бывало тяжелым (я это пережил сам в течение первых четырех месяцев войны), отдельные личности и даже группы падали духом, но это настроение происходило не только от страха, но и от неопределенности положения.
В продовольственном вопросе, в развитии кооперации, мне кажется, наш народ во время войны проявил весьма серьезные организационные способности и политическое чутье; эта работа способствовала главным образом тому, что решимость сопротивляться Австрии не была надломлена голодом. Эта работа была произведена в Чехии и в Моравии; она была осуществлена – поскольку я могу проследить – лишь в чешских землях. (До известной степени то же было сделано и в Вене, но там заботилось о доставке продовольствия, особенно скота, главным образом государство.) Если нашим друзьям за границей наш народ казался слишком пассивным, то это не было верной оценкой; тут как раз оправдала себя так называемая мелкая работа. «Чешское сердце» было одновременно и гуманным вспомогательным учреждением.
При этой мелкой работе и всеобщей дисциплине очень пригодилось воспитание, которое мы получили с эпохи нашего возрождения: усилия Добровского, Юнгмана, Коллара, Палацеого, Шафарика и Гавличка, а также Ригера, Сладковского и их младших последователей, как и наша литература, искусство, публицистика и особенно школы были причиной этой всеобщей политической образованности и сознательности, следствием которых было импонирующее единение народа. Я слышал, как музыка Сметаны всюду во время войны поднимала дух и ободряла; Сметана уже в молодости принял участие в революции 1848 г., своими операми и своей музыкой он предвосхитил наше освобождение: «Любуша» – это больше чем пророчество, это музыкальный праздник уже внутренно освобожденного народа. Или вот иной пример: в Праге в то время были распроданы произведения Палацкого – мыслящие люди погружались в народную программу и заветы отца народа, принимая его последние антиавстрийские взгляды. Это прекрасные примеры политической зрелости. Уровень и высоту этого воспитания можно определить тем фактом, что среди нас ни дома, ни за границей, думаю, не нашлось изменника. Я уже упоминал о подозрениях Штефаника; привожу еще, что, по новейшему определению, в Германии за измену было осуждено 235 человек, а в союзнических землях насчитывается лишь 140 подобных случаев.
Нас воспитала и подготовила не только литература, искусство и публицистика, ведь народ – это организованное целое, а его организацию осуществили наши культурные, национальные учреждения: «Сокол» и другие общества и союзы и наши политические партии.
Несмотря на весь параллелизм в движении и в деятельности бесчисленных отдельных личностей, составляющих народ как целое, все же должен был быть если не руководящий, то единящий и спаивающий центр. Объединяющим вождем была печать, особенно газеты, сумевшие тактической ловкостью сопротивляться военному террору, они поддерживали падающий дух с находчивостью, в которой выражалось сознание цели, говорили языком, непонятным для врагов, но который понимает каждый чех. Необходимый центр, соединяющий партии, был дан некоторыми политическими вождями, работавшими в согласии друг с другом. В мою задачу не входит определять заслуги этих вождей и указывать, кто был первым и главным, кто второстепенным и вспомогательной силой и т. д. Все это будет выяснено опубликованием документов и донесений. Важную роль сейчас же в начале войны играла так называемая Маффин, которая вела движение дома и устраивала сношения, Праги с нами, бывшими за границей; она распространяла сведения приходившие из мира союзников, и этим поддерживала настроение и революционный дух.
Что касается партий, то еще довольно долго удерживалась довоенная личная и программная разбросанность; однако, после неудачной попытки концентрировать силы в так называемую Национальную партию (в 1915 г.) в конце 1916 г. (18 ноября) был организован депутатский Чешский союз и Национальный еомитет.
В конце войны возник новый Национальный комитет (13 июля 1918 г.), отличающийся от прежней организации того же названия; мы видели в нем консолидацию политических партий, которые были в нем все представлены. Мы ожидали от него более последовательного и цельного антиавстрийского движения.
В каком отношении к Национальному комитету находился Социалистический совет (6 сентября 1918 г.), нельзя точно установить по вышедшим до сих пор материалам; кажется, что на образование этого социалистического органа имели влияние стремление к единению социалистических масс и русская революция.
Естественно, что между политическим настроением народа и политикой ответственных депутатов возникли различия и даже трения благодаря развитию положения на фронте. Я уже упомянул об опровержении (désaveu) в январе 1917 г.; я указал также на политическую неясность, состоявшую в том, что освобождения и присоединения Словакии к чешским землям не требовали в первоначальных предложениях программного заявления, изготовленного для первого заседания австрийского Рейхстага, но окончательный текст заявления от 30 мая 1917 г. о государственных правах чехов исправил эту забывчивость. Я сам хорошо знаю, так как испытал это за границей, что присоединение Словакии не было легкой задачей: словаки были всюду неизвестны, австрофилы и мадьярофилы ссылались в борьбе с нами на многие заявления наших руководителей (д-р Гигер) и нашей официальной политики, которая чаще требовала восстановления исторических прав лишь, как тогда говорилось, для исторических земель. Замечательно, что против требования присоединения Словакии выступал историк.